Percanta

Когда палящее солнце скатывалось за горизонт, малиновое небо стремительно гасло, становясь тускло-розовым с золотыми прожилками перистых облаков. Провожая день, с пронзительными криками чертили по сумеречной глади неба стрижи. Дневное пекло отступало, оставляя после себя дрожащее марево горячего воздуха с послевкусием разогретого камня, пыли и земли. Чувствовалось соленое дыхание океана, влажное и густое, почти совсем неощутимое днем, но удивительно отчетливое ночами, словно оно только и ждало заката, чтобы осчастливить город. Однако сумерки были короткими. Казалось, только что небо переливалось удивительными красками, как тут же вдруг становилось сочно-синим с осколками первых звезд. Ночь наступала, окутывала, поглощала, зазывала в свои объятья, щедро раздавая авансы в виде обманчивой прохлады. Именно тогда в Буэнос-Айресе закипала настоящая жизнь. Она начиналась с того, что в город Добрых Ветров из предместий, с карьеров и копей возвращались тысячи разнорабочих, искателей приключений, охотников за серебром и авантюристов всех мастей. Среди этой пестрой толпы иммигрантов, хлынувших в Аргентину в начале двадцатого века, подавляющей массой были выходцы из старушки Европы. Но встречались и американцы, и даже азиаты. Вся эта развеселая компания смешивалась в огромном портовом городе с матросами, беглыми каторжниками и шлюхами. После изнурительного рабочего дня под палящим солнцем уставшие, но никогда не унывающие люди заполняли бары и таверны орильос, где их ждал сытный ужин и долгие разговоры о далеком доме и политике. Молодежь высыпала на улицы для ночного променада или собиралась на задних дворах для танцев. Широкие улицы и узенькие переулки наполнялись дурманящим ароматом готовящейся еды со всех уголков света, аппетитным запахом перца и специй и сладким удушливым запахом сигар. Отовсюду раздавались заливистый женский смех и разудалые выкрики подгулявших мужчин, детский радостный визг, заполошенный лай собак и музыка. Музыка была везде. Казалось, ночной Буэнос-Айрес только и состоял, что из темноты, сигарного дыма и музыки. Она доносилась из каждой распахнутой двери, из каждого укромного внутреннего дворика, где после вкусной еды и домашнего вина под звуки скрипок, гитар, бандонеона и кастаньет тоска по родине выплескивалась в яростное фламенко, неудержимые джигу и рил или в бесшабашную тарантеллу. Даже просто в переулках и тупичках звучала мелодия, в каждом своя. И это настолько гармонично сливалось в душном влажном воздухе, что, казалось, на тысячи различных ладов звучит сам город, каждый его камень, каждое дерево, каждый дом. Именно одним из таких удушающе-прекрасных вечеров Эрен вышел из дома, где на пару с другом детства снимал мансарду. Его взгляд первым делом натолкнулся на плети дикого винограда, что своими лианами оплетал обшарпанные перила некогда весьма недурного дома в одной из орильос. Потом так же привычно его взгляд скользнул по лепной спинке старой расколотой скамьи и замер на невысокой ограде, которая чугунным кружевом отделяла небольшой палисадник дома от тротуара. Пахло жимолостью и разогретой землей. Из раскрытых окон дома тянуло жаренными с чесноком креветками и домашней пастой. Соседи-итальянцы только что приступили к ужину на заднем дворике, и оттуда доносился звонкий смех, громкие разговоры, детские голоса и звон посуды и стаканов. Вечер обступил, заворожил, опьянил сразу всеми запахами и звуками. Закинув голову вверх, Эрен зачарованно смотрел на перевернутые созвездия. Да, в южном полушарии и созвездия, и луна вывернуты словно наизнанку, небывалое зрелище для европейца. Уже почти два года Эрен жил в Аргентине, а все никак не мог привыкнуть к этому и каждый раз удивлялся с детской непосредственностью. Вот и сейчас он восхищенно вздохнул и, улыбнувшись своим недосягаемым приятелям, легко сбежал вниз по ступенькам. Уже не один, но еще не вместе с кем-то. Бархатную тьму узенькой улочки раскалывал мягкий свет фонарей. Рваные тени платанов сплетались, образуя на булыжной мостовой причудливый узор. Проходящая мимо парочка приветливо кивнула Эрену, мужчина приподнял шляпу: — Буэнос ночес! Эрен махнул рукой и бодро пошагал вниз по улице, туда, где шумел и переливался огнями проспект. До Реколеты с окраины путь неблизкий, но Эрен никогда не боялся дорог. Другое дело, что всем его дорогам не хватало тупика, завершенности или, как принято говорить, убедительной цели. Непонятное стремление гнало его, мешало успокоиться, постоянно напоминало о себе скукой и рутиной. До