Повесть о доме Кайджо

— Воистину, это чудо. И вам удалось совершить это чудо, князь Касамацу. Имаеши по-лисьи улыбался, восседая рядом с императрицей, и будто не замечал тяжелого взгляда, которым буравил его Касамацу. — Нам помогли боги. — Я молил их о том, чтобы мы успели. К счастью, благородные мужи, готовые защищать государыню и наследника, не медлили. “Благородные мужи” закивали; князь Мидорима очень сдержанно, а Кагами, наследник клана Сейрин — того самого, чьи знамена Аомине не узнал, — небрежно, будто у него чудеса случались каждый день. Аомине он сразу не понравился. Касамацу учтиво поклонился, но взгляд его мягче не стал. По тому, как ходили его желваки, и дурак бы догадался — неудавшуюся измену Имаеши он не простил. — Ваш князь очень… противоречивый, — тихо сказал Кисе, склонившись к Аомине. — Касамацу разрывается между яростью и благодарностью. — Наш князь — натура очень цельная, — возразил Аомине. У него к Имаеши был свой счет — и своя благодарность. За Кисе и за битву. — Когда-нибудь его за это отравят. — Негоже так говорить о князе, — улыбнулся Кисе. — Долгих ему лет. И побольше врагов. — Вот уж в чем недостатка не будет. — Веселость Кисе передалась Аомине, и торжественный обед в честь победы сразу стал раздражать гораздо меньше. Аомине всегда уставал от скучных церемоний. Пировать пришлось в шатре, специально установленном по такому случаю. В полуразрушенном замке не нашлось бы пригодных покоев, да и стены там пропахли гарью. Слишком многих они похоронили. Императрица в нарядном, истинно царском кимоно, сидела на возвышении, с отстраненным спокойствием взирая на собравшихся князей и генералов. За ее спиной была Аояма — откинутый полог шатра позволял видеть еще дымящиеся кое-где развалины и суетящихся на стенах воинов. Отсюда они были похожи на муравьев. Аояма так и осталась неприступной. — Князь Мидорима, — императрица чуть улыбнулась. — Видеть вас здесь — большое счастье. Клан Шутоку оправляется от нанесенных ран, и я верю, что вы вернете ему то, что отняли… наши враги. Она прямо сейчас предлагала Мидориме союз? Аомине с интересом и почти восхищением взглянул на нежное лицо императрицы — редкая женщина решится сама ковать сталь для своих мечей. Кажется, она и не заметила, что находилась на краю гибели все последние дни. Мидорима — молодой, узколицый, подслеповато щуривший глаза — немедленно поклонился. Этот примет союз, не торгуясь. Клан Шутоку жил местью. И этот прищур — он был обманчив, Аомине знал. Мидорима был лучшим лучником из живших сейчас на землях Империи. Сто стрел — сто попаданий, таким он войдет в летописи. А Аомине войдет первым воином. — Мы вернем нашу славу, государыня. — Голос у Мидоримы был низким и строгим, как и он сам. — Очистим скверну, что пытается запятнать Солнце. О да, Шутоку не меньше, чем прочим, нужно уничтожить Ракузан и их влияние на императора. Имаеши согласно кивнул, бросив быстрый взгляд на императрицу, и снова благостно улыбнулся. Будь Аомине псом, от этой улыбки у него бы шерсть встала дыбом. — Общая цель — залог нашего единства. — Имаеши почтительно склонил голову. Императрица кивнула, а Касамацу поморщился и схватил чашечку с сакэ, словно собрался запить им горечь. — И первая победа уже одержана, государыня с наследником спасены. — Ракузан не отступит, — сказал Мидорима, нахмурившись. — Аояма разрушена, как и мои замки, а это далеко не вся их мощь. Аомине хотел было возразить, что победа ценна силой противника, которого удалось одолеть, но не