Привидение Хельсинкского зернохранилища

Тиллю все еще не давало покоя такое относительно долгое «бездействие» Вилле Херманни. Мужчина решил, что в последний раз и впрямь был с ним очень суров, если не сказать — жесток. Да и про «материализацию», смутно представляя, что именно под этим сам подразумевал, но с чертовски умным видом, он упомянул лишь для того, чтобы еще раз сделать привидению замечание, лишний раз уколоть его. Тилль поймал себя на мысли, что хочет узнать, способен ли малютка… чувствовать? Эдакий эксперимент. Дотошный ученый решил непременно выяснить это, правда, не совсем понял для чего. Теперь у Линдеманна, помимо ответственной статьи, появилась еще одна проблема, которая может показаться простому обывателю абсурдной, вернее сказать — совершенно нереальной или даже сумасшедшей. Мужчине предстояло извиниться перед привидением! Это и впрямь сложная задача, учитывая тот факт, что с призраком-то Тилль имеет дело впервые, где уж там извиняться? Но все же мужчина решил не откладывать это дело в долгий ящик: во-первых, потому что лично убедившись в существовании привидений, он решил досконально изучить этот феномен; во-вторых, по роду деятельности, Тиллю приходилось много раз сталкиваться с культурой и литературой древних, где эти самые призраки упоминаются и не в самом лучшем свете, особенно если их разозлить, а если предположить, что Вилле — не самое бестолковое из них (ну чисто гипотетически), то кто знает, к чему это может привести? Ученый побеспокоился о сыне. В-третьих, его что-то до сих пор необъяснимо тянуло к духу, а первые две причины — более менее логичные обоснования, придуманные мужчиной самому себе для самого себя. И вот, налив стакан молока и наложив в миску маринованных грибов (Тилль Линдеманн — крайне наблюдателен, потому заметил, что его «питомец», хоть чисто физически есть не может, как-то ночью — когда не безобразничал, открыл холодильник, выудил оттуда именно эти продукты, поставил их на стол и долго смотрел), отправился на чердак. ***  — Ведь сейчас же почти получилось! Да сколько ж можно-то?! — сокрушался Вилле, бешено летая из угла в угол.  — Мур-мяу… Вилле Херррманни, это совершенно пустая затея, — Исчадие оторвалась от вылизывания своих лап, с сочувствием взглянув на призрака.  — А с тобой я вообще не хочу говорить, предатель! За миску сметаны, да к людям! Тоже мне, друг называется! — рассердился еще больше дух, — Я только вот чего не пойму: откуда этот задавака знает, что мы имеем оболочку? И почему ее нет у меня? — продолжил рассуждать вслух Вилле Херманни.  — Хоть ты со мной и не разговарриваешь… Мур-мяу… Но все же я расскажу тебе: чтобы материализоваться тебе не хватает, как бы это сказать? Цели, что ли… — вновь заговорила Исчадие, степенно, лениво поднявшись с места, подплыв к Вилле и присев рядом с бесшумно опустившимся на пол привидением, сквозь которое просвечивался паркет.  — Какой цели? По-моему — это моя единственная цель на протяжении последних двух недель!  — Так-то оно так, но ты не совсем понимаешь, для чего тебе это.  — Как раз, это я прекрасно понимаю: я хочу избавиться от этого несносного семейства! — Вилле уже начал выходить из себя, объясняя Исчадию, казалось бы, такие элементарные вещи.  — А зачем? — вновь задала порядком надоевший духу вопрос говорящая кошка.  — Что значит «зачем»?!.. Ну как это?.. Ну… Ну чтобы их тут не было — и все! Да, — с уверенным видом отозвалось привидение, убрав воздушную, когда-то кудрявую прядь за ухо.  — Воооооооот! Вот потому-то ты и не можешь получить свою телесную оболочку, Вилле Херррманни! — победоносно парировал зверь. — Другие-то привидения почему превращаются? Да потому что у них есть ясная цель: предупредить кого-то, спасти или спастись самим, пррррогнать кого-нибудь в случае угррроооозы. А тебе-то для чего? Просто для баловства. Так ты и так кем угодно прикинуться можешь, предметы двигать, говорить. Чего тебе еще не хватает? Ты представь, что если бы каждый бестелесный ради своих «хочу — не хочу» оболочку-то получал? Вообрази, какой бы бардак начался! Мяу… — разъяснило животное и вновь принялось лизать свою густую шерсть на задней лапе. — Да и люди они хорррошие… муррр — добавила кошка, получив на это презрительный взгляд призрака. Вдруг друзья услышали приближающиеся шаги.  — Кхм… Вилле… Вилле Херманни, я был с тобой груб, прости. Ты — наверняка, очень страшное привидение, правда! Просто… просто мы к тебе успели привыкнуть — вот и все, — ученый даже покраснел от того, что не мог подобрать нужных слов, а они точно убегали, предательски прячась где-то в памяти. Потому фразы выходили более чем невнятные — явно не профессорские. Духа же это развеселило, он замолчал, внимательно вслушиваясь в каждое слово, еле сдерживая смех. Вилле даже прекратил сердиться и решил отложить на сегодня свои тренировки по материализации, а может, даже вылететь с чердака — осмотреть свои «владения». Но недолго он пребывал в хорошем настроении.  — Я оставлю тебе тут кое-что. Выходи уже, — послышался звук от оставленной под лестницей-стремянкой, что вела на чердак, стеклянной посуды и удаляющиеся шаги. Вилле, убедившись, что мужчина ушел, выглянул в коридор. Тут его глаза заблестели, каким-то совершенно неестественным даже для привидения блеском, волосы зашевелились (причем в прямом смысле). Дух стрелой метнулся вниз, раскидав «дары» по коридору, при этом громко, страшно завывая.  — Ты видела это?! * — взвыл разгневанный дух, обратившись к кошке. — Еще и издеваться задумал! Паскудная мразь! Домового тут нашел! Я ему устрою! Ноги их тут не будет! — Вилле Херманни, причитая, метался с чердака в коридор, ругаясь и нарочно гремя осколками стеклянной плошки и стакана. Исчадие лишь закатила глаза и попыталась глубоко вздохнуть (но из-за ее вмятого в морду носа вышло только хрюкнуть).  — Ты неисправим, — констатировал зверь и отправился прочь.