Сад тёмных душ

Ему хочется петь очень нежно, Но всё получается басом. Вибрирует кровь по струнам, Гудят и пульсируют фразы. Fleur – Музыка странного сна

      Многие согласятся, что розы – без преувеличения прекрасны. Манят ласковым, сладким, отнюдь не вульгарным ароматом, затмевая другие цветы пышными, как платье баронессы, бутонами, райски нежными лепестками. Величественные. Гордые. Ослепительной красоты королевны, знающие себе цену, а цена эта высока... Глупое чванство подстерегает их на каждом углу. Разного цвета розы имеют неповторимый характер, шепчут о чём-то своём, несут в себе целый спектр значений, позволяющий выражаться без слов...       Его воспоминания – грустных оттенков калейдоскоп. Головокружительный вихрь сочных и, напротив, увядших лепестков.       «Красные розы - символ страсти и желания».       Всё началось с кроваво-красного, но краска вскоре облупилась, а подделка запестрела тёмными пятнами, будто заражённая вирусом чумы, и стала началом проблем. «Тёмно-бордовая роза может обозначать уходящую страсть и старение, горе».       У цветов выросли острее бритвы ядовитые шипы. «Роза без шипов - добродетель, что росла в раю, но после изгнания Адама и Евы на ней появились шипы как напоминание о смертном грехе». Да. «Грехопадение». Осознание пришло слишком поздно, когда под сердцем матери уже расцветала новая, ни в чём неповинная жизнь, которая стала бельмом на глазу, ужасным напоминанием и кошмаром.       «Жёлтые розы всегда означали дружбу и свободолюбивое начало». Жёлтый омертвел, приобретая уродский грязный цвет, и символизировал измену. Женщина не могла смириться с тем, что получает так мало внимания от мужа, что всего лишь какая-то третья жена, хотя должна быть самой любимой. Это непременно отображалось на ребёнке, ведь поле жизни устлал и синий цвет...       «Синяя роза говорит о невозможности достижения цели». Невозможность вернуть светлые чувства, которых, возможно, и не было. Напрасные надежды ребёнка на материнскую ласку и тепло.       И практически везде чёрный. Чёрный. Чёрный. Вырывает глаза, выдавливает из груди последний воздух и стоны отчаяния. «Чёрная роза – смерть, переживание, отчаяние, ненависть».       Странно, что он порождён белой розой – нежностью, чистой душой, любил её больше всех... Только запятнал её честь самим своим появлением, жалким, порочным существованием. Из-за него великолепный бутон увял окончательно.       «Увядшая белая роза – сожаление, скорбь по утраченной невинности».       Ненавистный сад ненавистного особняка ненавистного дьявола полон самых ненавистных воспоминаний. Субару нередко приходит сюда, но не по собственной воле – его зазывает прелестный голос, родной голос, чужой голос, чистого звучания которого он добивался всю сознательную жизнь. Зазывает, чтобы юноша не забывал, чтобы вспоминал.       Ребёнок белой розы вовсе не прекрасный цветок, а сорняк. Зараза. Никчёмный паразит, которому нет места нигде, который всего лишь... ошибка.       Каждый раз Субару покорно следовал указке, приходил, рассматривал, сцепив зубы, цветы, жадно поглощающие лунный свет. Терпел. Накапливал отчаяние внутри, всё больше, больше, больше... пока тонкие стенки самообладания не треснули, выпуская его воплощением слепой ярости.       Юноша рычал раненым зверем – больно, душераздирающе больно! – и бросался к цветущим кустам, вырывал бутоны, нещадно ломал стебли, топтал осыпавшиеся листья и откусанные лепестки, смешивая с грязью. Увядайте. Дохните. Дохните.       Он уничтожал только белые воспоминания, не трогая ни красных, ни тёмно-бордовых, ни каких-либо ещё, словно те были прокажёнными.       Всевидящий серп отвратительно-жёлтой луны всегда ставал ненужным свидетелем очередного сумасбродства, как сейчас. Субару без устали уродовал сад, не обращая внимания на жжение расцарапанных в кровь рук, расцарапанных до мяса безжалостными шипами. Аристократически чистоплотные белые розы не терпели прикосновений отродья, вроде него.       - Собаки!       «Я сам бы сошёл с ума с этой каргой, и сосуществовать с ней для меня было бы просто невозможным испытанием»*.       Да что о себе возомнил этот самовлюблённый кретин Аято?! Как он вообще смел так отзываться о ней? Он абсолютно неправ. Это Субару, это вина Субару...       «Он прав».       