Fatum

Луций Корнелий Сулла переступил порог некогда гостеприимного дома в седьмом часу ночи. Несколько дней он гнал мула почти без передышки. Глотал пыль, сменил несколько широкополых соломенных шляп. Бедра саднило от налипшей грязи, хотелось тщательно вымыться и выпить подогретого вина, но дом встретил его страшной тишиной и неуверенным поскуливанием собаки. Марий любил собак. Еще он любил свою прекрасную Юлию. Конечно, теперь она была с ним. Не встретив на своем пути слуг, которые помогли бы ему раздеться и снять обувь, Луций Корнелий обслужил себя сам и медленно двинулся к источнику слабого звука, слепо опираясь на стены и стараясь не наступить на что-нибудь острое. Пол был холодным. Для уставших ног, изрезанных травой и песком, это обстоятельство было приятным. Решительно толкнув массивную дверь, Луций Корнелий, называемый Суллой, остановился на пороге, позволив себе краткий миг наслаждения открывшейся ему картиной. Могучего Гая Мария сразил удар. Уже не первый, а потому особенно опасный. От предыдущих он оправился удивительно быстро, но в этот раз, похоже, так просто ему не выкарабкаться. Строгая Юлия, от которой в обычный день не дождешься ни улыбки, ни упрека, бросилась к Сулле так, словно он принес исцеление, обвила тонкими руками его обгоревшую шею, спрятала лицо на его груди и разрыдалась. Вероятно, впервые с того момента, как случилась беда. Конечно же, она не позволила бы себе плакать в присутствии мужа. Впрочем, он вряд ли бы заметил это. — Я здесь, дорогая, — мягко проговорил Сулла, зная, что Юлия уйдет быстрее, если будет верить в его нерушимость. — Я здесь, и я поставлю его на ноги. — На этот раз все не так, Луций! — воскликнула женщина, запрокидывая голову и глядя на него потускневшими от слез глазами. — На этот раз… — Не смей думать об этом, — Сулла мягко прижал Юлию к себе, так, чтобы она снова уткнулась носом в его грудь и замолчала. — Все будет хорошо. Если это говорю я, значит, так и будет. Он встанет хотя бы ради того, чтобы отвесить мне хорошенького пинка под задницу. Юлия слабо хихикнула, и он позволил себе провести ладонью вдоль ее спины, задержаться в том месте, где спина переходит в аккуратные ягодицы. Он не решился будто бы случайно опустить руку еще ниже, это было бы неуместно в сложившейся ситуации, но соблазн был велик: Сулла не прикасался к женщинам почти год, и отчасти виновен в этом был Марий. Наказать его за это или не стоит? От мягких массирующих движений Юлия расслабилась. Ей и в голову не могло прийти, что Луций Корнелий (строгий и страшный Сулла!) наслаждается прикосновениями к ней и ощущением ее влажного лица на своем теле. Наконец, он мягко отстранил ее и кивком указал на дверь. Тратить время на увещевания не хотелось. Легонько пожав его руку своей маленькой ладошкой, Юлия выскользнула за дверь и плотно закрыла ее за собой. Лишь с ее появлением засуетились слуги, до того скрывавшиеся, кажется, в самих стенах этого проклятого дома. Засуетились в коридорах, смежных комнатах, на кухне, но только не здесь. Не там, где был Луций Корнелий, и не там, где был Марий. Со стороны ложа послышался неопределенный звук, и Сулла решительно приблизился. Жила только левая половина Мария. Правый уголок рта опустился, по подбородку стекала слюна. Пальцы левой руки комкали дорогой шелк, правая же рука расслабленно лежала на животе и не предпринимала никаких действий. Марий силился что-то сказать, но не мог даже повернуться. Жутко пуча глаза (правый налился кровью и бешено дергался в глазнице), пуская пузыри из слюны, он издавал жуткие звуки, клокотал, рычал, но не мог произнести ни одного слова. — Бедный, бедный Гай Марий, — вполне искренне проговорил Сулла, находя влажную тряпку и утирая слюну с краешка искаженного мукой рта. — Разве я не говорил тебе, что ты должен поберечься? Что в твоем возрасте следует сидеть спокойненько на вилле, заполненной детьми и внуками, смотреть на море и слушать рассказы своего любимого Луция Корнелия? Разве я не говорил, что стал бы приезжать к тебе так часто, как это вообще возможно? Что справился бы лучше тебя? Посмотри на себя, Гай Марий. Во что ты превратился теперь. Ты доволен? Ты этого хотел? Марий замычал, левая рука метнулась к лицу Суллы, но Луций перехватил ее