***
— О, Вилле! Это самый идиотский из всех твоих планов за все сто сорок лет! — не унималась кошка. — Какой такой «психологический террор»? Лучше дальше вон иди таррракашкой ползай, мур-мяу! — Чего тут идиотского? Вот смотри: я загноблю толстого до такой степени, что он сам запросит отца уехать, а тот рано или поздно сдастся! И все! — смеясь, ликовало привидение, паря под потолком просторной кухни, свешиваясь с раскачанного им же плафона, как с турника или тарзанки. — Поступай, как хочешь. Надоел! Оно и видно — безмозглый! — мурлыкнула кошка, уткнулась плоской мордочкой в лапу и вновь задремала. — Так! Все! По местам, он идет! — неизвестно кому и для чего скомандовало привидение и спряталось в одном из кухонных шкафчиков. На кухню зашел Готлиб в поисках сладостей, которые, как от большинства маленьких сладкоежек, от него прятали, практически как клад. Но юный сыщик уже успел найти заветный тайник и в новом доме, и вот уже на протяжении почти трех недель незаметно, пока отца дома нет, умыкал то конфетку, то печенье, то кусочек шоколада. И ведь сластену не останавливали препятствия в виде высоко прикрепленного буфета, до которого ни так уж и просто добраться: нужно придвинуть стул к столу с раковиной, взобраться на него, встать на цыпочки, не вступив в саму раковину, открыть створки шкафчика и, уже протянув руку, с самой верхней полки достать вожделенные вкусности! Но и на этом «мытарства» не кончаются: наевшись, нужно все поставить так же, как и было!***
— Так… Ну куда же он их запрятал-то? — оглядывал полки мальчик. — А! Вооооот он, мешочек-то! — довольно улыбнулся Готлиб, вытягивая шуршащий бумажный пакет печений с шоколадной крошкой, который на сей раз засунули уж очень глубоко. Но не успел «воришка» откусить и кусочка от лакомства, как за спиной раздался скрип дверцы шкафчика с мукой, крупами и кухонной утварью: — Жиииииирррныыыый! — смачно, растягивая, точно смакуя, каждую букву, громко выкрикнуло привидение из своего «укрытия», высунув оттуда свою растрепанную голову с гадко улыбающейся физиономией. Готлиб же, не убирая печенье, аккуратно слез сначала со стола на табурет, а потом спрыгнув на пол, облокотился на холодильник, скрестив руки на груди. Он посмотрел на наигранно хохочущего, гремящего металлическими мисками и ситом, повторяющим одно и то же слово, кривляющегося призрака, вылетевшего из посудного шкафа, как на дурака и совершенно спокойно спросил, привычным жестом оправив очки: — И что? — привидение опешило, вытаращило свои глаза-крыжовники и выронило миску, в которую только что барабанило. — Жирная бочка родила сыночка! — уже менее уверенно продекламировал дух старую детскую дразнилку. Исчадие лишь хрюкнула, еще сильнее уткнувшись мордой в мягкую обивку пуфа. — Ой… — устало закатил глаза мальчик, махнув свободной рукой. — Робин Бобин Барабек скушал сорок человек! — попытался выйти из своего более чем неловкого положения несчастный малютка, вспоминая старую английскую песенку. — Вилле, заткнись уже! — отмахнулся маленький немец, направившись к двери. — Ну толстый я, толстый, доволен? А ты — мертвый! Кому хуже? Да и вообще — не зря ты — малютка: ума, как у детсадовца, — пристыдил надоеду мальчик и направился с печеньем к себе в комнату. Челюсть привидения отвисла от такой невозмутимости, да что там? Откровенной наглости! Как это так: маленький нахал не боится, не обижается, да еще и унижает его в его собственном зернохранилище! Где это видано? Вилле Херманни нагнал мальчишку и спросил: — То есть тебе совсем-совсем не обидно?! — Именно, — подтвердил мальчик, не останавливаясь на винтовой лестнице. — Хочешь печеньку, кстати? — поинтересовался он у Вилле из этикета. — А вот сейчас обидно было! — разозлился дух, закружившись вокруг Готлиба. — А что обидно? Я бы все равно с тобой не поделился, даже если бы ты мог есть. — А зачем спрашиваешь тогда, гаденыш?! — буквально вскипел Вилле Херманни — Просто так, — пожал плечами Готлиб. Наконец компания добралась до детской. Немец, не обращая совершенно никакого внимания на Вилле, плюхнулся в кресло перед компьютером, на мониторе которого мерцала застывшая картинка. Мальчишка, щелкнув мышью, «оживил» изображение, и вот он уже поглощен происходящим на экране, сощурившись еще сильнее. Привидение уже почти исчезло, но вдруг малыш задал вопрос, который обескуражил, затронул несчастную, застрявшую в мире людей душу: — Вилле, ты был плохим при жизни? — а дух действительно не знал, что ему сейчас сказать. Дело в том, что привидение совершенно не помнило все, что было «до». Вилле помнил лишь слепую, пронзительную боль, то, как сначала потемнело в глазах, затем — наоборот стало ослепительно-светло, какие-то шорохи, треск… И свои прозрачные ладони. — С чего ты это решил? — тихо произнес призрак, опустившись напротив мальчика, заслонив собой монитор. — Просто ты еще на Земле, хотя и давно умер, а я читал, что это значит: либо у призрака есть незавершенные дела, либо он должен что-то исправить, потому что при жизни совершал дурные поступки. Вилле стал почти прозрачным, в комнате сделалось необыкновенно холодно. Малютке стало действительно грустно. Именно грустно, тоскливо. Нет, не стыдно — ведь из своей человеческой жизни ему осталось только двойное имя. Он не помнил ни своей фамилии, ни дома, ничего. Привидение, больше ничего не сказав, вылетело из комнаты, отправившись, как обычно, к себе наверх. Готлиб, не зная, как может отреагировать на его извинения дух, не пошел за ним. К тому же, ему пора было собираться на шахматы. Потому он, быстро выключив компьютер и наскоро переодевшись, отправился на выход. Поскольку времени осталось в обрез, мальчишка выбежал из дому и, не взглянув на светофор, выскочил прямо на проезжую часть. В этот день движение было довольно оживленным, что особенно необычно для их тихого района. Пронзительный скрежет шин об асфальт. Оглушительный звук клаксона. Очки в синей оправе сделали не один оборот в воздухе.***
— Молодой человек! Молодой человек! Вы меня слышите?! Скорую вызвать? — возле высокого юноши в старомодном бежевом костюме семенил невысокий, щуплый, лысеющий мужичок. — Это вы м-м-м-мне? — наконец, словно выйдя из оцепенения, откликнулся тот. На руках он держал Готлиба, чьи широко распахнутые серо-голубые глаза казались прозрачными от изумления. — Ну для вашего братишки… или с-с-сынишки, — мямлил худосочный автомобилист. — Ты живой… — только и смог прошептать он, сжимая пухлой ручонкой теплую, сухую большую мужскую ладонь. Он не верил своим глазам, когда изо рта тяжело дышащего Вилле Херманни выходил пар из-за ноябрьского холода, а его пушистые кудри касались его щек, когда на них дул ветер. Наконец раздался неприятный звук сирены, возвещающий о прибытии полицейских на место аварии.