Шантаж

Учебники для сдачи в библиотеку направо, личные книги налево — Дима методично сортировал литературу. Одна из книг соскользнула с верха стопки и, упав на пол, открылась. Поднимая её, Крыленко бросил взгляд на разворот, выхватив глазами строчки давно прочитанной истории: «Когда человек спасается бегством, он не только откуда-то уходит, но и куда-то приходит*». Предложение заставило задуматься. Куда он придёт в результате принятого решения, которое многие назвали бы бегством? Осудили бы за такой финт, посчитав слабостью или трусостью. Многие, но только не он. Для него год службы стал необходимостью. Дима физически чувствовал потребность вырваться из привычного уклада жизни. Окончательно запутавшемуся, ему требовалось разобраться в себе, выйдя из осточертевшей в одночасье обстановки. Чтобы, вернувшись, быть способным нормально жить. Армия в этом плане показалась самым приемлемым вариантом, а то, что там будет, скорее всего, ой как непросто, что ж, тем лучше — сложностей Дима не боялся. Почему именно армия? Да потому что. Год вдали от терзаний, сомнений, год в новых условиях — чем не реабилитация? Настоящую причину прервать на год учёбу и отправиться служить Дима не озвучил никому. Приятелям толкнул патриотичную, намеренно возвышенную пургу про священный долг каждого мужчины, вызвав у них недоумение и желание покрутить пальцем у виска. Родителям объяснить своё внезапное решение оказалось сложнее: мама причитала про крах её жизни и сыновнюю неблагодарность и слышать не хотела про юность в сапогах. Но тут на сторону сына встал отец, считавший, что военный билет не помешает и откроет более широкие перспективы при приёме на работу, да хотя бы в его родное ведомство МВД — кто знает, как жизнь повернёт? Но если говорить честно, то Дима, объясняя, почему он пошёл в военкомат, должен был бы ответить: «По дури». Резкие желания сделать хоть что-то, уехать подальше, импульсивно и необдуманно подтолкнули именно к такому решению. О том, что почти сразу Дима пожалел о своём порыве, он тем более не собирался никому рассказывать — поздняк метаться. Да и действительно достало всё. А больше всего то, что он ни на минуту не мог забыть Сашу. Мысли о нём с раздражающей настойчивостью лезли в голову. Это не просто нервировало — бесило до скрежета зубов. И не заглушить было ни алкоголем, ни сексом — он честно пробовал, но безрезультатно. И всё время, всё, чёрт его дери, время присутствовало иррациональное ожидание — возмутительно навязчивое, унизительное — что Саша придёт или позвонит. Он не пришёл. Не позвонил, не написал. В сети тоже не появлялся, Дима видел, что последний раз на своих страницах тот был незадолго до их разрыва. Злясь на себя за стремление выяснить онлайн активность Саши, Крыленко всё равно проверял сайты, не в силах совладать с собой и вопреки пониманию позорности слежки. Не нужен он Маневичу, вот и всё. Чем бы тот ни занимался в реале, это ему, судя по всему, всяко интереснее, чем интернет. Такова правда жизни. Зайдя сегодня днём в сеть и вновь обнаружив равнодушное «оффлайн», Крыленко один за другим уничтожил собственные профили. Адьёз, в общем. Осталось разобраться с вещами, вытерпеть проводы, как Дима уже перетерпел сегодняшний семейный обед, и — прощай, старая жизнь. Остановившимся взглядом Дима смотрел в окно. Если бы за стеклом появилась летающая тарелка, вряд ли он бы заметил, настолько глубоко закопался в мысли. Только надрывная автомобильная сирена на улице вырвала его из оцепенения. Перед тем, как вернуть книгу на место, Дима перелистнул несколько страниц, вспоминая полузабытый сюжет романа, и снова зацепился взглядом за строчку: «А если тебя никто не понимает, то никто не может и требовать от тебя ответа*». «Может быть, тебя не понимают, потому что плохо объясняешь? Или один чёрт не поймут, как ни объясняй?» — мысленно спросил он у своего отражения в оконном стекле. Отражение промолчало, и Дима принялся дальше понуро наводить порядок в комнате, собирая все свои вещи. Пока он будет в армии, тётка, конечно же, не раз приедет в город, и то, что её не касается — книги, диски, шмотки и прочее, что наполняло его жизнь — лучше убрать подальше. Подойдя к креслу, Дима взял брюки из бордовой кожи. Вычурная вещь, которая всегда нравилась ему своей неординарностью и тем, что отлично подчёркивала фигуру. Забавно, но именно с них, по большому счету, и началась цепь событий, которая в итоге привела к сегодняшнему дню. Если бы он не смотрелся в них «Доминантом», как назвал его незнакомый парень, подваливший в клубе, всё могло быть по-другому. Возможно, к мыслям о доминировании Дима пришёл бы позже. А может, скрытая тяга так и осталось бы в нём невыявленной. Если бы не тот подкат… Наполненный алкоголем и