Наше прелестное будущее.

- Аня, Анечка, Анютка, - Антон смеется, утыкаясь носом в рыжие волосы девушки. Он слышит, чувствует каждый её вдох-выдох. Он закрывает глаза и с точностью до мельчайших подробностей может представить себе, как сейчас улыбается она. Как собираются морщинки вокруг глаз, как верхняя губа немного приподнимается, как в карих глазах мелькают огоньки ночного города. - Ты такой дурной! – фыркает она, а губы разъезжаются в улыбке. Тонкие руки тянутся к прикроватной тумбочке. В сумерках она на ощупь находит пачку сигарет и зажигалку – дорогую красивую, подарок парней на двадцатый день рождения. Щелкает пару раз, поджигая сигарету. Въедливый дым тут же опускается на измятые простыни, в которые кутаются друзья. Аня улыбается, пропуская через щелочку между губ дым. - Люблю тебя, Ань, - Антон утыкается лбом в оголенное плечо девушки. Она наклоняет голову, касаясь своим виском его виска. Пахнет яблочным дымом и чистым постельным бельем. - Люблю тебя, Антон. - Аня, Анечка, Анютка, - Антон серьезно вглядывается в спокойное лицо механизма. Синтетический разум смотрит на него, не моргая. Только в глубине темных глаз что-то поблескивает – ток на тонкой проволоке, не иначе. - Ты. Не. Помнишь. Меня, - по кускам выговаривает парень, сжимая слишком хрупкую кисть в своих ладонях. В теле девушки что-то щелкает на месте желудка, она качает головой. Конечно, не помнит. Она ничего не помнит, кроме своего имени, сестры да матери. Ничегошеньки. - Боже мой, Ань! – в истерическом всхлипе Антон отбрасывает от себя руку холодной девушки. Она такая неживая, такая неправильная. Черт возьми, но почему же?! Анечка, почему?! Антон закрывает зеленые потускневшие от горя глаза. Он не видит, как тянется к нему тонкая холодная ладошка, как замирает на секунду в воздухе, а затем падает безвольным грузом на угловатые колени. Не видит и не успевает заметить, как в глубине глаз синтетики мелькает вовсе не электричество по тонкой проволоке, а что-то живое. За окном заметает снегом. Но люди давно уже привыкли к холоду, к снегу. Привыкли, смирились. Есть те, кому сейчас еще хуже. Вот у Антона хотя бы квартира есть. Пусть небольшая, пусть обшитая простыми листами металла, пусть обогрев не самый лучший, зато свой уголок, есть, где подохнуть. Он вытряхивает из пепельницы остатки сигарет, слушая, как в душе шумит вода. Слушает и улыбается. Вот сейчас она выключит холодную воду, откроет только горячую. Затем обмотавшись полотенцем, обязательно намажет икры и бедра кремом с запахом лаванды, а потом выйдет, укутанная только в одно пушистое голубое полотенце. Выйдет, хлопнув дверью, встанет в дверной проеме, и улыбнется. А Антон подскачет, обнимет её, прижмет к своей груди хрупкое девичье тело и будет целовать теплые-теплые губы, а она ему в поцелуи хохотать будет. Громко так, заразительно. И тонкими пальцами в волосах его путаться будет. Она тянется к нему, пытается схватить за рукав рубашки, но он лишь опрокидывает в себя очередную рюмку шнапса. В желудке что-то щелкает. Как же сказать, как сказать то, что вспомнила, вспомнила ту ночь?! Бегло оглядывается, ища хоть что-нибудь, но тут все так стерильно, ни бумаги, ни ручки, ни даже карандашного огрызка. Как же сказать то? Мертвая Аня снова тянется к Антону, пытаясь обратить его внимания на себя раньше, чем снова щелкнет механизм и она забудет. Быстрее-быстрее сказать, что помнит, помнит и никогда не забудет. Вот уже и теплые скулы, вот уже она даже может вспомнить, какой запах у него, вот его глаза зеленые, недоумевающие, вот его губы, такие притягательные. Какие-то там миллиметры, его дыхание бабочкой по тонким искусственным губам. И уже предвкушение его тепла, его жизни, как что-то щелкает и все, пустота, чернота. Руки падают на колени, а губы плотной смыкаются. Что она хотела сделать? Что хотела сказать? Кто он такой? И почему в его глазах стоят слезы? Сидят в темноте, умостившись на подоконнике. Она, подтянув колени к лицу, курит. Его футболка ей большая, но она такая милая в ней, такая домашняя. Антон улыбается, смотрит на снежинки за стеклом и улыбается, улыбается, улыбается. В этот момент ему кажется, что он самый счастливый на свете. Аня поворачивается к нему и тоже улыбается. Тянется руками к его лицу, касается скул. Окурок летит прямо на пол, пока девушка стремительно сокращает расстояние между ними. И вот они желанные теплые губы с налетом яблочного дыма. Вкус у нее такой терпкий, необычный. Сколько девушек перецеловал на своем веку Антон, а таких губ не пробовал, такие были только у Ани. Мягкие, нежные, сладкие. С сигаретным привкусом и запахом шнапса. И когда её целуешь, когда языком её языка касаешься, она урчать, словно кошка начинает. А потом, оторвавшись от губ, она обязательно что-то крепко отвесит на немецком, улыбнется и прижмется щекой к его ладони. Господи, как же сильно он её любит. Так нельзя любит людей. Так вообще в принципе нельзя любит. Но так нестерпимо хочется, аж жжется внутри. - Люблю тебя, - одни слова на двоих. - Люблю тебя, - шепчет он в кожу на запястье, мертвую и искусственную. Тонкая рука дергается, словно хочет снова запутаться пальцами в темных волосах, но тут же замирает. Как и всегда. «Люблю, люблю, люблю тебя!», - кричит что-то не механическое, громко так кричит, надрывается. Но с болью, со щелчком шестеренки все это пропадает и приходит новая глухая пустота. простите, за чрезмерную сопливость, но так уж вышло. Спасибо, что читаете. вечно ваша tequila ;)