успел. Наследник Сейрин пожал плечами и громогласно заявил: — Аояму они так и не взяли, куда этим деревяшкам, — он махнул рукой в сторону, где стояли диковинными чудовищами остатки машин мастера Лю Вэя, — против мечей. Я клянусь, что клан Сейрин одолеет их даже в одиночку, если понадобится. — Вы великий воин… — начал было Имаеши, но Аомине не стерпел. — Я еще не видел побед вашего клана, зато слышу громкие слова про то, что они будут. Сидящие за столом застыли. Генералы Сейрин подобрались, один даже чуть привстал. Кажется, тот, за которого Тора отдал ненаглядную дочку. Имаеши тихонько вздохнул и раскрыл веер, не заметив негодующего и удивленного взгляда, который метнул в него Касамацу. “Да будь вы моим вассалом!..” — вспомнил, ухмыльнувшись, Аомине и вперил взгляд в Кагами. Брови у него были странными, особенно, когда он гневно сводил их у переносицы. — Это не слова! Мы готовы сражаться… — Господин Кагами. Человека, появившегося рядом с Кагами, Аомине до того не замечал, хотя, кажется, он был здесь. Не мог же он появиться из воздуха?! Кисе рядом еле слышно охнул. Тоже, значит, не видел. — Господин Кагами, мы докажем нашу правоту в битвах, — спокойно сказал человек, и Кагами, вдруг успокоившись, кивнул. Его советник — никем другим “невидимый” быть не мог — занял свое место за спиной господина. — В битвах, а не застольных спорах, — с вызовом бросил Кагами, и Аомине раздраженно сжал кулак. — Вы еще увидите наши победы. — Наши общие победы, — примиряюще сказал Имаеши. — Государыня, ваше сердце должно радоваться при виде столь могучих воинов, готовых сражаться за благое дело. — Главное, чтобы не друг с другом, — ответила императрица, и в ее голосе было предупреждение. Кисе вздохнул. — Господин Аомине, я доверю вам свою жизнь и под защитой первого меча империи отправлюсь хоть пешком к священной Фудзияме. Но наша победа нуждается в силе многих. — Государыня. — Аомине поклонился, не особо стараясь выглядеть виноватым. Выскочка из Сейрин слишком его раздражал. — Я рад, Аомине, что вы вспомнили о долге. — Имаеши, прищурившись, обмахивался веером. — И рад, что вы снова выглядите… удовлетворенным. Не зря я послал к вам господина Кисе. Хитрый лис все видит. — Я получил удовольствие от схватки с господином Кисе. — Было бы глупо отрицать. — Могу сказать то же, — учтиво поклонился Кисе. — Схватки с господином Аомине доставляют мне много радости. Я не теряю надежды его победить. Это тоже привлекало в Кисе — настойчивость и неумение сдаваться. Хотя его чаяниям суждено навсегда остаться только чаяниями. — Победить меня могу только я! — сказал Аомине, и Кисе, обернувшись к нему, с вызовом улыбнулся, но ответить не успел. Раздражение Касамацу все-таки выплеснулось наружу, как кипяток из треснувшего горшка. — Неважно, кто может победить вас, когда речь идет о Ракузане! Вы с Кисе можете убивать друг друга сколько захотите, но после того, как выполните долг перед государыней и кланами! Ваши игры… Касамацу замолк, переводя дух, и Имаеши не мог не воспользоваться моментом. — Князь Касамацу как всегда прав, его уста роняют жемчужины истины… Аомине, а твои уста улыбаются не к месту. Слышишь, что говорит князь Касамацу о долге? Касамацу медленно заливался краской. — Простите. — Аомине чуть склонил голову, искоса глянув на Кисе. Тот прикрывал веером лицо, изо всех сил скрывая разбиравший его смех. Кагами из Сейрин открыто ухмылялся, и вот это раздражало. Нет, когда-нибудь Аомине проверит, насколько остер его меч. Просто для того, чтобы не