жаждой нетривиальных удовольствий симпатичный брюнет недолго ходил вокруг да около и уже буквально через пару минут перешёл к более плотному знакомству. В полутёмном зале его глаза горели неестественно ярким блеском, расширенные зрачки отражали мелькание стробоскопа, а голос будоражил, рисуя такие картины, что у Димы волоски на руках дыбом вставали от возбуждения. — Я бы лёг животом к тебе на колени, — ладонь говорящего прошлась по бордовой коже брюк вверх, лаская внутреннюю сторону бедра. — А ты бы отшлёпал меня, м? — кисть накрыла пах и сжала увеличившийся член. — А затем… — продолжение бросило Диму, никогда не считавшего себя скромником, в жар. До того дня Крыленко знал про БДСМ, но не примерял на себя ни одну из ролей. Стройный смуглый парень Максим разбудил в душе потаённые желания. Его почему-то хотелось сжать до отметин. Запрокинуть голову, потянув за волосы, вставить член в приоткрытый с готовностью рот, не снимая брюк, лишь расстегнув ширинку. Они встретились несколько раз. И после каждой встречи воспоминания о покорности стоящего перед ним на коленях парня, с заведёнными за спину руками, его горячей после порки коже, его стонах: «давай же, сильнее», «не жалей меня» — дико возбуждали Диму. Значит, было что-то, до поры дремавшее в нём? Но почему раньше не проявлялось? Хотя, если вспомнить сексуальные возможности и предпочтения, приходилось признать: в сексе ему всегда нравилось жёстко и грубо. Агрессивно. Не просить партнёра о каком-либо действии в постели, а самому бы развернуть, нагнуть, притянуть. А если и обратиться к нему, то такими эпитетами, на которые обычно здорово обижаются. Обозвать, нагрубить в процессе. Вот и приходилось сдерживаться. Только пообщавшись с Максом, Дима понял: не всем надо нежно-уважительно — некоторым хочется как раз наоборот. Дима в меру тогдашних своих представлений о Теме старался соответствовать первому произведённому впечатлению. Ему казалось, у него получалось, и Максу также нравилось происходящее между ними. Пока не встретил его в том же клубе, где они пересеклись в первый раз, идущим рядом с мужчиной лет за тридцать. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что за отношения между ними. — Почему он? — спросил Дима у Максима, незаметно подойдя к стойке бара, где тот заказывал напитки. Интерес к парню мгновенно пропал, и устраивать сцены ревности Дима не собирался. Но возник вопрос — что такого было в том мужике, что Макс чуть ли не вился вокруг него, преданно заглядывая в глаза? — Он… — тот облизнул губы. — Меня только от его присутствия рядом пробивает. Он — Топ, понимаешь? Настоящий Доминант. Опытный, властный. Настолько, что ему хочется не просто подчиняться, а принадлежать целиком, со всеми потрохами. А не играть в ролевые игры, как с тобой. Извини, — добавил Максим, заметив нахмуренные брови. — В тебе есть потенциал, это чувствуется, но ты так молод… — пожал плечами и, захватив со стойки два бокала, отправился туда, где его ждали. Обронив на ходу: — Тебе бы практики. В тот же вечер Дима замутил с Виком, удачно встретив его на танцполе. Но первый, пусть и неудачный, опыт доминирования; личное открытие, подкреплённое практикой, что с кем-то можно не сдерживаться в проявлениях силы и власти, более того, этому «кому-то» подчинение физически необходимо; как и слова Максима про потенциал, засели накрепко. Однако неприятное чувство собственной несостоятельности, вернее, неопытности из-за отсутствия необходимой практики жутко раздражало. «Где? Где взять мне эту долбаную практику, если всем подавай более продвинутых?». Дима, сделав выводы, сперва подковался теоретически, а потом разместил анкету на профильном сайте. Прибавил себе лет и выбрал для авы торс качка — главное, правильная реклама. А дальше, как пойдет, решил он тогда. «Да уж, — Дима криво улыбнулся, аккуратно складывая бордовые штанины вместе. — Что называется, статусная вещь. И Саня тогда ими впечатлился, глаз не мог отвести». И снова воспоминания… Сашины необычного цвета глаза бесхитростно выражали всё, что было у него на душе. Он и взгляд-то прятал, хмуря брови, чтобы не выдать эмоций, но получалось это редко. В минуты радости или удовольствия менялся даже цвет радужки, приобретая более светлый оттенок, а от грусти или усталости цвет становился неопределённым. Дима отчётливо помнил Сашин взгляд при их последнем разговоре: потерянный, смотревший сквозь, будто он пытался рассмотреть что-то нематериальное. Безуспешно, впрочем. «Очень хочу быть твоим нижним. По-настоящему, с ошейником…» — сколько раз Дима прокручивал в мыслях ту неожиданную просьбу. Что ж, век живи — век учись: Дима не увидел предпосылок, не заметил ни единого признака в поведении Саши, чтобы ожидать подобных слов от него. Он