.Открываю глаза...

Открываю глаза... В нём я вижу себя - сплавились. - Так ты расскажешь? - спросил Андрей, отстраняясь, глубоко дыша, но не отпуская меня. Хочу продолжить, но соседушка прав, нужно поговорить. Всё-таки рано, да, рано. - Я тебя пеной испачкал. И диван тоже, - ужаснулся я, увидев последствия страсти. - Хахаха, забудь, Дима. Это не то, что меня может волновать, - рассмеялся он, откидываясь на спинку дивана. - Расскажи, - осторожно-просительно, будто не хочет давить, но и узнать, что к чему, нужно. - У меня был брат, - тихо начал я, встал и, как согнутый пополам жизнью старик, шаркая ногами, пошёл к окну, теребить занавеску. - Два года назад... - боль заскребла горло, - мы пошли плавать, что ни говори, а мы всегда были мальчишками. Пф, - вздохнул, слабо усмехаясь, - жизнь такая жёсткая, что устраивать себе детские поблажки вошло у нас в привычку, - глаза закололо, словно песка насыпали под веки, и теперь он тёр "яблоки", выбивая искры. - Бы..ло... ещё холодно, но Антон тянул нас на озеро. Я согласился, - нервный смешок, и тут же губы жгут зубы, что впились в кожу остротой. - Всегда соглашался. Это же Антон... Всё было хорошо, мы с детства отлично плаваем, отец научил, кинув на глубину. Н-но... - и грудь стянуло стальным обручем, который стал нагреваться, раскаляться, подпаливать внутренности, я словно наяву ощущал запах палёной плоти. Бред. - Но Антону свело ноги. Никто не застрахован, - с тоской в голосе. Вымученным голосом. - Брат стал барахтаться, тонуть, захлёбываться, звать меня. А я... - кажется, мир перевернулся вверх тормашками, потому что от нахлынувших воспоминаний штормило. - Я бросился к нему, - обхватил себя руками, громко шмыгнув сухим носом. И я был безумно рад тому, что Андрей не лезет обнимать меня, успокаивая или утешая, от этого я бы точно разрыдался. - Я грёб и грёб к нему, к брату, из последних сил, растерялся от ужаса и страха, - задыхался я так, словно в горле был склизкий комок, который мешал поступлению кислорода, который противно булькал и чвакал внутри, который спускался вниз, в грудину, ощериваясь шипами. Я грёб и грёб, - повышая голос, словно сам себя уверяя, - плыл, хватался за воду, сам чувствовал холод воды, но кровь будто кипела в венах, и я продолжал истязать себя, чувствуя, словно стою на месте, хотя лёгкие рвало от напряжения, как и мышцы тела, я был уже ближе и ближе, - слёзы по щекам, горячо, крупными каплями, от них физически больно в душе. - А он... - всхлипнул, - Антон скрылся под водой, под этой чёртовой толщей тёмной воды, разрывая наш зрительный контакт, - задыхался я и дрожал, дрожал, дрожал, не чувствуя крепких объятий, но зная, что они есть. Теперь-то всё равно, что обнимает, один фиг расклеился. Хотя они так дОроги... так важны... - Тише... - осторожный звук, будто механического голоса. Но голос гулкий, ненатуральный только потому, что в моей голове звенит, пищит, шипит и воет что-то (кто-то?). Я сам. Перед глазами пелена боли, и всхлип такой громкий, такой обречённый, что ноги подкосились, но Андрей удержал, я видел это, но не чувствовал, видел стеклянными глазами его руки поперёк своей груди и живота - крепкие и надёжные. Андрей вжимал меня в себя, а я хрипел, трясся, скулил в стиснутые судорогой зубы, словно меня выбивало из собственного тела. Как же больно. Наверное, мы оба понимали, что мне нужно выговориться, Андрей не мешал, не перебивал, просто был опорой. Спасал меня. - Я нырял, - всхлипнул я, - нырял, и нырял, и нырял, искал, как ненормальный, находился под водой чуть ли не до грани обморока, плыл ниже и дальше в стороны, хватал густую воду, шарил слепо, даже звал... под водой, - словно доказывал что-то кому-то я хриплым, сорванным голосом. - И я нашёл. НАШЁЛ, - с нажимом на слове, сгибаясь пополам, но руки меня держали. - Антон был таким скользким, таким холодным, а я его тормошил. А он... Он... Кажется, не дышал. Уже, - всхлип, боль, злость на себя и ёбаное бессилие. Уткнулся носом в плечо, доверчиво вывернув голову. Уже не говорил, просто выл на одной дурной ноте, но знал, был уверен, я