Последняя из рода Сандерс

— Чёрт-те что, — выругался отец, ударяя кулаком о дверной косяк — больше от злости, чем в ожидании, что кто-то выйдет на крыльцо. Ещё раз заглянул в окно пошарпанного временем коттеджа — внутри было темно, и только угадывались очертания скудной меблировки. — И где его носит? — Может быть, уехал на новое дело, — я пожал плечами. Охота — штука непредсказуемая. — Да вряд ли, — отмахнулся папа, испепеляя взглядом запертую дверь. — Мы недавно созванивались. Сказал, что хочет взять тайм-аут на недельку-другую, провести время с племянницей… Племянница? — Я думал, у Мэйсона никого нет. — Только племянница, но он не любит о ней говорить. — Почему? Отец выдержал паузу. В его глазах читалось набившее оскомину «слишком много вопросов, Дин», и всё-таки он вздохнул: — Она ничего не знает о нашей жизни. Больше он ничего не сказал, да и без слов было понятно: если варишься в котле под названием «охота на нечисть», надо постараться, чтобы ни одна погань не знала о твоих уязвимых местах. Коротко кивнув, я осмотрелся по сторонам и молча спустился по ступенькам, побрёл по обросшему газону вокруг дома, пока не упёрся носом в стену гаража. Он не был заперт — ворота были распахнуты настежь, и внутри стоял припаркованный чёрный «Рэндж Ровер» Мэйсона, покрытый дорожной пылью и коричневыми разводами засохшей грязи. — Пойдём, Дин. Наверное, Мэйсон действительно уехал… О, — отец осёкся. Я обернулся на его голос; папа озадаченно почесал лысеющий затылок и перёл хмурый взгляд на меня. Кажется, мы подумали об одном и том же. — Давай дойдём до одного бара, здесь недалеко. Эшли там работает, спросим у неё. — Эшли? — Эшли Сандерс. Его племянница.