ведь даже мысли не допускал, что Маневич может задуматься об этом. Как же плохо они знали друг друга, насколько же секс вытеснил у них всё остальное. Интуитивно Крыленко чувствовал, что Саша, при всей своей искренности, поспешил с этой просьбой. А если нет? Если бы не было плана отомстить, если бы не психанул тогда, поддавшись порыву, что не под его дудку пляска пошла, как ему надо было бы отреагировать? Чёрт, как сложно-то. На следующий день после разрыва Крыленко вызвонил Егора. Вообще, Дима редко спрашивал того про личную жизнь. Чувствовал некий барьер и не осмеливался задавать слишком интимные вопросы. Но про то, как Егор просился под ошейник к своей Госпоже, Дима не мог не спросить. Ответ мужчины, откровенный и исчерпывающий, несколько шокировал и заставил серьёзно задуматься: — Мне было важно донести до Неё, что я пришёл к этому не из сиюминутного порыва — «почему бы и нет?», а исходя из острого желания, больше того, жизненной необходимости служить Ей. Даже в первый раз на подготовку у меня ушёл не один день. Я писал заготовки в тетради, и исписан был не один лист, уж поверь, — улыбнулся Егор, отпивая кофе в их излюбленном кафе. — Оставлял тетрадь на видном месте, очень надеясь, что Она просматривает мои записи. — В первый раз? Погоди, так что, ещё разы были?! — Дима поразился: Егор, можно сказать, чистокровный саб, неужели и он получал отказы в просьбе о принадлежности? — Разумеется, были. И я много работал над собой, стараясь и своим поведением, и размышлениями на бумаге доказать Ей всю свою серьёзность и искренность. И работал охотно и с огромным желанием, чтобы добиться цели. «А на что Саша рассчитывал, интересно? Что я завизжу от восторга?!» — внутренний монолог о событиях того дня вёлся Димой неоднократно и имел много вариаций в зависимости от того, что он испытывал в тот или иной момент: мрачное удовлетворение от того, что такой урок Саша уж точно никогда не забудет; тщеславную гордость, что ему всё-таки удалось не только формально поставить сильного парня на колени, но и подчинить себе его волю; грусть, что больше между ними ничего нет; злое раздражение при мысли, что не так он планировал их разговор. И самое нелогичное — даже сквозь негативные мысли чувствовалась боль, что Саня так поспешил тогда, а в итоге вообще пропал… «Самая большая ошибка, которую может сделать Верх — это влюбиться в своего нижнего. Там, где начинается любовь, заканчивается Тема», — Дима был абсолютно согласен с высказыванием ещё несколько недель назад, считая, что любовь равна нездоровой зависимости, делающей человека слабым, заставляющей терять трезвость ума и хладнокровие. Любя кого-то, ты становишься к нему мягче, начинаешь жалеть и переставать контролировать ситуацию, позволяешь объекту своей любви влиять на тебя и руководить. Как может Верхний — истинный Верхний — быть зависимым от своего нижнего? Но сейчас Дима осознавал, что для него уже не столь однозначна недопустимость глубокой привязанности к нижнему как условие правильных БДСМ-отношений. И как ни обманывай себя, но то, что он влюбился — факт. Привыкший во всём находить положительные стороны, Дима и к своим чувствам постарался отнестись рационально. Конечно, любовь влияет на поступки, но кто сказал, что исключительно негативно? Разве может получиться хорошо любое дело, если ты делаешь его, не вкладывая душу? Любовь заставляет быть более требовательным к себе, в первую очередь, но разве это минус? Нет, только плюс. Именно внутренний настрой на человека подсказывает верные пути поведения с ним, помогает почувствовать, как лучше осуществлять контроль, направленный не только на собственное удовлетворение, но и на благо контролируемого. И боль становится не разрушением, а созиданием. «А уж смягчать удары из жалости я точно бы не стал, не-ет. Наоборот, скорее», — думал Дима, представляя, с каким бы удовольствием высек Сашу до алых отметин, если бы тот был рядом. Если бы… «Как он там, интересно? Где и с кем?». Саша ехал в маршрутке. Несколько остановок, и он увидит причину своих страданий. Первый порыв ломануться к Диме, высказать ему всё преобразился в сомнение: а нужно ли? Чего он только не передумал, проезжая по сумеречным улицам. Темнело рано, и в домах зажигался свет. Сотни окон большого города. Тысячи судеб, счастливых и несчастных, тысячи людей, любимых, одиноких, умирающих и рождающихся каждую секунду. Ещё совсем недавно, возвращаясь по вечерам домой, Саша разглядывал окна, представляя, кто за ними, с кем. Что делают, о чём думают. Мечтают или уже отчаялись? Непостижимый парадокс: будучи не уродом, неглупым, он чувствовал себя до тошноты одиноким. Да что там чувствовал — таким он и был. Сколько людей в большом городе — тысячи, десятки тысяч! — и