тех пор, пока однажды, после своего восемнадцатилетия, не решился на самую захватывающую и небывалую авантюру во всей своей жизни. - Держи! Плотно закрыв дверь гостиной особняка Йегеров, Эрен протянул Армину бережно сложенный отпечатанный в типографии листок. От него еще даже пахло непередаваемо приятно дешевой печатной краской и ею же он вызывающе пачкал пальцы. — Это оно, Армин, — лихорадочно зашептал Эрен, — то, чего мы хотели! — Аргентина?! — недоверчиво переспросил Армин, быстро пробежав листовку глазами. — Ты с ума сошел? — А ты куда хотел сбежать? — насупил брови Эрен. — В соседний город? Чтобы мой отец нашел нас и вернул?.. Ты как хочешь, а я уезжаю. Не собираюсь быть послушным сынком доктора, которому куда укажут, туда он и идет. — Но Аргентина, Эрен! — воскликнул Армин, округлив и без того огромные глаза. — Тихо ты! — зашипел тот, дергая друга за рукав сюртука. — А хоть бы и Аргентина. Я в Австралию готов, лишь бы… Не хочу быть адвокатом, понимаешь? И доктором не хочу! — А кем хочешь? — улыбнувшись, спросил Армин. — Да понятия не имею, — тоже улыбнулся Эрен. — Но если останусь тут, мне даже решить не дадут. Уже невесту мне нашли, всю мою жизнь расписали и по полочкам разложили! А в мире столько всего… Армин! Разве не ты мне рассказывал про всполохи в небе? Про океан, которому ни конца ни края? Про горы, про ледники и пустыни? Ты так и хочешь прожить всю жизнь в краю жирных сытых идиотов и умереть, видев мир только на картинках в твоих книжках? Армин улыбался, слушая восторженную и, безусловно, наивную речь друга, но что-то и в нем было готово согласиться и сбежать навстречу неизведанным странам и беспокойным ветрам. И он сбежал. Ровно через две недели после этого разговора. Сбежал вместе с Эреном в далекую и манящую к себе сказочную Аргентину, жаркую, страстную, так непохожую на родную и сытую Германию. Ночь окончательно вступила в свои права, когда Эрен добрался до Реколеты. Это уже был совершенно другой Буэнос-Айрес, совершенно непохожий на те орильос, где обитали они с Армином. Широкие мощеные улицы, щедро освещенные фонарями, дорогие рестораны и бары, кабаре, салоны и театры. Все утопало в зелени и цветах, сейчас, ночью, источавших дурманящий аромат. Здесь вальяжно прогуливались одетые в белые тройки важные сеньоры, гордые собой. Их спутницы, поразительной красоты женщины в дорогих туалетах, с утонченными манерами и глубокими томными голосами, изящно дефилировали с ними под ручку, оставляя за собой шлейфы изысканных ароматов. На таких, как Эрен, эти господа совсем не обращали внимания, существуя в своей благополучной вселенной. Какое им было дело до высокого худощавого взъерошенного паренька в темных брюках с подтяжками и белой рубашке с закатанными рукавами, который, держа руки в карманах, быстро лавировал в людском потоке? Всего лишь один из обитателей орильос, спешащий на ночную смену в роскошном ресторане богатого квартала. Собственно, так и было. Эрен действительно спешил на вечернюю и ночную смены. Правда, Ла Рейна, где он работал, была не только рестораном. Вернее, не столько. Это был и ресторан, и театр, и салон, и игорный клуб. Да, здесь вам могли подать изысканный ужин и предложить дорогую сигару под аккомпанемент чувственного голоса и модного оркестра. Здесь, на полутемной сцене, можно было увидеть будоражащее воображение танго самых лучших танцоров ночного Буэнос-Айреса. Но чем темнее становилась ночь над городом Добрых Ветров, тем запретнее и опаснее становились развлечения в Ла Рейне. Куда-то девались респектабельные сеньоры со своими холеными спутницами; им на смену приходили более колоритные господа с такими же необъятными кошельками, но ускользающими клейкими взглядами. С их появлением Ла Рейна неуловимо становилась другой, пикантной и вызывающей. Эти дорого одетые господа много пили, много играли и мало говорили. Они тихо, почти безмолвно решали свои дела и проблемы, снова пили, снова играли. Отвлекались они очень редко, разве что в зале появлялась умопомрачительная красотка. Или на сцене начинало происходить нечто завораживающее. На танцполе были господа попроще, но такие же скользкие и молчаливые. Их спутницы, красивые и доступные, смотрели на них равнодушно пустыми глазами, пока тела их сливались в чувственном тоскующем танго. Эрену, собственно, до этого всего не было никакого дела. Он не был ни официантом, ни барменом, ни одним из тех, кто еще мог попасться под горячую руку и цепкий взгляд немногословных господ. Его работа была в основном из разряда «принеси-подай» за кулисами театра Ла Рейна. Он таскал в гримерки воду и что покрепче, легкие закуски, бегал за сигаретами и газетами, вытряхивал пепельницы, менял декорации и лампы в софитах, мыл пол и, вообще, много чего делал. Причем делал легко, быстро и споро. И мало кто в театре поверил бы, что этот взъерошенный мальчишка — сын более чем состоятельных родителей, с блеском окончивший гимназию и сбежавший от светлого сытого будущего на край света, чтобы собирать потные полотенца по гримеркам. Но Эрену нравилось. Ему действительно нравилась его нынешняя жизнь и он ни за что на свете не променял бы ее на прежнюю. Ему не было дела до того, что эта работа ему не подходила, как любил изредка намекать Армин. Главное, что платили исправно, ну и прилично, по сравнению с другими местами, с лихвой хватало на безбедную жизнь. К тому же ребята, работавшие в Ла Рейне, такие же ренегаты и искатели приключений, как и он, были отличные, со всеми Эрен сразу сдружился, прикрывали друг дружку, подменяли, если что, помогали, когда возникала необходимость. В общем, дружно жили. Сейчас Эрен быстро проскользнул в переулок рядом с Ла Рейной и зашел в театр через черный ход. Кивнув крепким парням на дверях, он оставил им свежую газету, засунул улыбающуюся физиономию на кухню в поисках чем бы поживиться и, жуя многоэтажный сэндвич от щедрот шефа, направился к тесной комнатке на задворках, где переодевались работники театра. — Смотрите, кто явился! — вместо приветствия выдал Кирштайн. Эрен криво усмехнулся. В принципе, неплохой был парень Жан. Разве что любил говорить тогда, когда лучше промолчать. Но Жану немоглось. Может, завидовал тому, что все девушки головы вслед Йегеру сворачивали, может, чувствовал, что Эрен совсем не их поля ягода, белая кость, волею случая таскающий чужие помои. Поэтому случая поддеть, зацепить, кольнуть по мелочи или побольнее Кирштайн не упускал, хоть и доставал этим окружающих больше, чем того, кому это все было адресовано. А так, работал барменом, был на хорошем счету и клиенты его любили. Правда, говорил по-прежнему с жутким немецким акцентом, несмотря на то, что прожил в Аргентине уже года четыре. — Уже надоело, Жан, — с укором и легким оттенком усталости произнесла Энни, безжалостно стягивая светлые волосы в тугой узел. — Привет, Эрен! Она, пожалуй, нравилась Эрену больше всех, хотя всегда держалась немного отстраненно, особняком. Может, поэтому и нравилась, потому что была всегда приветлива без слащавости, не задавала лишних вопросов и, главное, ее всегда слушали, когда она говорила. А еще на ней единственной из всех официанток хорошо сидела форма — мужские брюки и мужская же белая сорочка. Не сравнить с грудастой Сашей, которая в сорочке выглядела более вызывающей, чем без нее. Или с Кристой, и так роста невеликого, но казавшейся совсем крохотной в мужской одежде. — Полный зал, — врываясь в раздевалку, доложил Спрингер, видимо, бегавший на разведку. — Это из-за Леви! Хороший улов будет! — он радостно потер руки. — Эрен, привет! Эрен улыбнулся, кивнул бритоголовому шустрому малому, стягивая одну рубашку и надевая другую. А между тем что-то внутри сделало головокружительный кульбит, задрожало, оборвалось и понеслось по венам. В насквозь прокуренном полумраке зала было не протолкнуться. Заняты были все ложи, все столики и все диваны. Посетители невольно замирали в предвкушении выступления, постепенно стихали приглушенные разговоры, звяканье столовых приборов и бокалов. Слышно было, как оркестр пробует ноты, иногда певуче тянула скрипка или резко вскрикивал бандонеон. Сейчас затеряться среди клиентов было несложно, впрочем, Эрен не особо-то и пытался. Просто выскользнул из-за сцены и прислонился к резному столбу так, что из зала его почти не было видно. В нем дрожал каждый нерв и упоительно тянуло под ложечкой, наверное, он даже краснел, только темнота это милостиво скрывала. Да и плевать, собственно, даже если бы кто и заметил. На грани ненависти и любви играло танго. Очень теплое, несмотря на название, очень страстное и сексуальное. Смычок скрипача летал по струнам, аккордеонист отдавался мелодии так, как отдаются любовнику. Бандонеон под ловкими пальцами пронзительно пел о легкомысленной, но недоступной. Все завораживающе, все на своих местах — душный вечер, перетекающий в томную ночь, виски и шампанское, танго и пожар в груди у каждого, кто слушал и смотрел. Для Эрена из прошлой жизни танго всегда было запретным непристойным танцем. Для Эрена настоящего танго стало ритмом одиночества