вздумал более развлекаться за счет Аомине. — Вы слишком любезны, князь Имаеши, — мрачно сказал Касамацу и обратился к Мидориме: — Надеюсь, наш союз окажется победным, несмотря на то, что кланы… такие разные. — Я не вижу другого пути для нас всех. — Мидорима обвел взглядом собравшихся, остановив его на императрице. — И не вижу ничего, что бы могло нам помешать этот путь преодолеть. Я велел жрецам гадать в тот день, когда князь Имаеши прибыл ко мне с просьбой присоединиться к битве против Ракузан. Государыня, боги сулят нам тяжелые дни, но они на нашей стороне. Шутоку был послан добрый знак. Императрица задумчиво кивнула. — Мы принесем жертвы богам, чтобы они не переменили своей воли, — пообещала она, величественно глядя на князей и генералов. — Но боги склоняются к тем, кто помнит о долге и чести. И я не вижу перед собой человека, который бы о них позабыл. Пусть наша победа будет достойна наших стремлений, а мы — достойны победы. — Государыня, — потрясенно сказал Мидорима, а Касамацу прижал руку к груди, будто давая молчаливую клятву. Аомине уже не улыбался, смотрел, как приподнятый край ткани, укрывавшей шатер, бросает тень на прекрасное лицо императрицы. Легкий ветер не давал теням застыть, и они играли, придавая ей почти страшный вид. Так могла бы выглядеть Аматэрасу, поссорившаяся с братом. — Мы докажем, что достойны, — возвестил Кагами, стукнув кулаком по столешнице так, что посуда звякнула. — И проверим, помогут ли Ракузан их машины в чистом поле. Или в замках, которые мы осадим. Нет такой мощи, которую не одолеют наши кланы! Ну, может быть, самую малость, на крошечную песчинку с морского побережья, Аомине он нравился. Эпилог Аомине равнодушно смотрел, как слуга наливает ему сакэ, и думал, что ничего не меняется: ему было одинаково скучно и при дворе, которым повелевали ставленники Ракузана, и при дворе, где заправляли победившие кланы. Союз Четырех доказал, что нет колдовства в машинах Лю Вэя, а мощь клана Ракузан небезгранична. Остатки армий князя Небуи еще сражались, и сам князь был жив, но сейчас он огрызался раненым волком, окруженным охотниками и ловушками. А хитроумному Лю Вэю, которого разыскивали по всей империи, была обещана кара, которую мог выдумать лишь князь Имаеши: заморский мастер послужит снарядом для собственной машины. Аомине задумку счел недурной, и Кисе был с ним согласен. Он не любил машины мастера, предпочитая честный бой. А вот князь Имаеши предпочитал силу — любую. Сможет ли он удержаться от соблазна укрепить могущество Тоо чудовищными машинами? И останутся ли в стороне другие союзные кланы? Кисе в этом сомневался, потому его люди получили приказ убить мастера, если только его встретят. Аомине нашел Кисе взглядом — тот сидел около Касамацу и князя Генты, напоминавшего одряхлевшего толстого медведя. Синие одежды клана Кайджо мягко переливались в неярком свете, заливавшем пиршественный зал. Кисе будто почувствовал его взгляд — повернул голову, чуть улыбнувшись. Сел прямее, со стуком сложил веер. У Аомине в груди стало горячо, как всегда, когда невидимая и неощутимая связь между ними вдруг становилась почти осязаемой, и, кажется, любой бы заметил пылающий между ними огонь, если бы удосужился присмотреться. А сейчас Кисе звал. Всем телом, даже поворотом головы и гордо вздернутым подбородком. — Я оставлю вас, — хрипло пробормотал Аомине, выбираясь из-за стола, но пьяный сосед вроде бы и не заметил его неловкости. После душного зала голова кружилась, и Аомине вздохнул полной