как же много среди них одиноких. Ненужных. А потом появился Дима, и Маневич совсем забыл увлечение заглядывать в окна, фантазируя о чужих судьбах. И теперь, направляясь по знакомому адресу, он размышлял не о чьём-то одиночестве, а о недавних событиях в своей жизни. Предчувствие, что ничего хорошего не принесёт разговор с Димой, не покидало, но в обдумывании возможного очередного фиаско присутствовало какое-то извращённое удовольствие: снова страдать, снова чувствовать свою ненужность, никчёмность. Вроде как расковыривать только что зажившую рану, но если не удалить очаг инфекции, она никогда не сможет зарасти — так объяснил себе Саша неожиданное стремление к расстановке всех окончательных точек: «Мне нужно понять. Только бы на порог пустил. И если он, конечно, один». Саша зря боялся, что застанет Диму в чьём-то обществе. Парни из группы пытались раскрутить на отвальную, но Крыленко мастерски обошёл все намёки. Уже несколько вечеров Дима проводил в одиночестве. Когда стало понятно, что водка — не вариант, он перестал собирать у себя весёлые компании, признав, что мерзкое внутреннее ощущение присутствует в груди не из-за похмелья или тотального недосыпа, как он пытался себя уверить. Как бы ни старался отвлечься, чувство потери, нехватки, неправильности происходящего не отпускало. Неоднократно Дима вспоминал слова Егора про кровоточащую рану и прислушивался к стуку сердца внутри — нет, болело не там, ниже, где-то под диафрагмой тянуло тупой и какой-то тоскливой болью. Тогда он ещё пытался обмануть самого себя, и очередной попыткой в поиске радикального средства для переключения мыслей в абсолютно другое русло стал секс с давнишним знакомым. Хотя даже вызванивая Толика на встречу, Дима уже чувствовал, что это неправильно и, по большому счёту, ему не нужно. Знал, что как водка не решила внутреннюю проблему, так и трах с левым чуваком не поможет. Но именно эта убеждённость его и раздражала, вызывая потребность опровергнуть: требовалось убедиться, что сердце по-прежнему под контролем мозга. И всё сложилось — совместный вечер, предложение попробовать секс «пожёстче», заинтересованное согласие, связанные руки, подставленная под флоггер спина, стоны, жёсткая хватка пальцев на бёдрах... Всё, как и планировал Дима. Кроме основного. Ему хотелось отвлечься, забыть всё, рухнуть с головой в иное измерение, где пропадают внешние раздражители вроде шума за окном, но полностью отдаться процессу не получалось. Не удавалось отмахнуться от впечатления обязательной программы фигуристов, будто он откатывал на льду выступление в ожидании оценок от судей: пять два, пять четыре и ни одной таблички с шесть ноль. Да, до максимальных баллов не дотягивало и близко. Даже оргазм, накрывший в конце, лишь на несколько секунд убрал ощущение непонятно кому нужной обязаловки. И дело, конечно, было не в партнёре, а в нём. Сколько ни хлещи кожаными полосками по коже, как ни сжимай до синяков, сколько ни трахай жёстко, резко, с чувством, больше похожим на ненависть, а не на желание — всё было не так, как надо. Жалкое подобие, подделка. Не возникла та особая внутренняя волна, что всегда ощущалась с Сашей. Когда на каком-то интуитивном уровне, без слов, воспринималось вот это Сашино — возьми, всего-всего бери. Раскрепощённый и при этом всё равно какой-то стеснительный, без напускной кокетливости, он действительно отдавал себя целиком. Впрочем, убеждал сам себя Дима — всё равно не изменить ничего. Что сделано, то сделано. Надо перевернуть страницу и жить дальше. Но, как обычно, чем больше стараешься о чём-то или о ком-то не думать, тем навязчивее мысли возвращаются к одному и тому же. Вот и Дима не мог не возвращаться к воспоминаниям о Саше все дни, что прошли после их разрыва. Он перебирал в памяти встречи, погружался в моменты прошлого, видя теперь намного больше, чем замечал раньше. Лучше понимал характер Саши, его чуткость, ненавязчивость, мягкость и поразительную готовность к самоотдаче. Крыленко чувствовал, что именно в этом тот находил смысл и к этому стремился — не столько собственное удовольствие его волновало, сколько стремление доставить кайф Диме. Что вовсе не означало, что секс самому Саше не нужен — «Да ещё как нужен», — улыбался Дима, вспоминая, каким тот был отзывчивым, как хотелось брать его раз за разом и всё, казалось, будет мало. Саша стал более естественным, чем в начале их знакомства. Изменился, приняв если не всё, то очень многое в себе. «Мне больше не тревожно, мне спокойно, потому что я с тобой», — сказал он незадолго перед отъездом. Дима и сам видел в дни перед командировкой, насколько Саша раскрепостился. Не ощущал больше себя порочным и ненормальным, успокоился и расслабился. И им, вот таким, разве можно было не