должен пройти через это, рассказать всё до конца. Я это должен сам себе. И ему. Чтобы знал, чтобы понял, чтобы... - Брат больше меня по комплекции, хоть и младше на год, - неосознанно стал царапать руку Андрея, но сосед молчал, даже не зашипел. - Тише, - только и повторил он, утыкаясь мне носом в висок. - Я тащил и тащил его, - затараторил я, быстро сглатывая слюну и проглатывая окончания слов, - грёб к берегу, постоянно перехватывал выскользающее тело, ноги уже ныли, рук не чувствовал, но сжимал зубы и плыл, плыл, толкался и барахтался в этой чёртовой холодной воде, всё ближе и ближе к земле. А до неё всё равно так далеко, так далеко, - словно каялся я, и вновь слёзы жгут кожу. - Так холодно, было очень холодно, устал, и дрожь, и паника, мне было так страшно, так страшно... - судорожно затрясся в сухих спазмах истерики. - А Антон вновь и вновь выскальзывал из рук, такой тяжёлый, неподвижный, но я ПЫТАЛСЯ! - сипел я. - Я пытался, - уже громкий крик с отчаянием и глухой безнадёгой, глаза в глаза после резкого разворота. - А он тонул. Вновь и вновь не получалось, - задушенным, тихим и до ужаса спокойным голосом отозвался я, истерика резко оборвалась, я как кукла. - Брат уходил под воду. Но я нырял. Слышишь? - вцепился скрюченными пальцами в Андрея я, - я ны-ря-л! Нырял за ним! - хрип боли. - Но не нашёл... - словно воздух из лёгких выкачали. - Тц! - Андрей растерялся от моей последней фразы. - Просто не нашёл, - пожал я плечами убито. - Я нырял, крутился, шарился по глади воды оторопелым зверьком, выл, кричал, звал брата на помощь. Но был один. Вновь и вновь один... - встряхнул я Андрея, словно вбивая в него свои слова. - Очнулся уже в больнице. Антона было не спасти. У меня было переохлаждение и синдром вины. Долго хворал пневмонией и истощением от нервного срыва и посттравматического синдрома от пережитого ужаса. Меня стали мучить кошмары. Стал орать и визжать во сне, звать и плакать, - порывистый вздох, и языком мну нёбо, успокаивает. - Меня потащили к психологу. Тот, после недолгого курса выноса мозга и какой-то хитрожопной терапии на основе тестов, посоветовал мне перед сном представлять, что я поливаю цветы, глажу кошку, рисую, пою в душе, всё успокаивающее и ровное, чтобы создавать стабильный эмоциональный фон, мол, больше позитива в преддверии Царства Морфея. Ну я и стал делать то, что сказали, - вздох, и взъерошил волосы на затылке, - в результате кошмары стали лунатизмом, - почти трагично закончил я, уставившись взглядом в пол. Секунда. И громкий смех взорвал агонией барабанные, которые привыкли к звенящей тишине, которая в пронёсшемся миге показалась мне бесконечностью. Подпрыгнул на месте, пугаясь такой реакции соседа на мою трагедию. - Извини-извини-извини, - забормотал сквозь смех Андрей, растирая ладонями лицо. - Но, судя из всего тобой перечисленного, я тут понял, что мне срочно нужно купить беруши, а то, в середине ночи слушать то, как ты поёшь в моём душе рок-баллады, это выше моих сил, - выдавил из себя Андрей. - Рок-баллады? - не воткнул я в суть. - Ты пару раз громко слушал музыку, я узнал Led Zeppelin. - Точно, - пробормотал я и уставился на соседа, который вновь стал давиться смехом, пытаясь сквозь него провыть "Лестницу в небо". Я сам от себя не ожидал, но я проникся весельем Андрея и тоже засмеялся, как перемкнуло. Странно было чувствовать себя опустошённым душевной болью после столь громкого откровения на болезненную для меня тему, а теперь просто стоять, просто смотреть в глаза напротив и просто искренне смеяться. А в жизни, оказывается, вообще всё просто, это мы сами всё усложняем. Но... Господи, я, наверное, никогда не смогу отплатить Андрею за его помощь, поддержку и его всепоглощающее понимание. Его глаза, я смотрел в них и видел, как они темны, как дрожат зрачки от ужаса и стихийного сочувствия, очень трудно было осознавать картину целиком, потому что видеть счастье на губах человека и при этом у него же видеть глухие, почти мёртвые глаза - это страшно, ужасно, так... тяжко. Я без слов понял, что Андрей не стал выражать мне сочувствия, потому