Сад тёмных душ

I hope you die in a fire Hope you'll be stabbed in the heart, hope you'll get shot and expire Hope you'll be taken apart Hope this is what you desire The Living Tombstone - Die in a Fire

      Нет, нет, нет - почему-то даже самым просветлённым людям в их рассуждениях не хватает определённой логики в определённых местах. Особенно темнотой трезвого взора поражают так называемые «эстеты» с раздражающей привычкой окружать себя красивыми, но ненужными предметами... к примеру, лилиями или розами. Лилиями. Подсолнухами. Лилиями. Хризантемами, лилиями, пионами, лилиями... абсолютно бесполезными цветами. Сама красота, приторный запах, очарование – это всё, что у них есть. Всё. Они годятся только на чай экзотического вкуса, отдавая свои соки, превращаясь в уродливые лоскутья некогда живой материи. Столь капризны и бесполезны, но умудряются смотреть на остальных свысока... Ха! «Ха», и только.       Всякие скромные цветочки, вроде ромашек, незабудок или крапивы, самовольно уходят на второй план, прячутся, отдавая все лучи обожания недостойным... но календула противится, не отходит в тень надолго.       Календула не сладка, шармом не блещущая, только невообразимо востребованная... и яркая, огненно-оранжевая, с упорством составляющая пристойную конкуренцию высшим.       «Календула – ревность, тревога».       Он же способен одним взглядом пригвоздить к полу практически любого высшего, и не только, ведь с малых лет впитал в себя ядовитую горечь. Он жаждал внимания, страдал, кричал немо «Ты нужна мне!», взывал к прекрасной, неповторимой белой лилии, неуловимой, словно тополиный пух, пролетающий сквозь пальцы – и хватал лишь пустой воздух.       Ещё хуже становилось от того, что всецело её внимание принадлежало первому сыну – нетерпимо жёлтой лилии, недостойной НИ-ЧЕ-ГО, но получающей самое лучшее запросто! Второму сыну оставалось только работать, работать, работать, чтобы заслужить мимолётный взгляд, секундное касание, хотя бы слово, хотя бы звук из уст неприступной богини... а со временем внутри него прорастало чёрное, нечестивое семя – отрава зависти, завладевшая душой полностью.       Точно так же, как мрак окружал его, он тихо и незаметно расцветал подле жёлтой лилии жарким пламенем, не испепеляя, нет-нет – слишком легко. Ей не позволено отделаться так же просто, как истинно-белоснежной, одной смерти мало. Он заставлял её испытывать адские муки, потешаясь и злорадствуя со стороны.       На мгновение брезгливо поморщившись, с небольшой заминкой Рейджи переступил порог комнаты и закрыл за собой дверь, медленно повернув ключ в замочной скважине. Просто формальность – при желании жители особняка без проблем могли бы обогнуть столь крошечное препятствие, но и это не грозит – ему обеспечено полчаса минимум.       Данные апартаменты раздражали общим видом руины: внушительные вмятины в стенах, с мясом выдранные доски старательно лакированного паркета, рваные портьеры, совершенно несуразный гроб... А прежде всего отвратительным было лицо хозяина, заснувшего крепким, но отнюдь не самым приятным сном.       О, дьявол, кто бы знал, как же Рейджи хотел взять и вырвать сердце из грудной клетки Субару, наслаждаясь великолепием его предсмертного крика!       Вампир подошёл к несчастному подобию ложа, присел на колено и наклонился над измождённым, почти полупрозрачным лицом вампира-альбиноса, низко-низко. Впился в него ненавидящим взглядом, щёлкнул зубами.       Мимозы удивительно стойки... Но лучше бы он сдох, изуродовался в огне, превратился в уголь, исчез из этого мира, оставшись самым болезненным воспоминанием Шу, этого мерзкого лоботряса. Ему удалось выжить чудом – не меньше... ведь Рейджи должен был просчитать всё, всё до мельчайшей детали. Должен был уничтожить то, чем так дорожит его ненаглядный брат.       - Сколь печален факт того, что ты остался «в живых», не правда ли? – ехидно прошептал вампир с издевательской ухмылкой и надавил на ожог, ещё не затянувшийся новой кожей. Субару сдавленно простонал и поморщился сквозь сон, чем слегка повеселил сына Беатриче. – Наверное, ужасно больно? Я знаю, каково это, можешь мне верить – мне так же больно смотреть на улыбающуюся рожу того оболтуса. Нетерпимо. Хочется сразу же раздавить его череп и смотреть, как медленно вытекает атрофированный мозг... – плавным движением поправил очки, сползшие на переносицу. – Но игра стоит свеч – ты не представляешь, какое фееричное чувство появляется, когда я лишаю его самого дорогого в этом гнилом мире – вот этими руками!.. Так было с тем человеческим отродьем, но ты...       Рейджи запнулся и сглотнул, провёл кончиками пальцев по беззащитной шее. Он обязан лечить Субару, борясь с сильнейшим соблазном сломать все кости, разорвать мышечные ткани, выдавить глаза ко всем чертям и наблюдать, как психика Шу разбивается вдребезги.       Черноволосый юноша наклонился к мочке уха младшего Сакамаки и вдохнул цепкий запах дыма и лекарств:       - Впрочем, я знаю, как исправить ситуацию... – он случайно мазнул взглядом по напольным часам с треснувшим циферблатом, что снова вернуло ему железное самообладание после хмельной мысли о возмездии. - Хм, время поджимает. Вставай.       Рейджи разбудил Субару, более-менее тактично потормошив его за плечо несколько раз, а про себя выразил, как бы смешно не звучало, надежду на то, что это последняя перевязка и последний укол. Вампир-альбинос уже гораздо меньше напоминал перебинтованный фарш, и этого достаточно – дальше он способен справиться сам.       Уходя, Рейджи столкнулся в коридоре с Шу, как всегда сонным, пассивным, но донельзя взволнованным – забавно читать это на самом дне презренного взгляда. Второй по старшинству не смог сдержать тихого смеха – не хотел сдерживать.       «О, я украду твоё счастье, и ты познаешь боль предательства – ещё сильнее, чем боль утраты... я об этом позабочусь, как следует, не сомневайся. Просто... жди».       Знай же, что тебе не суждено жить – только существовать.       Календула внедрит свой яд глубоко под землю, поразит корень – и ненавистная лилия сломается.