восхищаться, возможно ли было не влюбиться? В его потребностях, желаниях не прослеживалось истеричной требовательности, эгоистичная похоть не являлась основой его действий и мыслей. И Саша не играл и не уступал, как бывает в парах, где кто-то из боязни разочаровать, оттолкнуть переступает в чём-то через себя. Он действительно проживал каждую эмоцию с удовольствием и всей душой, будь то наслаждение или боль, возбуждение или страх. Размышления о Саше занимали Диму намного больше, чем насущные вопросы. Мысленные выпадения из реальности в прошлое происходили практически регулярно, чем бы тот ни занимался, независимо от его желания и гораздо чаще, чем хотелось бы. Вот и сейчас, вместо того, чтобы закончить сборы, Дима дошёл в воспоминаниях до того случая в сауне, когда Егор так отлично справился со своей ролью. Димины губы невольно растянулись в улыбке — да уж, сюрприз тогда удался на все сто, а каким потом получился секс, ммм... Санька завёлся до предела. Его, горячий и страстный… Не его. Улыбка поблёкла. Дверной звонок, прозвучавший резко и требовательно, заставил ещё более помрачнеть — общаться с кем-то не имелось ни малейшего желания. Поборов искушение притвориться, что его нет дома, Дима отправился открывать. Он распахнул дверь, не спрашивая, кто за ней: наверняка мама — в последние дни она старалась по максимуму окружить сына заботой. Но на пороге оказался совсем другой человек. Замерев от неожиданности, Дима всматривался в орехово-зелёные глаза, отмечая залёгшие под ними тени, заострившиеся черты лица и искусанную нижнюю губу с подсохшими корочками крови. Правая рука сама потянулась провести большим пальцем по контуру знакомых губ привычным движением, но Дима вовремя спохватился и лишь спросил: — Продолжаешь грызть? Саша смотрел на него, не отвечая — голос внезапно пропал. Дима посторонился, пропуская в квартиру и стараясь унять бешеное сердцебиение. — Когда? — пройдя в комнату, спросил Саша, откашлявшись. В горле пересохло, и вопрос прозвучал хрипло. — Послезавтра, — о чём шла речь, Дима без труда догадался. — Почему?! Дима, ну вот учёбу-то зачем бросать? — как бы его ни волновали личные причины Диминого решения, Саша не мог не переживать, что из-за порыва тот перечеркнёт себе будущее: как преподаватель, он знал немало случаев, когда после армии так и не возвращались в институт. — Какая разница? Назад уже всё равно ничего не отмотать. И кто говорит о бросании? Вернусь и доучусь. Усевшись в кресло, Дима взял со стола бутылку колы, сделал несколько глотков. Жестом предложил попить Саше, тот кивнул и, сев на диван, тоже приложился к горлышку. От пузырьков, попавших в нос, защипало глаза. Только от них, а не потому, что Дима разговаривал с ним, как случайный знакомый: после их встречи взглядами на пороге, он не смотрел в глаза, и это нервировало. На объятия Саша, может, и не рассчитывал, но надеялся заметить неравнодушие, хотя бы отголосок тех чувств, что испытывал сам. Неужели Диме всё равно? Саша привычно впился зубами в многострадальную губу, но тут же прекратил её грызть, опомнившись. — Мне важно знать, — упрямо смотря исподлобья, он говорил по-прежнему глухо — газировка, как ни странно, не смогла убрать комок из горла. — Неужели из-за моей просьбы? — Нет! Дима резко вскинул голову и посмотрел Саше прямо в глаза, всем своим видом стараясь выразить надменное удивление подобному предположению и надеясь, что горячность, с которой вырвалось отрицание, осталась незамеченной. Надо быть спокойнее, решил он и постарался дышать медленно. Ни к чему показывать внутреннее волнение, как и рвущуюся вопреки здравому смыслу радость. Но как же ему хотелось сграбастать Сашку в объятия, прижать к себе. Как же он соскучился по своему бугаю. А то, что тот пришёл сам, значило… Впрочем, пока не узнает точно зачем, никаких эмоций проявлять не стоит. — Дело не в твоей просьбе, — продолжил Дима после пары минут молчания. — Мне нужно разобраться в себе. И без привычного окружения. Я решил, что нужно… — «забыть тебя», чуть не сорвалось с языка. Он не собирался лгать, но и откровенность имела пределы. — Зачем ты пришёл? Присмотревшись к парню, Саша заметил, как тот напряжённо замер в ожидании ответа, даже дыхание изменилось. Понимание, что он всё-таки небезразличен Диме, немного расслабило. Однако слова теперь нужно было подбирать очень аккуратно. Если начать сейчас предъявлять сходу претензии, то на этом их разговор и закончится — Крыленко не из тех, кто будет терпеть упрёки или оправдываться, даже если в глубине души и признает их в чём-то правомерными. — Я много думал, — начал Саша, не обращая внимания на Димины демонстративно скептически поджатые губы. — Знаешь, я действительно поторопился. И поставил тебя перед выбором