и печали, пульсацией крови, когда безнадежно влюблен, биением сердца, когда изнемогаешь от желания. Танго стало жизнью длиной в три минуты. На небольшую полутемную сцену, неслышно ступая, вышел тот, ради кого Эрен был здесь и сейчас. Уже давно. С самой первой ночи в Ла Рейне. Невысокого невзрачного на вид танцора с неподвижным лицом и безразличным взглядом звали Леви. Хмурый, словно вечно недовольный коротышка как по волшебству преображался, стоило только заиграть музыке и сделать первое па. И от него уже невозможно было оторвать восторженных глаз, оставалось только с замиранием сердца следить за невероятным мельканием ног в до блеска начищенных ботинках, видеть, как бледные впалые щеки постепенно окрашивает румянец, как постепенно на невозмутимом лице проступают эмоции, более пронзительные чем слезы. Только в танце на этом гладком, словно фарфоровом, лице можно было увидеть потрясающую палитру чувств от безумной любви до почти ненависти, от обожания до буйства неповиновения. И все это на фоне такой осязаемой неприкрытой сексуальности, бьющей в самое нутро, что несчастное сердце Эрена начинало сумасшедше колотиться, дыхание сбивалось, и он покорно и зачарованно, позволял втянуть себя в головокружительную игру эмоций и страстей. Уже не один, но еще не вместе. Уже любя, но еще не понимая. На сцене же тем временем появилась рыжеволосая красотка в алом откровенном платье. Про нее Эрен знал только, что ее звали Петра и что она была единственной партнершей Леви, больше он ни с кем и никогда не танцевал, хотя желающих было много. С вызывающе томной грацией она застыла на краю эстрады. Сначала тихо, а потом все громче и громче публика стала аплодировать, раздались залихватские выкрики и свист, все с нетерпением ждали. Музыка зазвучала, плакала скрипка, гитары вторили, хрипло взвизгивал бандонеон. Мелодия была незнакомая, красивая и грустная, погружавшая сердце в смутную печаль. Леви безразличным взглядом окинул публику, задержавшись на лице Эрена чуть дольше, и холодные глаза сузились. Он порывисто шагнул к красотке и властно привлек к себе, одной рукой сжимая тонкое запястье, а другой обхватывая точеную талию, где умопомрачительный вырез уходил в соблазнительные драпировки. Несколько мгновений они стояли, чуть покачиваясь в объятиях друг друга, словно притираясь, впитывая музыку, ловя рваный ритм. Петра, полузакрыв глаза, склонилась к плечу Леви, сережкой в ухе то и дело колюче касаясь его губ. Его пальцы чуть подрагивали на ее оголенной спине, выжидая. А потом… Потом началось волшебство. И никакая фантазия не могла сравниться с тем, что происходило между этими двумя в одиноком луче софита на маленькой эстраде, настолько была непривычна будоражащая смесь порока и невинности этого танго. Напор и покорность, лица, словно выхваченные вспышкой, гибкое сильное тело мужчины и отрешенная улыбка и закрытые глаза молодой женщины. Двое, ставшие на три минуты одним целым… Эрен зачарованно ловил каждое движение Леви, каждую эмоцию, поворот головы. Он видел, как напрягались мышцы таких тонких, казалось, рук, видел игру теней на острых скулах и отголосок улыбки на бледных сжатых губах. В нем обреченно дрожал каждый нерв, что-то невероятно щемящее, рвущее в ошметки поднималось в чистой неискушенной душе, наполняя, переполняя, выплескиваясь, заставляя думать о неизвестном, запретном, но таком желанном с недавних пор, с упоением представляя обжигающее тепло этих рук и губ, пьянящий омут близости и обладания. Только когда отзвучали аккорды последней мелодии и раздались оглушающие аплодисменты и восторженные выкрики, Эрен смог стряхнуть оцепенение, не отпускавшее его долгие четверть часа. И снова встретился взглядом с героем своих непристойных фантазий, который пристально и не мигая несколько секунд смотрел именно на него. На какой-то момент Эрену показалось, что Леви все понял, догадался о чувствах, бушевавших в его сердце, поэтому покраснел пуще прежнего и, недолго думая, тихонько отступил за колонну, скрываясь за кулисами. Конец этой ночной смены был таким же, как и любой другой. Когда дверь за последним посетителем закрылась, Саша и Энни убрали оставшуюся посуду и бокалы, а Конни с Бертольдом позакидывали последние стулья на столы и сели у бара делить чаевые за вечер, Эрен притащил ведро и принялся за мытье полов. — Да брось ты эту швабру, — зевая, заметил Райнер, крепкий высокий официант, похожий, скорее, на вышибалу. — Давай к нам, потом домоешь, — закончил он, отхлебнув джина из высокого стакана. — И