Привидение Хельсинкского зернохранилища

POV Вилле Так! Утопленник — банально. Всадник без головы — заезженно! Белая простыня — тем более! Полоумная колдунья, быть может?.. Ой, да этим даже кошку не спугнешь — выдумал еще! Барабашка? Нет, тоже не прокатит! Так-так-так! Времени в обрез… Вот кто тебя просил шуметь сейчас, а, безмозглая башка?! Вот поднимутся они — и что? Застанут тут тебя в таком жалком виде — и что? Да еще, чего доброго, как его там… забываю постоянно… А-а-а! Точно! Сфо-то-гра-фи-ру-ют! Вот это будет настоящий позор… Уже вижу, как в мое зернохранилище, точно в музей, зевак водить начнут, а на выходе сувениры-малютки продавать станут! Брр… аж передергивает, как представлю! А мальчишка этот толстый уже на пороге. Вот сейчас откроется дверь — и Вилле Херманни падет ниже Лохнесского чудовища! ***  — Кто Вы такой? — Готлиб поправил очки, но слегка сощурился, чтобы лучше разглядеть взбесившееся окончательно от его более чем невозмутимого тона существо. Но оно, это самое существо, решило, что самое время исполнить трюк из фильма ужасов, на который он летал на днях (естественно, сделавшись невидимым и на дневной сеанс). Как раз и испытает. Парень, ничего не ответив, пристально взглянул на мальчика, его лицо стало бледнее прежнего, а волнистые, спутанные темно-каштановые волосы, шумно зашевелились, будто змеи или ужи, и начали расти, волочась, подползая по пыльному полу, издавая зловещий, шипящий звук, к самым ногам Готлиба. Но ожидаемой реакции не последовало.  — Вы — малютка Вилле Херманни?! Я знал! Я знал! Я знал! Я знал, что Вы существуете! Вот сейчас позову папу, и он сам убедится! — подпрыгивая, закрутившись волчком и хлопая в ладоши, восторженно заверещал Готлиб. Призрак опешил, вернув своей шевелюре прежнюю длину.  — А! Точно, сейчас мы с Вами сделаем селфи! — мальчик судорожно захлопал себя по карманам куртки и брюк, пытаясь нащупать мобильный телефон. Но поиски не увенчались успехом. — Кажется, оставил в машине… А, да ладно! Еще успеем, — махнул рукой мальчуган, подбежав к Вилле, которого уже трясло от гнева и обиды. Но Готлиба это ничуть не смутило.  — Вот ответьте мне на один вопрос, мы тут просто в классе с пацанами поспорили. Вы — привидение или все-таки домовой? — губы Вилле Херманни задрожали, и без того круглые глаза буквально выкатились из орбит, лицо сначала посинело, а потом позеленело, сравнявшись цветом со сверкающими глазами, курносый нос чуть ли не обратился в откровенно свиной пятачок, и привидение возопило грозным, рокочущим басом:  — Как ты меня назвал?!! Домовой?! Я тебе покажу, какой я домовой! И тебя, и батю твоего в два счета вытряхну, как жуков навозных! Понял меня, смердящий сопляк!  — Ну чего вы сразу кричать-то? Так бы и сказали: привидение! И все — вопрос решен. Кстати, я так и думал, — самодовольно улыбнулся Готлиб, по-товарищески приобняв Вилле (вернее, мальчик попытался его приобнять, но рука тут же прошла сквозь призрака). Вилле вырвался, при этом обиженно завывая, облетел весь чердак, сваливая старые стулья, брякнув по клавишам открытого, расстроенного рояля, оставшегося от пьяницы-музыканта, и наконец, забившись в угол, тихонько заплакал, злясь еще сильнее на то, что у него нет нормальных, мокрых слез. Наконец, на крики прибежал Линдеманн-старший, а за ним — Аннели, что-то причитая и оправдываясь.  — Сынок! С тобой все в порядке? Тут воры, да?! Наркоманы? Мы немедленно отсюда убираемся! — Тилль Линдеманн быстро присел на корточки, прижав к себе сына, судорожно при этом гладя его по голове. — А на вас и вашу шарашкину контору я напишу жалобу! — пригрозил он и без того испуганной, побледневшей Хотунен.  — Папа! Да пусти же ты, наконец! — мальчик вырвался из более чем крепких отеческих объятий и вновь затараторил:  — Смотри! Это же самое натуральное привидение! — мальчик указал пухлой ручонкой на свернувшееся в комок, дрожащее от рыданий, лохматое существо в углу.  — Готлиб, ты опять за свое? Их не существует. Тебя, оказывается, развести — раз плюнуть. А этот молодой человек сейчас отправится в полицию за незаконное проникновение на государственную территорию, — разъяснил мужчина, доставая из кармана пальто телефон, чтобы позвонить, куда следует. Но вот это «незаконное проникновение» вывело малютку из себя окончательно, и он, раздосадованный, открутил свою левую руку и швырнул ее прямо в мерзкую заумную физиономию! Тот опешил, но мобильный не убрал. Аннели, прикрыла глаза рукой, понимая, что премии ей в этом месяце не видать, как собственных ушей, и это в лучшем случае. А мальчишка продолжал трясти отца за рукав, умоляя остаться.  — Папочка-папа! Он правда не вор, честное слово! Вот подойди к нему ближе и сунь в него руку и ты сам все поймешь! — глаза у всех, включая привидение, расширились. Воцарилась тишина, которую прервал Вилле:  — Не надо в меня ничего засовывать! Катитесь отсюда к чертовой матери, пока я вас не проклял! — но бедолага опять просчитался. Мужчина, вместо того, чтобы схватить сына в охапку, и выбежать из зернохранилища не оглядываясь, будто бы принял вызов. Линдеманн глянул прямо в глаза нахальному духу, скрестил на груди руки, ухмыльнулся (что очень уж не понравилось Вилле Херманни) и заговорил:  — Ладно. Допустим, в то, что вы — привидение, я поверю. Но проклятия — это Вы, любезный, оставьте для старух в церкви. Госпожа Хотунен, готовьте документы, — мы остаемся.  — Соседями будем, — ехидно добавил он.  — Ура! Папочка! Это лучший подарок! Так и быть — планшет на Рождество можешь не покупать. Подумать только — мое домашнее привидение!.. — радости мальчика не было и предела. А Вилле с ужасом заключил, что последний музыкальный алкоголик в шерстяной шапке был просто подарком судьбы.