без возможности привыкнуть, что ли. В конце концов, полоска кожи на шее, клеймо или татуировка — всё это внешние проявления внутренней сути. Возможно, неуместно громкие в начале отношений. — Вот именно! — не удержавшись, фыркнул Дима. — Ошейник для тебя сейчас — всего лишь символ. Антураж. Как тот абрикосово-тминный джем к сыру. И без него сыр будет роскошным, но с джемом получится модно, эффектно и необычно, верно? Так же и ошейник для тебя — дополнительный вклад в копилку самолюбования. — Дим, я не сумел убедить тебя, что это действительно важно для меня, но поверь, важно! Я бы смог, но… меня выбило то, что всё, что между нами было, оказалось с твоей стороны лишь местью. Я тогда полностью поверил, но потом… — Что? Засомневался? Я действительно в самом начале решил, что дам тебе возможность прочувствовать на своей шкуре унижение. Когда вот так — в душу, — Дима поднялся и подошёл к окну. — Насиловать тебя? На дне рождения Лёхи я это, по сути, сделал — ты только кайф словил. И та групповуха с Виком — так же. Тебя проняла порка после, но недостаточно, нет. Я знал, что верну тебе должок сполна. И ты об этом был в курсе с самого начала, ещё когда я тебе на вашей кухне условия ставил. — Да, но, мне казалось, потом всё изменилось… — Изменилось, Саш. Но точку нужно было поставить. Один поступок тянет за собой другие, получается цепь из причин и следствий, которую практически нереально разорвать. Ну кто у нас историк, тебе ли не знать. Я её разорвал, когда сказал, что мы в расчёте и ты свободен. Ты ушёл. Я не прогонял. — Проверить хотел? — На что, на вшивость? — Останусь ли и буду… умолять? — Нет, я не ждал этого. Просто хотелось закончить то, что началось с… — он помолчал, не желая даже сейчас показывать, насколько тогда ему было хуёво. Как бы он ни бодрился, ни убеждал себя, что «встал, отряхнулся и пошёл», насилие оставило, конечно же, след в душе, пусть и затёртый их последующим общением. Но тщательно загнанные глубоко в омуты памяти ощущения того вечера: страх, паника, боль, беспомощность, ненависть к насильнику и презрение к себе ворочались скользкими гадинами и не могли затихнуть без возмездия. Невозможно объяснить тому, кто не испытал подобного, насколько разрушительно для самоуважения осознание себя жертвой. В вечер после их крайне неудачного знакомства Дима направил все силы на то, чтобы абстрагироваться от случившегося. А встретившись с Санни-гай двадцать пять на дне рождения одногруппника, понял: сама судьба на его стороне — он отомстит. Только переоценил собственные самоконтроль и хладнокровие. Диме ужасно не хотелось вновь поднимать мучительную тему, но он решил, что, не объясняя, действительно глупо ждать, что тебя поймут. — Отношения, начавшиеся с насилия и шантажа, обречены, — заметив, как Саша понуро опустил голову, Дима добавил: — Дослушай до конца, прежде чем решать, что тебе всё ясно, — от этих слов в глаза напротив вернулась надежда. — Первые наши встречи я думал лишь о том, как сделать тебе больнее. Потом… Дело уже заключалось не в этом, Саш. Точнее, не только в этом, — он замолчал, устало глядя перед собой. — И я, наверное, тебя удивлю, но твоя просьба мне выбила почву из-под ног, не стану скрывать. Ты сказал — присвой меня себе. Хочу быть твоим нижним, по-настоящему — с ошейником. А до этого для тебя было что — не по-настоящему? Разминка? Или проверка? — Нет, конечно! — Тогда какого хуя ты ставил условие? Я хочу, мне надо — только про себя, про свои хотелки! — Не условие это было! Чёрт, не знаю, как сформулировать. Мне казалось, тебе это нужно. Ты же хотел, чтоб у тебя появился нижний. — То есть ты мне одолжение делал?! — почувствовав, что ещё немного и злость и раздражение неуправляемо вырвутся наружу, Дима сделал резкое движение ладонью, останавливая уже открывшего рот Сашу. — Я курить, жди здесь. Выйдя на кухню и дымя в форточку, Дима размышлял, что они вообще мало обсуждали раньше ключевые моменты, занимая время общения преимущественно сексом и практиками. Не понимая, что нужно каждому, тыкались слепыми котятами, бродя по замкнутому кругу. Но разве могли они предугадать, что желание эксперимента, подкреплённого жаждой мести с одной стороны и обречённостью перед шантажом с другой, выльется в нечто большее. В привязанность… В любовь? Да, любовь, признался себе Дима, резко затянувшись сигаретой. И любил он, как умел. Может, не так, как принято. Не так, как представляет большинство. Может, его любовь неправильная и извращённая, плевать! Ради шанса её сохранения, он сейчас вернётся и постарается объяснить, что не мог поступить тогда по-другому, когда прогнал Сашу. Если тот поймёт, возможно, будущее у них и есть. Зайдя в комнату, Дима глубоко вздохнул на пороге, подбирая слова, но