правда, Эрен, — обернулась Криста и устало улыбнулась. — Посиди с нами чуть-чуть! Эрен с готовностью отбросил деревяшку с намотанной ветошью и устроился между Энни и Кристой, где ему тут же вручили стакан с вином и пододвинули тарелку с остатками мяса. — Налетай, — кивнул Бертольд, длинный, как каланча, и худющий парень. Эрен с аппетитом уплетал сочные куски запеченного на углях молодого бычка, запивая терпким сладким вином, слушал сплетни, поддакивал и, вообще, чувствовал себя замечательно, пока ухо не резануло заветное имя. — Надо бы Леви каждый день выступать, — вздохнул Конни, рассматривая перед собой так и неубранную кучку своей доли чаевых. — Всегда бы так, да? — Да уж, — мечтательно вздохнула Саша. — Может, попросим его, а? — не унимался Спрингер. — Ага, рискни здоровьем, — хохотнул Райнер. — Нас только предупреди, когда просить соберешься, посмотреть охота на это. — Да что такого-то? — непонимающе округлил глаза Конни. — Он ведь такой же работник, как и мы! — Такой же, да не такой, — многозначительно возразил из-за своей стойки Жан. — Ты, Спрингер, ей-богу, как первый день работаешь тут. — То есть — не такой? — переспросил Эрен. Все как-то переглянулись разом и принялись смотреть куда угодно, только не на Эрена. — Я что-то не то сказал? — Да нет, — хмыкнул Жан, — просто если ты до сих пор не заметил, Йегер, то о Леви здесь предпочитают не распространяться. — Почему? — не унимался Эрен. — Потому, — отрезал Жан, смачно харкнув в мусорное ведро. Больше никто ничего не сказал про Леви. Постепенно ощущение неловкости, вызванное вопросом Эрена, прошло. Ребята опять оживились, перетерли кости некоторым клиентам, прошлись по общим знакомым. Эрен быстро домыл пол, вытащил мешки с мусором на задворки и, когда вышел с черного хода Ла Рейны, увидел как над городом Добрых Ветров лениво занимался рассвет. — Энни, погоди! Провожу. Он нагнал хмурую девушку, и они вместе пошли вниз к порту. — Мне недалеко, Эрен, — произнесла наконец Энни, — я сама дойду. Йегер кивнул, соглашаясь, но продолжал идти рядом, словно не решаясь начать разговор. — Хочешь про Леви спросить? Она била в точку. Почти всегда молчала, но все подмечала и словно мысли считывала. А может, они просто у Эрена на лице написаны были, мысли эти. — Леви табу, — едва заметно вздохнула она, засовывая руки в карманы. — Тебе вряд ли кто-то что-то про него расскажет. — А ты? — Я знаю только, что у него какие-то отношения со Смитом. И достаточно темные, чтобы тебе лезть в это. — Они любовники? — задал он самый главный из волновавших его вопросов. — Возможно, — пожала плечами Энни. — Вернее, говорят, что да. — Но ты не веришь в это? Энни какое-то время шла молча, щурясь на стремительно светающее небо, то ли обдумывала ответ, то ли, вообще, отвечать не хотела. Скорее же всего ей просто не было дела и до Эрена, и до его вопросов. — По-моему, их связывает нечто большее, — ответила она спустя целую вечность. — Большее не в смысле ценности отношений, а… Такое впечатление, что есть нечто, намертво держащее Леви. То, что не позволяет ему уйти, как бы он ни хотел. И это нечто — то, что довольно часто позволяет Смиту обращаться с ним, как с вещью, пусть красивой и диковинной, но вещью. Но что это — никто не знает. А те, кто знают, предпочитают помалкивать. Думаю, вряд ли ты узнаешь больше, Эрен, — закончила она, искоса глянув на задумчивого парня. — Зачем тебе лезть в это? — в лоб спросила Энни. — Да никуда я не лезу, — неопределенно пожал плечами Эрен. — Просто… просто хочу взять несколько уроков, и все! — У Леви? Он никого не учит. По крайней мере, я о таком не слышала ни разу. И на твоем бы месте, вообще, выкинула из головы и Леви, и уроки, и всю ту ерунду, что ты себе навыдумывал. Смиту не нравятся слишком любопытные. Эрен упрямо мотнул головой, но имя Смита, мелькнувшее несколько раз в разговоре, все же немного остудило его пыл. Эрвин Смит по прозвищу Командор был весьма одиозной личностью, хорошо известной в определенных кругах. Он был чертовски умен, проницателен и беспощаден. Как и когда этот высокий нордический американец появился в Буэнос-Айресе и смог подмять под себя всю преступность, никто уже не помнил. Все сходились на том, что было это довольно давно, ибо лет ему было около сорока, хоть он и выглядел моложе. За довольно короткое время в его ведении оказались все крупные казино, бордели и опиумокурильни города, букмекерские конторы, антикварные лавки, питейные заведения и другие злачные и не очень места. На него или под его протекцией работали