грудью, поджидая, пока Кисе раскланяется с князьями. Луна висела серебряным зеркалом прямо над крышами дворца, сейчас и без факелов было светло. Хотя в темноте тоже неплохо — попробуй угадать тень в тени, ответить на выпад ночи. Аомине чувствовал себя почти счастливым. Кисе был где-то рядом, не показывался на глаза, но Аомине чувствовал его присутствие. Легкий ветер принес сухой сливовый лист из сада. Как отвергнуть такое изящное приглашение! Аомине вытащил меч, распустил шнур, оплетающий ножны с рукоятью, и поспешил вперед по усыпанной мелким речным песком дорожке. Сад пурпурных слив, где днем прогуливались придворные, в этот час пустовал. Лунный свет, пробиваясь сквозь ветви, окутывал его паутиной. Аомине остановился в центре, на прогалине — нет нужды искать Кисе в игре теней. Шорох листьев раздался справа — Кисе предупреждал об атаке, и Аомине вскинул меч, принимая удар на ножны. Отпрыгнул назад, обнажая лезвие. Кисе закружил вокруг него осенним ветром. Удар в правое плечо — обманный, удар по левому бедру — Аомине успел подставить меч. И тут же повел лезвие вверх, и если бы Кисе не успел уйти в сторону, оно располосовало бы ему живот. Движение еще не достигло верхней точки, а Кисе уже нападал снова. С ним всегда было так, любое его защитное движение тут же перетекало в атаку. Удар, блок, удар, обманное движение, удар снова — Аомине пока позволял Кисе нападать, не отвечал, любуясь тем, как взлетают шелка его одежд, когда он поворачивается и заносит руку с длинным ножом. Однако довольно одному любоваться, надо же и Кисе дать насладиться красотой. Аомине поднырнул под нож, ткнул ножнами вперед, метя в лицо — Кисе отшатнулся, и он, разворачиваясь, ударил по открывшемуся боку, но лезвие меча столкнулось с ножом. Широкий рукав мелькнул перед глазами, сбивая с толку, и Аомине пришлось выставить ножны наугад. Вовремя! Каким бы непредсказуемым противником ни был Кисе, Аомине все же за это время сумел его узнать. Удар, удар, удар — пользуясь длиной своего оружия, Аомине потеснил Кисе к деревьям. Он бил быстро, мечом и ножнами, не давая опомниться и ответить. Кисе останавливал любой его удар — немногие в империи могли это сделать! — но сам не успевал перейти в нападение. В конце концов он оказался прижатым к старой узловатой сливе. Пожалуй, это можно записать как очередную победу. Аомине немного отступил назад и начал медленно поднимать меч. Схватка разгорячила, вскружила голову, но все же было то, чего она дать не могла. Аомине тронул кончиком меча тонкую ключицу, не оставляя следа, лишь давая почувствовать холод металла. Повел им вверх по шее, вдоль скулы. Вонзил меч в кору рядом с ухом, и Кисе улыбнулся, повел головой, прижимаясь щекой к лезвию. О демоны ада, достойно ли это — ревновать к своему мечу? — Развяжи… пояс, — попросил Аомине. — Это будет слишком долго. — Кисе скользнул к нему, и ножи распороли пояс на Аомине. Вот же! — На себе! — Чуть позже, — сказал Кисе, и обещание в его голосе заставило Аомине поверить. Ножи развели в стороны полы одежд, подставляя кожу прохладе осенней ночи. Кисе провел лезвием вдоль старого шрама на груди. Если бы он хотел смерти Аомине, сейчас тот бы не смог сопротивляться. — У тебя слишком много шрамов, которые оставил не я, — вздохнул Кисе. Он немного нажал на нож, и поверх шрама легла свежая царапина, кровь выступила бисером, черным в лунном свете. — Вот, теперь это мой. Кисе наклонил голову, слизывая кровь, и его прикосновение обожгло сильнее стали. Аомине судорожно