и прижался губами к запястью, внимательно глядя на искаженное судорогой лицо своего полководца, своего консула, своего врага и своего любовника. — Ты встанешь, — неожиданно для самого себя проговорил Луций Корнелий. — Ты встанешь, потому что ты хочешь стать консулом в шестой раз. И ты станешь, чтоб тебя гарпии разорвали. Но после… Я станцую на твоих костях, помни мои слова. Твое изрубленное тело протащат по всему городу, потому что Италия — это Марий, но Рим — это Сулла. И до тех пор, пока ты дышишь — Италия сопротивляется, вместе с недоносками, населяющими ее. Но как только ты перестанешь дышать, и твое тело будет предоставлено народу Рима… Италия успокоится, и ее последний вздох станет твоим последним вздохом. Бедный, бедный Гай Марий. Луций не ехидничал, когда говорил эти слова. Теперь Мария можно было жалеть. Теперь его можно было любить. И он любил, и позволял себе плакать, и слезы жгли обожженную кожу, изъеденную к тому же экземой, обострившейся от чрезвычайного нервного напряжения. Как же жутко, должно быть, он выглядит сейчас, как не похож на самого себя! Не это лицо хотелось бы видеть Марию подле себя, он звал Юлию, в ее имя складывалась левая часть его рта. Сулле хотелось разбить этот рот, но вместо этого он наклонился и вобрал в себя тяжелое, кислое дыхание больного. Затем, дождавшись, пока Марий наберет воздуха для следующей попытки позвать жену, он накрыл его рот своим, всерьез озадачившись вопросом, возможно ли задушить человека подобным образом, и как было бы прекрасно покончить со всем здесь и сейчас. — Дядя Марий, я здесь! Сулла отшатнулся от разбитого ударом тела, едва удержавшись на краю ложа. Призрак Юлии, которую он знал еще девочкой, стоял у двери, терпеливо ожидая, пока ему позволят войти. В руках у призрака были письменные принадлежности и узелок с вещами. Большие серые глаза внимательно смотрели на Суллу, смотрели в Суллу, и Луций Корнелий нахмурился, потому что призрак не желал отводить взгляд, не смущался, не боялся и не испытывал, видимо, вообще никаких эмоций. — Как давно, — тяжело проговорил Сулла, поднимаясь и складывая руки на груди. — Как давно ты здесь стоишь? — Я пришел немногим позже тебя, Луций Корнелий, — ответил призрак, и на его губах вспыхнула и погасла веселая усмешка. — И сразу направился сюда? — Конечно! — призрак разыграл удивление. — Разве может быть иначе? С дядей Марием случился удар, как я мог пойти куда-то еще? Как много он успел увидеть? Достаточно, судя по всему. Но как он сумел бесшумно проникнуть в комнату? Вот вопрос вопросов. Или Сулла не слышал ничего, кроме хрипов Мария, который не звал свою жену, нет… Луций Корнелий снова опустился на ложе и накрыл левую ладонь Гая Мария обеими руками. Живой глаз смотрел на него с упреком и злостью, правый по-прежнему бешено дергался в глазнице. — Когда я видел тебя в последний раз, — проговорил Сулла, не отрывая взгляда от лица Мария. — Ты был совсем еще ребенком. Но задавал взрослые вопросы. Ставил меня в тупик. — Я помню, Луций Корнелий. — Ты и твоя мать… Вы все еще живете в Субуре? — Это удобно. — Не так уж удобно для того, кто хочет стать Суллой. — Почему ты решил, что я хочу стать Суллой? — призрак Юлии рассмеялся, но смех этот не показался неуместным в окутанном тьмой помещении. — Потому что Сулла — это Рим. — Это верно до тех пор, пока Сулла жив, — судя по звукам, призрак устраивался неподалеку, отложив принесенные с собой вещи. Луций Корнелий не ответил, завороженный умоляющим взглядом живого глаза. «Не дай своей одержимости причинить мальчику вред», — умолял Марий, переплетая свои пальцы с пальцами Суллы. Луций Корнелий медленно наклонился, позволяя длинным огненным волосам расплестись и скрыть их лица от внимательного взгляда призрака. Упиваясь дыханием Мария, становившимся все более неровным, он наклонился к самому его уху, прижавшись к разбитому ударом телу так сильно, что почувствовал собственную неуместную эрекцию. — Если он хоть немного похож на тебя, — прошептал Сулла. — Если ты успел отравить его детский мозг своими тлетворными идеями, своей тупой италийской упертостью… Я убью его. Так что, если это так, тебе лучше бы встать, старый, ни на что не годный мул. Гай Марий встал. К тому времени Суллы в Риме уже не было.