все мошенники, аферисты, шайки и банды города Добрых Ветров. Ему и только ему подчинялась четверка самых опасных беспощадных и виртуозных наемных убийц в Латинской Америке, больше известных как Крылья Свободы. Они работали как вместе, так и поодиночке, и если имена троих мужчин были известны, то четвертый, по слухам женщина, был неизвестен никому ни по имени, ни в лицо — его знал только Командор. Ла Рейна же, головное и самое прибыльное заведение Смита, была благопристойным прикрытием для дел иного рода. Здесь было раздолье для аферистов высшего ранга, здесь крутились большие деньги и крупные ставки. А еще здесь торговали живым товаром. На любой вкус, в том числе и извращенный. Сотни, если не тысячи девушек и юношей прошли через Ла Рейну и сгинули без следа. Разумеется, мало кто из рядового персонала театра знал об этом. Догадывались — да, но не более. Если куда и забегал случайно официант или разнорабочий и становился нечаянным свидетелем чего-либо, они предпочитали напрочь забыть об этом. Смит платил отменно за слова, а еще больше — за молчание. Конечно, всех этих подробностей Эрен не знал и знать не мог. Он видел то, что было на поверхности — респектабельного солидного мистера Эрвина Смита, всегда спокойного и уверенного, у которого точно были какие-то темные делишки, но у кого их не было в те года в Буэнос-Айресе? Одним словом, Эрен понимал, что его хозяин мошенник и преступник не из мелких, но об истинном масштабе мог только догадываться, впрочем, как и все остальные. — Ступай домой, — произнесла Энни, — отдохни и забудь все. Эрен потерянно кивнул, развернулся и, не прощаясь, пошел вверх по улице. По дороге домой думалось о странном. Вспоминались руки Леви и его взгляд, тот самый, дольше трех секунд, разделивший жизнь парня на до и после. До — он просто восхищался, а после внезапно понял, что пропал. Чувство, сильное, пугающее, как налетевший памперо, оглушило, порвало, разметало в клочья. Оно было непонятно, сокровенно. Вскинув голову навстречу стремительно светлеющему небу, он с замиранием сердца осознал, что в душе навсегда поселилась запретная любовь. Несколько дней Эрен жил как в тумане. Работал, что-то делал по дому, общался с Армином и друзьями в Ла Рейне, но его не отпускало ощущение неправильности, какой-то нереальности происходящего. Несколько дней он не видел Леви, тот просто не появлялся в театре, и, похоже, именно это было причиной его какого-то подвешенного состояния. Мыслями он беспрестанно возвращался к тому разговору с Энни, без конца прокручивая его в голове. Что пытался найти, какие выводы сделать из той скудной информации, что она дала ему, он не знал. Рассудком понимал, Леви занят и, вообще, не для него, и еще Смит маячил на горизонте, и Энни права, не стоит влезать в принципе, но сердцем… Сердцем Эрен чувствовал, что не сможет жить, если не попытается. Пусть рассчитывать на взаимность глупо, но он и не будет! Пусть только будет возможность видеть его, чувствовать рядом, прикасаться. Поэтому идея брать уроки, высказанная тогда для Энни спонтанно и впопыхах, крепла с каждым днем. Побеседовав с ребятами в Ла Рейне, с другими танцорами, с каждым, кто хоть мало-мальски мог знать что-нибудь про Леви, Эрен убедился, что Энни была права — никто не слышал даже, чтобы Леви кого-то учил. Удивлялись, переспрашивали, предлагали других учителей, но Эрен от всех отказался. Сегодня в Ла Рейне он увидел Петру. Такая же роскошная, как и тогда на сцене, она, никого не замечая, прошла в кабинет Смита, а когда вышла спустя несколько минут, Эрен решился ее остановить. — Простите, сеньорита! Петра обернулась, с удивлением приподняла брови. — Я могу тебе помочь? — она окинула взъерошенного паренька оценивающим взглядом, в котором почему-то мелькнуло что-то похожее на узнавание. — Да! То есть… Я видел ваше последнее выступление, ваше и Леви, и хотел спросить… — он замолчал, не зная как продолжить, чтобы не выглядеть глупо. — Сегодня, мы выступаем сегодня, — едва улыбнулась она, смотря на него уже более чем заинтересованно. — А ты что-то хотел? — Нет! Я просто узнать! — выпалил Эрен, заливаясь предательским румянцем. Петра рассмеялась и, зачарованно протянув руку, едва коснулась пальцем его щеки. — Какой горячий, — протянула она задумчиво. — Я передам Леви, что ты спрашивал, — и не успел Эрен хоть слово возразить, как она упорхнула в неизвестном направлении. Выходило как-то непонятно. Сложилось впечатление, что Петра все поняла без слов. И что и зачем она собралась передавать Леви? Вернее, с