вздохнул, запрокидывая голову, и Кисе послушно провел языком выше, по горлу, задержавшись на мгновение на подрагивающем кадыке. Ревность, цепким вьюнком проросшая между ребер, увяла — ревность Кисе сожгла ее, как солнце в засуху. Утешительно было знать, что злое чувство они делят на двоих. И другие чувства. Те, что заставляют их раз за разом скрещивать клинки, и те, которые толкают в объятия друг друга. — Там дальше… — Кисе сглотнул. — Беседка Алых кленов. Он махнул куда-то в темноту и взял Аомине за руку, переплетя пальцы. Надо было идти, в беседке наверняка будут циновки и, если повезет, забытые покрывала, там можно будет снять с Кисе мешающие одежды… Кисе рвано дышал, прижавшись виском к его виску, и Аомине не находил в себе силы сдвинуться с места. Будто прирос, сам стал алым кленом. — Пойдем. — Шепот пробежался по рукам Аомине холодным ветром, волоски встали дыбом, а Кисе потянул его за руку, все еще сжимавшую меч. — Не хочу прямо тут. Кажется, у него тоже не было сил. Они брели по темным аллеям, то ли обнимая, то ли поддерживая, то ли увлекая друг друга вперед, и Аомине кусал губы от нетерпения. Желание бурлило, как всегда после схватки, когда ощущения будто усиливались десятикратно, и каждое прикосновение отдавалось внутри тяжелой, сладкой волной, каждый звук заставлял сердце биться чаще. В лунном сиянии Кисе казался не просто красивым. Если бы Аомине не знал его, не побеждал его, не делил с ним ложе, то решил бы, что его опутало любовными сетями божество кленовой рощи, скрывавшей беседку. — Ты красивый, — зачем-то сказал Аомине, срывая с себя кимоно. Кисе, опускавший бамбуковый занавес — пусть другие желающие уединиться видят, что беседка занята, — обернулся, но в темноте невозможно было разглядеть выражение его лица. — Аомине, — позвал он, скользнув на сырые от вечерней росы циновки, и тут же неловко ударился о его ногу. Пришлось схватить Кисе за талию и притянуть к груди, оберегая себя и его. Да и к чему разговоры? Желание обращалось в жажду, хотелось гладить руками горячее тело Кисе, а не путающийся шелк, считать пальцами шрамы, пятнающие гладкость кожи. — Аомине, — повторил Кисе, помогая ему развязать пояс, накрывая его руки своими. — Ты заставляешь меня гореть. И Аомине верил — столько страсти было в его голосе. Кисе заставлял его верить. Каждым поцелуем, несдержанным вздохом, легкостью, с которой он раздвигал ноги, позволяя Аомине навалиться всей тяжестью. Кисе чувствовал его, как никто больше, знал, когда Аомине хочет отдавать, когда — завоевывать или — как сейчас — жаждет получать целиком, безоговорочно, тело и душу. И Кисе соглашался быть его, впивался ногтями в спину, притягивая Аомине к себе, забывался и в этом безумном, жарком забытьи шептал что-то бессвязное, тыкаясь сухими губами в ухо Аомине. Различить можно было лишь имя — никто не звал Аомине так, как Кисе. Каждый звук был звоном мечей в победной битве и шелестом речных волн на рассвете. Аомине не мог говорить, только звериный рык вырвался из горла, когда Кисе сжал ставший каменным член. Это было почти больно и до невозможного хорошо. Аомине, подавившись стоном, торопливо облизал пальцы и провел между ягодиц, заставляя Кисе вздрогнуть и на мгновение сжаться. — Масла нет, — почти виновато сказал Аомине, поглаживая Кисе. Тот расслабился, даже шире расставил ноги, когда в него протиснулся первый палец. Слишком много раз они были вместе, чтобы такие мелочи могли помешать. Однажды в походе Кисе неосторожно пролил целый горшочек розового масла, и