Лазурь

       Да. И, хотя я давно уже понял, что привязанность рано или поздно сыграет со мной злую шутку, её смерть всё равно стала для меня сильнейшим ударом.        ...Это было как... ножом в сердце. Страшно. Больно. Душа вновь погрузилась во тьму, ибо единственный лучик света, добра и тепла исчез. Растворился во мгле. Будто его и не было. Но память не даст забыть. К сожалению, не даст. Будет упорно воссоздавать те счастливые моменты с Лазурь, моей Лазурь....        Тогда весь мир потерял значение для меня. Хотелось забыться, улететь вдаль, прочь от всех мест, что напоминали мне об этой бесстрашной птичке. На мгновение захотелось умереть, но я осознавал, что убить себя будет непросто. Невозможно, ибо бессмертие никуда не делось. Странно, всегда я этим гордился, чувствовал некое провосходство над другими. Всегда, но не сейчас.        Я отлично помню тот день. Небо было затянуто свинцовыми тучами, которые выглядели так, будто весили, как минимум, несколько тонн. Дождь, казалось, мог пролиться на землю в любую минуту. И я решил провести день в тишине и покое.        А она прыгала вокруг меня, не желая успокаиваться. Будто чувствовала что-то неладное. Следя за ней краем глаза, я хотел бы улыбнуться, но анатомия не позволяла. А если бы я смог, то это выглядело бы, мягко говоря, устрашающе.        Я погрузился в недолгий беспокойный сон, чувствуя, как Лазурь сидит на моём хвосте. А когда проснулся, её уже не было. Странно. Вылетать в такую погоду - пик глупости, и даже птицам это не позволит инстинкт самосохранения.        Сидеть на месте я не стал, поэтому, мгновенно расправив крылья, вылетел из пещеры, в которой всё-таки обосновался.        Дождь хлестал беспощадно, заливая всё вокруг и создавай гул, неприятно режущий слух. Тучи полностью закрыли небо и солнце, и местность погрузилась в противный полумрак, нарушаемый лишь редкими всполохами молний.        Осмотревшись, едва различаю вдали яркое пятнышко небесного цвета. Она. Больше некому.        Бросаюсь в погоню, и сразу понимаю, что она летит не сама - развить такую скорость такому крошечному существу не дано природой. Значит, её кто-то несет, причём с не самыми дружелюбными намерениями. Приглядевшись, различаю вокруг Лазури охапку бурых перьев. Скорее всего, орлица. Вот чёрт!        Злоба и беспокойство придают мне сил и заставляют двигаться быстрее. Нельзя сказать, что расстояние между мной и орлицей стремительно сокращалось - похитительница успела отлететь на довольно большое расстояние. Вдруг она, изогнувшись, совершает резкий поворот. Понимаю, что упускать её из виду нельзя, и, остервенело работая крыльями до боли в мышцах, я всё так же отчаянно пытаюсь догнать хищницу. Кислорода не хватает, лёгкие пылают, и я жадно хватают воздух ртом, по-рыбьи.        Таким жалким я себя ещё не ощущал.        Нагнал я её не сразу, но понял, что опоздал.        Орлица сидела на краю гнезда, свитого из грубых колючих веток, в котором сидело несколько тонко пищащих птенчиков. А неподалёку, на камнях, лежала маленькая горка из трупов крыс и мелких пташек. И Лазурь была там.        Да, я осознавал, что она, в любом случае, долго не проживёт. Но всё равно на меня нахлынули отчаяние и вселенская тоска, сменившиеся гневом и злобой.        Моё жалостливое второе "Я" вновь отчаянно взывало к моему рассудку, но я просто отбросил его в сторону.        Заметив меня, птица раскинула крылья и закричала, в благородном порыве защищая птенцов. Она делала это ради своих детей. Но это - не оправдание, на мой взгляд.        Я почувствовал себя таким... разбитым. Будто моя душа рушилась на глазах. Будто исчез фундамент, опора, на которой был построен мой внутренний мир.        Я знал, что убив её, я не справлюсь с болью. Я не стану свободным от привязанности к моей подруге. Да и Лазурь не поняла бы меня ведь я старательно ограждал её от жесткости и зла этого мира. Но не смог защитить...        И я выдохнул пламя. Беспощадное. И обрёк их насмерть.        Меня пронзила запоздалая боль. Будто в сердце вонзили острый кинжал, а после разорвали надвое. И я вложил всю эту боль в крик. Громкий, пропитанный тоской, страданием, и от того страшный. И горы откликнулись мне вечным эхом.