какой стати Леви вообще нужно знать о том, что Эрен у нее что-то спрашивал? Медленно, но верно Эрена подхватывал стремительный поток и сносил его, утягивая за собой, лишая возможности видеть берег и хоть как-то ориентироваться. На периферии сознания он понимал, что надо выбираться, что поток этот опасен, но поделать уже ничего не мог, да и не хотел. Зал снова был переполнен. В воздухе лениво плавал сигарный дым, приторно пахло дорогими духами, со сцены звучало холодное страстное танго. Эрен снова выскользнул в зал, отгородившись от всего мира знакомой уже колонной. Все было как тогда, с той лишь разницей, что сейчас он смотрел на Леви и представлял, что тот танцует только для него. Это было жуткое сумасшествие, но такое упоительное, в котором совершенно потерявший голову Эрен отказать себе никак не мог. Тем более на него опять был устремлен этот взгляд, холодный, тяжелый, в упор, от которого нутро дрожало и бросало в жар. И точно такой же взгляд его встретил, когда Эрен уже после выступления осторожно постучал в дверь гримерки. — Заходи, — коротко раздалось из-за двери. И Эрен зашел. Гримерка была чуть больше, чем у остальных, и в ней царил идеальный порядок, Эрену было с чем сравнивать, ибо гримерок повидал немало. Костюмы не валялись где ни попадя, а аккуратно висели на вешалках, начищенная до ослепительного блеска обувь стояла ровными рядами. Не было ни грязной посуды, ни объедков, ни бутылок. И пахло здесь по-другому, как в чайной лавке, а еще вереском и деревом. Единственным беспорядком была пепельница с двумя мятыми окурками, но запах табака почти не ощущался. Леви стоял к нему спиной, босой, в брюках со спущенными подтяжками и расстегнутой рубашке. — Какого хрена ты вообще стучишь, Спрингер? — разворачиваясь, спросил он и застыл, уставившись на Эрена. В ледяных глазах мелькнуло настороженное удивление. — Это не Спрингер, — растерявшись, ответил Эрен. — Вижу, — хмыкнул Леви. — Тебе чего? — Меня зовут Эрен Йегер, я работаю тут, в Ла Рейне. — Твоя биография меня не интересует, — Леви потянулся за пачкой сигарет и прикурил. — Ну? — он выпустил тонкую струйку дыма, и Эрен ощутил аромат крепкого дешевого табака. — Научите меня танго! — выпалил он не раздумывая. Леви прищурился. — Ты пошутил сейчас, — произнес он, скорее утверждая, нежели спрашивая. — Нет! Научите меня! — настаивал Эрен, порывисто шагая вперед. — Зачем? Эрен открыл было рот, да так и застыл. Придумать заранее достаточно уважительную причину, чтобы убедить Леви учить его, в голову не пришло. Импровизировать Эрен не очень умел, это, скорее, была прерогатива Армина, сходу генерировать гениальные идеи. Поэтому, немного подумав, он выдал банальное: — Есть девушка, сэр… — Зачем это тебе я не спрашиваю, — вздохнул Леви, закатывая глаза, — я спрашиваю, зачем это мне? Эрен растерялся от такого вопроса. — Я заплачу вам. — Не интересует, — безразличным тоном ответил Леви и отвернулся, давая понять, что на этом разговор окончен. — Я серьезно, я могу заплатить! — Эрен сделал несколько шагов вперед и замер почти за спиной мужчины. — У меня есть сбережения. А еще могу делать что угодно — ухаживать за вашими костюмами, чистить обувь, быть на побегушках, убираться здесь… — Я убираюсь сам и, вообще, все делаю сам, — хмыкнув, ответил Леви. — И в сопливых помощниках не нуждаюсь, — закончил он, резко оборачиваясь. Они оказались лицом к лицу, очень близко, настолько, насколько это вообще было возможно, ведь их разделяли какие-то жалкие несколько дюймов. Эрен от неожиданности даже рот приоткрыл и судорожно втянул воздух, во все глаза смотря на предмет своего помешательства. Леви оказался на полголовы ниже. А еще он был старше, чем Эрен думал — он отчетливо разглядел мелкие морщинки у глаз и на лбу и серебряные нити в черных густых волосах, от которых исходил изумительный травяной запах. Вообще, от мужчины пахло непередаваемо и потрясающе, так пахло чистое белье, сухие травы и увядшие цветы — солнцем и полынной горечью с приторной нотой в сердцевине. Все это смешивалось с крепким дымком, поднимавшимся от зажатой им между пальцев сигареты. Эрен, не смущаясь, разглядывал притягательное лицо с острыми скулами, равнодушный разлет бровей, глаза, настороженно смотревшие снизу вверх, но при этом все-таки надменно и свысока. У него были очень густые ресницы, не особо длинные, но очень пушистые. Сразу захотелось коснуться их, почувствовать их трепет, если они вообще были способны трепетать. Как и тонкие бледные губы, обычно сжатые в упрямую линию. Они