пахли они потом так, что солдаты чуяли их за десяток шагов. Ленивым караульным тогда везло, а Аомине зарекся покупать у аптекарей слишком ароматные масла. А Кисе смеялся. И сейчас улыбнулся, стараясь дышать ровнее и глубже. — В следующий раз… я тебя… без масла. Да хоть на камнях, как в той пещере с ледяным озером. Аомине усмехнулся и тут же застонал, толкаясь в Кисе первый раз. Тот вскрикнул и тут же зажал рот ладонью, давя то ли стон, то ли недовольный возглас. — Я буду… — Аомине хотел пообещать быть осторожным, но не смог. Слова потерялись в удовольствии, нахлынувшем, как прибой на скалистый берег. Высокая волна подхватила Аомине, закружила, качая его вперед и назад, обволакивая звонкой тишиной — короткие стоны Кисе доносились как через толщу воды. Аомине тряхнул головой, остановился, переводя дух, и Кисе выругался сквозь зубы. Он уже забыл о боли: сжал его бедрами, заставляя продолжить, обхватил рукой шею, целуя приоткрытые губы. — Ки-исе, — пробормотал Аомине, ловя чужое дыхание. От Кисе пахло сакэ, и это тоже пьянило, как и его тело, его стоны и разметавшиеся по покрывалу волосы. — Давай же, — требовал Кисе и тянул Аомине к себе, подаваясь бедрами навстречу. — Давай же! Водоворот снова увлек Аомине, закружил в безвременье: не было никого, кроме Кисе, и ничего, кроме страсти, толкавшей их друг к другу. Так было всегда в их битвах и любви. Аомине сдался первым — задрожал, подламывающиеся руки не могли его больше держать, и он упал на Кисе, придавливая к циновке всей своей тяжестью. Облегчение опустошило его, и ничего слаще этой пустоты не было и не будет в подлунном мире. — Ты победил, — хрипло сказал он, не в силах даже скатиться с распростертого под ним Кисе. — Только… ты. Он и сам не знал, что хотел сказать. Не про победу, точно. Другое — и Кисе, кажется, понял. Вскрикнул, с силой сжимая Аомине ногами, крупно вздрогнул, забился под ним, и Аомине почувствовал себя вором, добычей которого стало чужое наслаждение. Приятнейшее из чувств. Они долго лежали рядом, Кисе даже закинул на него ногу и лениво шевелил пальцами, задевая щиколотку. Хотелось спать, но сон не шел, и Аомине думал. — Что будет, когда кончится война? — спросил он, и Кисе подавился зевком. — Новая война. Эта тебе наскучила? — Она уже на излете, все равно что купаться в пересохшей речке вместо океана. — Ракузан еще может преподнести неожиданности, — Кисе пнул его ногой, заставляя отодвинуться, а потом сел. — Кагами только-только осадил их столицу. — Вот кстати... — сказал Аомине и протянул руку, чтобы погладить Кисе по пояснице. — Что? — Кисе нравилась ласка. Он не стал отодвигаться, сам потянулся, чтобы провести рукой по волосам Аомине. — Кагами. Я хочу воевать с ним. Это должно быть весело. Кисе не отвечал, и Аомине знал, почему. Потянул время, чувствуя, как закаменело под рукой его тело. — Ты же пойдешь со мной? Кисе все молчал, и тревога успела сжать сердце, пока он ответил. — Попробуй только уйти без меня. Серебряная луна таяла в рассветном небе, когда они вернулись во дворец — растрепанные и сонные, напугав редких слуг и дремавшего у моста пьяницу в роскошном наряде. Наверное, он принял их за духов или демонов — вслед понеслись охранные заклинания, но пьяница путал слова, и получалась немыслимая чушь. Что-то про дороги, которые ведут зло путями, далекими от людей. Дороги Аомине лежали среди людей. И рядом с Кисе. Благородному мужу пристало наслаждаться войной и обществом друга. И впервые в жизни Аомине война уступила первенство.