Саша его опередил: — Я не с того начал. Просто в какой-то момент я понял, что готов на то, чтобы ты стал моим главным смыслом. Но тебе это не нужно, — добавил он после паузы. — Ты вновь решаешь за меня, — вернувший себе спокойствие Дима присел рядом с ним и повернул Сашино лицо к себе. — Ты думал, но не говорил про свои мысли. Но есть решения, к которым необходимо приходить вдвоём. И своевременно. Постепенно. Пока не закроешь одну дверь, рано открывать новую. — А если бы в тот день я промолчал и не озвучил своей просьбы, мы продолжили бы встречаться до января? И в новогоднюю ночь вместо подарка ты бы сказал мне, что это всё лишь месть и ничего больше? — Сказал бы, — Дима не отводил глаз, понимая, что вновь причиняет Саше боль, но собирался сделать всё, чтобы между ними не осталось и малейшего недопонимания. — Я бы не отказался от намерения макнуть тебя мордой в дерьмо. Считай это жестокостью, бесчеловечностью, чем хочешь. Просто получилось раньше — ты сократил сроки. Я такой, какой есть, — пожал плечами, сожалея, но не извиняясь. Извиняться ему не за что — он просто обнулил их счёты. — Ты тоже такой, как есть. И ты ведь больше о себе думал, когда предлагал присвоить, вот так — резко, ни разу не заговорив на эту тему прежде. Ни разу! Ты же созрел-упал-подставьте руки! Пару раз глубоко вдохнув, Саша обдумывал сказанное чуть раньше: «Пока не закроешь одну дверь, рано открывать новую». — Значит, тогда ты закрыл дверь... — Да. — А… новую бы открыл со мной? Если бы я смирился с местью, признав, что заслужил подобное наказание? Теперь мотивы многих поступков Димы предстали для Саши в новом свете. Он начал понимать, почему того так швыряло от жестокости к нежности — поставленная им изначально цель, к которой он пёр с упорством ледокола, вошла в противоречие с появившимися чувствами. Но отступить от первоначального плана в силу характера оказалось невозможно. И как же, должно быть, его выматывал возникший душевный диссонанс. Неудивительно, что Дима сорвался при удобном моменте. — Да, Саш, открыл бы. Ты тоже стал мне нужен. Очень, — всё так же, не отводя глаз, признался Крыленко, подтверждая взглядом правдивость и серьёзность слов. — И если я спрошу ещё раз, то… — неуверенно, словно нащупывая брод на стремнине начал Саша, но не успел договорить. — При аналогичных условиях я снова скажу нет, — категоричность заявления непременно расстроила бы Сашу, но в ушах ещё звучало признание, что он нужен. Значит, дело не в нём? Или не в нём одном? — Только не говори, что ты боишься ответственности, не поверю, — не мог же Дима, самоуверенный, наглый, упёртый и упрямый, готовый спорить с богом, лишь бы последнее слово осталось за ним, действительно просто испугаться? — Какой ответственности я могу бояться? — в голосе послышался холодок. — Ну разве не должен Верхний отвечать за жизнь и здоровье нижнего, руководить им, всегда и везде? Принимать все решения?.. — не зная, что ещё сказать, Саша замолчал. — Все решения за своего нижнего, ты имеешь в виду, исключительно по всем вопросам, так? — вкрадчиво спросил Дима. — Да! — Саша подвоха не увидел. — Хм. Вообще, мне это нравится! В кавычках, конечно. Вот так, коротко и ясно — всегда и везде! И решения, ага. Знаешь, чем несёт от этой позиции? Пассивностью. Абсолютной пассивностью: лапки сложил, глазки довольно прикрыл — ответствуй, Верхний! Ибо должо́н ты, етит твою мать! — Дима встал с дивана и принялся мерить комнату шагами, как делал обычно в моменты волнения: вопрос о понимании ответственности его и самого давно занимал. - Саш, ну ты же не щенок, а взрослый мужик — выгуливать не надо, кормить… Да ты сам нас при случае прокормишь. За ручку тебя в институт водить? Решать за тебя, как одеваться, что делать, с кем общаться, когда жрать и сколько раз в день срать? Так это не ответственность, а контроль. Тотальный, до подавления личности. И лично мне это в хуй не упёрлось. Тебе именно это нужно? — Нет, — Саша не сомневался ни на секунду, что не выдержал бы постоянного давления. — Одна из основ Д/с отношений, — продолжил Дима уже спокойно, — развитие нижнего, стремление стать лучшим для своего Топа. И вдруг полное бездействие и безынициативность? Безмолвное подчинение? Бред. Слова Димы заставили Сашу по-другому взглянуть на восприятие ответственности. Он ведь не задумывался, насколько тяжело ему было бы отказаться от возможности принимать решения по большинству привычных жизненных вопросов. Да скорее не тяжело, а попросту невозможно. Ведь в чём выражается человеческая личность, как не в поступках, в самореализации: одно дело — жить ради кого-то, но совсем другое — потерять себя, превратившись лишь в исполнителя чужой воли. Бывают, наверное, те, кому именно это и нужно — ощущать себя