манили, подбивая на необдуманное, не обещая, но явно способные на запретное и сладкое. Эрен почувствовал, как его щеки медленно, но верно начинают гореть. Дрожал каждый нерв, и ноги стали ватными. С трудом сглотнув, он скользнул взглядом на шею мужчины и ниже, туда, где распахнутая рубашка скупо открывала бледную кожу покрытой странными шрамами груди. И живот, плоский, поджарый, с темной дорожкой курчавых волос, уходящих к поясу низко опущенных брюк. От желания ощутить все это покалывало кончики пальцев и голова шла кругом. Эрен еще раз шумно сглотнул, облизывая пересохшие губы, и снова встретился взглядом с Леви. — Научите, прошу вас, — едва слышно, почти одними губами произнес он. Леви вздрогнул, словно выходя из транса. Отступил, отвернулся. Снова повернулся к Эрену, на этот раз сохраняя безопасную дистанцию. Прислонился бедрами к гримировальному столику, почти присев на него. Сделал затяжку, не спуская глаз со взъерошенного паренька, который удушливо краснел, и чьи дрожащие руки говорили красноречивей любых слов. — Безусловно, я пожалею об этом, — сдаваясь, произнес он наконец и затушил сигарету. Эрен, не веря своим ушам, несмело улыбнулся. — Вы согласны? — переспросил на всякий случай. Леви пожал плечами, словно говоря «а куда деваться». Эрен взволнованно застыл, не зная, что теперь делать, но неловкую ситуацию разрушила внезапно и без стука открывшаяся дверь. На пороге собственной персоной стоял Эрвин Смит. Эрен не раз видел его здесь, в театре, но так близко и практически один на один — никогда, и сейчас понимал, что свое прозвище, Командор, тот получил не зря. У него была военная выправка, это ощущалось даже несмотря на дорогой костюм вкупе с шелковым шейным платком и щегольскими ботинками. А еще от него исходила опасность, как от человека, привыкшего распоряжаться чужими жизнями, и для которого люди были всего лишь пушечным мясом на пути к осуществлению его планов. Эрен внутренне подобрался, чувствуя на себе его тяжелый изучающий взгляд, ищущий слабину, ожидавший найти подтверждение своим подозрениям, но на Смита в ответ посмотрел открыто и без тени страха. В конце концов, он ничего зазорного не делал, они просто разговаривали. Он вопросительно глянул на Леви, но тот не сводил тяжелого взгляда с вошедшего. — Научись стучать, — наконец произнес он. — А я чему-то помешал? — добродушно усмехнулся Смит, но в голосе явно звучал металл. — Нет? Тогда все в порядке. А раздетым я тебя уже видел. Эрена передернуло. Мощный всплеск адреналина ударил откуда-то из самого нутра сначала в голову, а затем разлетелся острыми осколками по всему телу, заставляя пальцы неметь. — Ты бы следил, что говоришь, — сказал Леви, указав глазами на застывшего между ними паренька. — Здесь же все свои, — шутовски развел руками Смит и вдруг хлопнул Эрена по плечу. — Кстати. А ты что делаешь здесь? — Он принес воду и сигареты, — вместо Эрена ответил Леви и, порывшись в кармане брюк, кинул ему монету и кивнул на дверь. — Можешь идти. Эрен поспешно кивнул и вышел за дверь. — А где Спрингер? — вкрадчиво спросил Смит, как только дверь за пареньком закрылась. — Я же ясно сказал, сюда заходит только Спрингер. Леви, скрестив руки на груди, окинул мужчину безразличным взглядом. — А пришел этот, — пожал он плечами, — принес… — Да-да, воду и сигареты, я помню, — одними губами улыбнулся Смит и, подойдя к Леви, навис над ним, заграбастывая его лицо своей пятерней. Больно сжал скулы пальцами, заставил его вскинуть голову и посмотреть на себя. — Что, понравился мальчик? — Пусти, — спокойно произнес Леви, не делая попыток вырваться. — А то что? — усмехнулся Смит. — Ничего. Просто пусти. Смит пустил. Какое-то время разглядывал Леви, глядя сверху вниз, потом хмыкнул. — Как бы я хотел выбить из тебя этот твой гонор… — Пробовал уже, да руки коротки, — почти выплюнул Леви, продолжая спокойно смотреть в синие опасно светящиеся глаза Командора. — Ой ли? — прищурился Смит. — Майка благодари, что вытащил тебя в последний раз. — Ты думаешь, я боюсь боли или сдохнуть? — скривил тонкие губы в жуткой усмешке Леви. Смит выпрямился. — Знаю я, чего ты боишься, — произнес он, с каким-то садистским удовольствием наблюдая, как Леви изменился в лице. Запустив сильные пальцы в густые черные волосы, Смит одной рукой резко схватил их у самых корней и дернул, заламывая голову Леви назад. Тянул до тех пор, пока тот не опустился на колени, оказываясь прижатым затылком к ребристому краю стола. Второй же рукой не спеша расстегнул ремень и брюки. — Приступай.