Жестокие слова, произнесённые миражным, сладостным тоном. Наваждение окутывает со спины обманчиво, заискивающе, коварно пленяя мысли... но юноша упрямо отвергает его.       Он неправ! Этот идиот... он... он...       «Прав. Ты прекрасно знаешь это. Не обманывай себя».       - Побери тебя чёрт... – зло прошипел парень и, растопырив пальцы, закрыл лицо руками, пачкая себя грешной кровью.       В голове, в груди – везде беснуется адский огонь, сжигая, обугливая до беспросветно-чёрной корки. Невыносимо...       - Долго собираешься тут страдать?       Другой голос. Совершенно другой, апатичный, низковатый, что внедряется под кожу ледяными мурашками и обтекает естество гулким эхом.       Широко распахнув глаза, Субару обернулся со свойственной ему резкостью и заметил тусклый блеск драгоценных огранённых сапфиров. Так далеко, и так близко.       - Какого хрена тебе здесь надо?       Сразу в штыки, как уличная бродяжка.       Шу устало вздохнул и словно бы нехотя подошёл поближе, невозмутимо опустившись на мягкое покрывало из останков красивых цветочков. Как досадно прерывать столь недостойное действо.       - Ужин. Опаздываешь.       - Чихал я на ваш драный ужин, - дерзко высказался вампир-альбинос и опустил руки, сжав их в кулаках. – Это же не всё?       - Да. Ты слишком громко орёшь.       Субару удивительно сдержанно фыркнул, вложив в этот ответ всё презрение и наплевательское отношение к правилам змеиного кодла, которое вампиры называют «домом»:       - Тебе-то какое д...       Но Шу прервал юношу, с силой потянул на себя, вниз, и слабо обнял, положив одну руку на поясницу, а второй погладил по беловолосой макушке. Подобные речи Субару носят в себе слишком много звенящей пустоты и слишком мало правдивого смысла. Это излишне утомляет.       - Ты знаешь, какое. Прекрати.       Самый старший из братьев Сакамаки примкнул к губам младшего повелительным, не терпящим отказа или неповиновения поцелуем. Вот, где особенно проявляется натура садиста, вот, где наследник семьи ещё ощутимее влияет на других, словно гипнозом, словно по мановению волшебной палочки. И... и Субару действительно подчиняется. В который раз уже?..       Холод светловолосого вампира морозом трещит по позвонкам, выгибая спину, замораживая смертельный костёр, успокаивая. Юноша позволяет себе полностью отдаться в руки Шу, позволяет углубить до умопомрачения приятный поцелуй, с головой окунающий в сладостное забвение.       Отстранившись чуть меньше, чем через минуту, наследник убрал белоснежную чёлку с лица вампира-альбиноса и провёл тыльной стороной ладони по высокой скуле, что окрасилась нежным розовым румянцем. Субару с долей робости накрыл его руку своей, коснулся тонких музыкальных пальцев лёгким поцелуем.       Нет... он не может быть сорняком – его кожа белая и гладкая, словно дорогой фарфор, глаза горят жарким, но уютным пламенем рубина, и взгляд сейчас такой безгранично преданный. Своевольный юноша стал чем-то вроде движка для извечно скучающего Шу – маленькой, но сильной мотивацией, и неизвестным образом проник в глубину мрачной, изрубцованной души. В глубину души лилии, которая может сойтись в равном поединке с высокомерной розой за титул Королевы Цветов и абсолютной Владычицы одного никем не оценённого цветка... скорее всего, мимозы. Да, Субару не из рода зазнавшихся роз. Он – широко раскинувшая ветви мимоза, закрывающаяся от одного прикосновения.       «Мимоза символизирует чувствительность, замкнутость».       На задворках её души всё ещё теплится надежда на искупление грехопадения, совершённого не ею. А тот грех, что свершила она сама, искупать совсем не нужно.       Шу схватил руку вампира-альбиноса за запястье и слизал кровь, стекающую из особо глубокого пореза тоненькими алыми ниточками.       - Какой ты стал податливый, - он довольно усмехнулся уголками губ, проигнорировав шипящее «заткнись» - лёгкая дрожь и раскрасневшееся лицо выдали юношу с лихвой. – Идём. Я не хочу здесь оставаться.       Субару молча, не возникая, повиновался. Ему необходимо быть подальше от сада, от болезненного прошлого, пока призрачный голос не позовёт снова.       - Не суйся туда больше, - спокойно посоветовал наследник голосом, сквозь который легко распознать безмолвный запрет, но вместо слов хватило потяжелевшего, омрачившегося взгляда Субару.       Жестокость Белой Розы к собственному сыну не знает границ.