чьей-то тенью без права на самостоятельные поступки. Но Саша хотел не только принадлежать, но и чувствовать, что его уважают как личность, любят как человека. Конечно, не равного себе в полном смысле слова, но личность! А не безвольную марионетку. Дима остановился напротив сидящего Саши и улыбнулся тому впервые за весь разговор ободряюще и немного виновато: — Раньше нужно было обсуждать такие серьёзные вопросы, я знаю. Понимаешь теперь, как мало мы с тобой знаем друг друга, что только сейчас подняли основные моменты? Ответственность — не уйти, а поддержать, когда плохо, — он начал перечислять логичные и правильные, по его мнению, моменты. — Помочь понять ошибку, направить, скорректировать, если сомневается. Отвлечь, прочистить мозги, когда нижнего штормит. Лечить, чем бы тот ни заболел. И, разумеется, не покалечить в практиках. Ответственность в том, чтобы принимать человека, какой он есть, и быть с ним честным. Быть честными обоим — вот что важно. Я не врал тебе, хотя и не договаривал многого. Знать друг друга, понимать — а вот это вообще основа. Тебя я понимал плохо. Просто не стремился узнать по-настоящему, беря лишь самое необходимое. Мы оба не готовы к таким отношениям. Признать это — вот что, помимо прочего, для меня и есть ответственность. — И что же теперь, Дим? — мысленно согласившись с каждым словом, Саша мучился главным своим вопросом: как они будут дальше, есть ли вообще это «они»? Или каждый сам по себе? — Поживём, увидим. В любом случае, впереди год моей службы. Времени на подумать предостаточно. Я обрадуюсь, если ты меня дождёшься, но брать с тебя обязательства не буду. И обещать ничего не могу. Разве то, что увольнительные, если заслужу, с удовольствием проведу с тобой. С Темой или без, но с тобой. Если нам это по-прежнему будет надо. — Будет, — кивнул Саша и, решившись, добавил: — Как и сейчас нужно. Дима вновь улыбнулся ему, но в этот раз его улыбка выглядела хищной. Голодной — пришло Саше определение, и что-то внутри сладко ёкнуло от того, как быстро в серых глазах загорелся знакомый огонёк. — Скучал? — обхватив ладонями за шею, Дима запрокинул Сашину голову и слегка сжал пальцы, создавая плотный обхват горла. Наклонился и провёл губами по виску, улавливая суматошное биение жилки под кожей. — Скуча-ал. По жёсткой руке, сучёныш, и члену в заднице соскучился. Саша, чуть повернув лицо и подставляя под поцелуй губы, выдохнул: — По тебе… …Повязка плотно обхватывала голову, не оставляя ни малейшего зазора и полностью лишая возможности видеть. Остальные чувства до предела обострились, помогая организму компенсировать нехватку зрения. Слух напряжённо улавливал самые тихие звуки, шорох простыней, лёгкое поскрипывание верёвки на руках, дыхание рядом и лихорадочный стук собственного сердца, бьющийся тревожным метрономом в висках. Осязание позволяло мозгу создать внутреннюю картину взамен утраченной реальной — видеть телом, воспринимать каждое дуновение воздуха, шероховатость ткани под спиной, тепло прикосновений. И раскрывавшаяся перед внутренним взором панорама выглядела откровеннее и объёмнее, чем если бы Саша мог видеть глазами. Полностью сконцентрировавшись на тех ощущениях, что дарили ему руки и губы Димы, он понимал и чувствовал в них невысказанную, но осязаемую любовь. И желание, неприкрытое, жадное желание получить его для себя, целиком от пяток до макушки, принимая таким, какой есть. Поцелуй — признание, укус — подтверждение, мягкие поглаживания пальцев — извинение, скольжение языка — обещание, шлепок — закрепление. Закончив вербальный диалог, они продолжили разговор языком тела, и сколько же всего прозвучало без единого слова между ними. Радость от найденного взаимопонимания сменяла горечь от предстоящей скорой разлуки, металлический привкус сомнений вытесняла сладость надежды, острота сексуальной жажды смягчалась нежной терпкостью ласк. Тягостное осознание краткости отпущенного им времени перемешивалось с верой в их будущее. Противоречивые чувства закручивались в безумную воронку, поглощающую в своей тёмной глубине измученное сердце. Забыть про всё, хотя бы на краткие мгновения поверить, что не существует ничего, кроме настоящего момента… И Саша отдался во власть сильным ладоням — они не могли врать. Сейчас нужно ли загоняться тревожными мыслями о том, что будет завтра? Сейчас он на своём месте, и всё правильно и единственно верно. И ради того, чтобы испытать вновь удивительную гармонию, освобождающую душу от всех внутренних оков, дарующую спокойствие и смысл, Саша готов был ждать. Год или больше. Зная, что не раз будет терзаться и страдать, что будут периоды отчаяния, истерик, метаний, но сейчас чувствуя, что именно в этих руках, именно с этим мужчиной он может быть счастливым...