что не хотел развивать тему моего рассказа, видя, как мне больно, не желая ещё больше трепать рану, что так и осталась незарубцевавшимся шрамом в душе. Но и ему было тяжело, видно же, что Андрей принял мою трагедию, как личную, слишком близко к сердцу, и я ему был признателен за то, что он смолчал, за то, что не полез ко мне со своей жалостью, за то, что просто отвлёк, сменив тему, устроив моему сознанию сдвиг, рассмеявшись на глупость и утянув меня, пусть в тяжёлое, но веселье. Он делает меня спокойным, счастливым, обычным человеком, который не чувствует своих изъянов, которого не коробит его... ущербность? Спасибо, спасибо ему за это. - Ты, - начал я. - Опаздываю на работу, - клюнул он меня в нос, вскочил на ноги, ибо пару минут назад грохнулся на пол на жопу от неуёмного веселья, и ушёл собираться в спальню. - Буду ждать ночью, - усмехнулся он, взъерошив мне волосы, проходя мимо. Такой простой, но такой душевно-тёплый жест, от которого я в миг разомлел, чувствуя себя... правильно. Нужно было раньше поделиться, но это так трудно. - Хор-рошо, - запнулся я, смутившись тому, что вновь буду тем, кто помешает Андрею выспаться. Я ушёл от Андрея до того, как он полноценно собрался. Оу, как же он классно выглядит в этом сером, словно стальном костюме с этим его, видимо, любимым белым галстуком. Вкупе, в тройке, сосед выглядел солидно, мощно, хищно, непоколебимо. Так и представляю, словно галлюцинация, что при каждом его шаге ткань тройки не шуршит, а хрустит, как раскаты грома. И это... впечатляет. Глаза, серьёзные и сильные. На работе Андрей явно другой, тот, кого слушают, кого боятся, кому подчиняются. А тут я, дома, и он так нереально нежно нянчится со мной, что в голове не укладываются две его противоположные стороны весьма интересной личности. Но мне нравится. Дома тоже собрался и отправился в универ. Лекции были, как нельзя кстати, я ушёл с головой в то, что вещали преподаватели, писал, как одержимый, гнал от себя любые мысли вне учебного процесса. И даже на переменах, когда Светка радостно щебетала, вещая о том, как она классно сходила в кино со своим парнем, я явно отсутствовал в массе общественности, лишь изображая вежливую учтивость. Светка, конечно, видела это, не дура ведь, но также девушка знала, что лучше не давить, захочу, сам расскажу, а пока пыталась отвлечь. И у неё получилось, я искренне смеялся над тем, как она, испугавшись страшного момента в фильме, громко вскрикнула и с испугу уронила карамельный поп-корн на парня, что сидел впереди. Потом отлепляла от него воздушные зёрна, закидывая назад в ведёрко, приговаривая, что теперь сладкий мальчик будет сладко пахнуть. Ну, это же Светка. Её парень делал вид, что он не с ней, но всё равно ревновал. Хахаха, забавные они. На работу я опоздал, как и ожидалось, с моей-то ногой. Не болит, но наступать неприятно. Фотограф только поцокал языком и ушёл по своим архиважным делам, я же занялся вновь какой-то фигнёй, которую выполнял на автомате. Модели-суки достали, как сговорились, два мудака-качка, видимо, с одной извилиной на двоих, постоянно требовали кофе: то чёрный, то сладкий, то не сладкий, то с молоком, то с корицей, шоколадом-сиропом-топингом-фруктами. Бля-а-а, в какой-то момент я просто вылил мега-что-то-там горячее, липкое и до ужаса противное по цвету и запаху на их головы, фыркнул и ушёл на своё рабочее место. Фотограф же, услышав крики и разобравшись в ситуации, сделал вид, что порычал на меня, а сам подмигнул и прошептал на ухо, что повысит мне премию. Хах, о, как! Классно, конечно, но злоупотреблять не стоит. После работы заскочил в магазин, купил много-много сладкого (модели, твари, наманили) и решил ужраться гормоном радости до прыщей на роже и заднице. Полезно иногда есть всякую гадость без разбора. Ночь... Я её боялся и в тоже время желал. Но дойти до соседа я не смог. Не успел. Не уснул. Андрей пришёл ко мне сам, нагло прошёл в мою квартиру, в обнимку с подушкой и одеялом, попутно сообщив, что будет спать у меня на диване, чтобы я не свинтил к нему, ведь он-то здесь. Ну чё... Логично.