***

Эшли Сандерс… Это вот эта вот? Да, впрочем, ничего особенного. Худенькая — под мятым балахоном рубашки с закатанными рукавами угадывалась узость талии; лицо сердечком, тёмно-серые глаза. Я бы даже сказал — красивая, но… Но. Она какая-то ледяная. Совершенно не в моём вкусе. Звонкий раскат её смеха продирал до мурашек. Выплёскивая в стакан остатки алкоголя из мутной бутылки с надписью «Red Label», она широко опёрлась обеими руками о барную стойку и щурилась из-под изогнутых орлиными крыльями бровей. Под её взглядом загорелый мужик хорошо так за тридцать и весьма потасканной наружности, по всей видимости, дальнобойщик или дорожный бомбила, что-то нервно промямлил, ёрзая на высоком стуле, снова вызывая у неё смешок, и опрокинул в себя виски крупным глотком. Эшли взглянула на пустую бутылку у себя в руке и со вздохом задрала голову. Проследив за направлением её взгляда, невольно хмыкнул: что за глупость? Разноцветные бутылки — там и все сорта «Джонни Уокера», и водка, и вермуты — расставлены на самой высокой полке, до которой и в прыжке девчонке не дотянуться, а на нижних — пусто. — Дин? А? Я вздрогнул от голоса отца, как от будильника. — Что стоишь, спрашиваю? Идём. — И обошёл меня стороной. Заприметив его, Эшли будто вся подобралась, раздражённо пригладила волосы; с её лица сползло хищное выражение прожжённой стервы, и стало ясно: совсем ещё девчонка. Сколько ей? Двадцать, двадцать два? — Привет, Джон. По имени и на «ты». — Эшли… — отец сел за стойку, швырнул на столешницу сбитые кулаки и кивнул на соседний стул, приглашая меня устроиться рядом. — Привет. Познакомься, это мой сын. — Не знала, что у тебя есть дети… — Дин, — протянул руку, выдавая самую обворожительную улыбку, на какую способен. Эшли помедлила, перед тем как принять рукопожатие, и поспешно кивнула. Хрупкие пальцы утонули в ширине моей ладони, и девчонка едва заметно нахмурилась, стоило мне их сжать. А это ещё что? Синяки, ссадины… костяшки опухли. Я разворачиваю её руку, чтобы внимательнее рассмотреть, но Эшли шустро выдернула ладонь, наигранно улыбаясь: — Можно просто Эш, — и уже папе: — Что будете пить? За счёт заведения, разумеется. — «Red Label», — опередил я отца и, поймав его недовольный взгляд, пожал плечами. — Поддерживаю, — выдал предположительно дальнобойщик, потряхивая пустым стаканом. Эшли закатила глаза и спряталась под стойку. Вытащила… стул? Ну да, деревянный стул, чтобы достать запечатанную бутылку с верхней полки. Поставила на него ногу в кожаном сапоге на грубой шнуровке, взбираясь. Твою мать, ну и ж… Ножки у неё, конечно, что надо. Длинные. Прямые. Спортивные. Голые… Вот чёрт. Эшли встала на носочки, и под смуглой кожей проступил скульптурный рельеф мелких мышц. Интересно, эти неприличные джинсовые шортики — часть корпоративного стиля здешних барменов? Я заставил себя отвернуться. Ну ноги и ноги. Что я, в самом деле, красивых ног не видел? У каждой второй — такие. Ну, может, не второй, но десятой — точно. Чёрт, да почему я вообще должен думать о каких-то там женских ногах? Я подхватил только что наполненный стакан и, залпом осушив, ударил им по барной стойке. Покосился на «дальнобойщика» — он последовал моему примеру. Или я — его? Да какая разница. Эшли улыбнулась, обновляя мой стакан свежим глотком виски. Это бесило — бесила её победная ухмылочка. Ничем не примечательная девчонка: кроме ног, ничего в ней особенного и не было, а смотрела на меня, как королева выпускного вечера на прыщавого ботаника. — Всё нормально, Дин? — Вместо ответа я показал большой палец, поднятый кверху. — Эшли, — обратился отец к девчонке, — нам нужен твой дядя. И вдруг воцарилась ужасная тишина. Эш отступила на шаг. У неё побледнели щёки, а зубы сжались так, что я почти почувствовал их скрежет. — Мне тоже, — выдохнула она упавшим голосом. — Мне тоже нужен мой дядя. — Эшли… — Вы опоздали, — хмыкнула она. — Он погиб четыре дня назад. Слыша такое, никогда не знаешь, как отреагировать; я бросил выжидательный взгляд на отца. — Со… соболезную, — он осел на стуле, Эшли — напротив, вытянулась стрункой почти по-солдатски, и твёрдо расставила ноги. Казалось железной. От её суженного взгляда в духоте бара, сдавленной низким дощатым потолком, стало холодно. Захотелось наглухо закутаться в куртку. У девчонки сухие глаза, белые губы уродовала ядовитая полуулыбка — Эшли безжалостно стёрла её с лица напряжённой ладонью и молча кивнула. — Что с ним случилось? — спросил отец. Эшли повела плечами, протискивая разбитые пальцы в карманы джинсовых шорт. — Ты мне скажи, Джон Винчестер. Мы с отцом обменялись тяжёлыми взглядами — ответ тут может быть только один. Мэйсон Сандерс был охотником; охота на нечисть — как цирроз печени — ты таскаешь в себе росток собственной смерти, пока он тебя не убьёт. Без вариантов. — Мы поговорим об этом позже, хорошо? — наконец выдавил отец. Знаю — правды в этом разговоре будет немного. — Когда у тебя заканчивается смена? — Через два часа. — Отлично, — он кивнул, вставая со стула; стакан с виски, наполненный для него, остался нетронутым — отец уронил на него безжизненный взгляд перед тем, как двинуться в сторону выхода. — Пойду подышу свежим воздухом. — Они с Мэйсоном вроде были друзьями, — зачем-то оправдался я за отца перед Эш. Девчонка желчно ухмыльнулась, крупно сглотнув, но ничего не отвечая. Только зачем-то подлила мне виски в почти полный стакан. Наконец я смог разглядеть её разбитую руку во всей красе: пальцы, стиснутые вокруг бутылки, покрыты сине-бордовыми кровоподтёками, кожа местами рассечена; видны и застарелые шрамы. Совсем не по-женски. Хотелось спросить — почему? Но отчего-то не решился. — Ты тоже сатанист? Чего-чего? Я не ослышался? Я подавился горечью, прижимая кулак ко рту. — Да ладно, Дин, я обо всём знаю. Мой дядя был сатанистом, и Джон, очевидно, тоже. Дружбаны, твою-то мать. — Не думаю, что он был сатанистом… — я прочистил горло. — Да брось! Они с Джоном всё время запирались в кабинете с какими-то странными книжками… думаю, они поклонялись Сатане. — Эшли. Они вовсе не поклонялись Сатане! — сам не заметил, как повысил голос. Поддатый «дальнобойщик» опасливо покосился в нашу сторону. — Э-э-э… — Ave Satan! — нашлась Эш, показав мужику два пальца, сложенные галочкой. — У нас свобода совести, чувак. Швырнув мятую купюру, он сполз со стула и, покачиваясь, побрёл прочь, — видно, что ноги в затасканных джинсах вели бедолагу на автопилоте. Эш проводила его кислым взглядом, комкая банкноту. — Ну и вали, — пробурчала она почти неслышно. — Десять баксов… Ну и жмотяра, — и снова взглянула на меня с каким-то детским задором: — Должен будешь, Винчестер. Решила, понимаешь, тебя поддержать — я понимаю, как вам нелегко, религиозным… э-э-э… меньшинствам. Давление социума, все дела. — Эшли. Я. Не. Сатанист. — Я не осуждаю, — она легкомысленно взмахнула рукой. — Тебе нужно принять в себе это, Дин. Все психологические проблемы у людей — от того, что они отрицают свою истинную природу… Спокойно, Дин. Держи себя в руках. Глубокий вдох. Выдох. Ещё раз. — У меня нет никаких проблем, Эшли. — Почему мы тогда об этом говорим? А-а-а!!! — Если бы у тебя не было бы проблем, этот хрен не обделил бы меня чаевыми, — она хрустнула купюрой, запихивая её в задний карман похабных шортиков. Нет, ну кто ходит на работу в таком виде? — Эш! — крикнули за спиной. Я обернулся — взмыленная официантка замерла у барной стойки в ожидании. — За пятым столиком кончился портвейн… Эшли закатила глаза, снова взбираясь на стул, чтобы достать новую бутылку. — Что за идиот прибил полку так высоко? — не выдержал я, невольно разглядывая женские ножки. Эшли пригвоздила меня к стулу, взглянув через плечо, и самодовольно ухмыльнулась, проследив за направлением моего взгляда, а затем спрыгнула на пол. — Грамотный маркетинг увеличивает продажи алкоголя на сорок процентов. Ну и, соответственно, размер моих чаевых, — глубокомысленно изрекла она, похлопывая себя по узким бёдрам, затянутым в короткие джинсовые шорты. — Маркетолог хренов. Слава богу, не расслышала. — Ты что-то сказал? — Ага. Плесни мне ещё виски, пожалуйста. Чувствовал, это будут самые длинные два часа в моей жизни. Ей-богу, на некоторых женщинах нужно нацеплять предупредительные таблички: «Осторожно! Чрезмерное общение с объектом является причиной алкоголизма и маниакально-депрессивного психоза».