Дочь Босфора

16 декабря, в пять часов по полудню, поезд, отправившийся с вокзала Сиркеджи определенное количество суток назад, привез в Петербург некогда самого опасного интригана Европы, а ныне неофициального советника Его величества Падишаха Абдул-Хамида II и примерного родителя - почтенного Бая Анвара-эфенди. - Где же он? - нетерпеливо топнула ножкой Зинаида Николаевна, плотнее закутываясь в шубку и прикрывая лицо от внезапно разыгравшегося ветра. - Должен прибыть с минуты на минуту! Наконец из вагона, сопровождаемый облаком пара, вышел дежурный, неся впереди себя саквояж со знакомым до боли именем на бляшке. - Он там! Пойдёмте! - крикнула я и по-детски потянула мадам Гиппиус за рукав к локомотиву. Я ждала человека, с ног до головы укрытого бобром и прочим мехом, не привыкшего к северу и почти испуганного снегом. Тогда, в силу своей юности и наивного убеждения в том, что знаю все лучше других, я предвидела встречу с отцом, сопровождающейся снисходительностью с моей стороны. Но я, как всегда, грубо ошиблась: за дежурным на платформу вышел человек не в шубе, но в пальто и в фетровой шляпе, натянутой на уши. Горло его плотно закрывал белый шарф, какие, к слову, любил Блок, а в пару, выбивающимся из-под механизма поезда, поблескивали ботинки лондонской модели. При еще более детальном рассмотрении можно было без сомнения сказать, что новоприбывший господин был весьма недурен собой: тонкий, с горбинкой нос, побелевший от мороза, подкрученные седые усы, будто припорошенные угольной крошкой под носом, и эспаньолка, некогда пшеничная, а ныне серебряная, переходящая в заостренную бородку. Я помнила отца, когда тот был еще вполне молодым мужчиной, но даже тогда веки его покрывали морщины - свидетели великого ума. Я хотела уже разбежаться и, как в детстве, броситься ему на шею, но вовремя вспомнила и о своем возрасте, и о том, что отец подобной нежности вряд ли будет доволен. - Здравствуй, папа, - обратилась я к нему по-турецки, чуть кивая, как при деловом свидании. - Ну здравствуй, милая. К моему большому удивлению, всегда сдержанный отец мой растянулся в улыбке и чуть приобнял меня за плечи, целуя в обе щеки. Взгляд его, живой и спокойный, пробежался по длине перрона и вдруг остановился на фигуре Декадентской Мадонны. - Это и есть та самая дама-поэт, о которой ты писала мне так много? - Да, это она, - смущенно ответила я, прячась за плечо отца. - В таком случае мы ведем себя невежливо, - упрекнул он меня и продолжил по-русски, - мадам не понимает наших слов, и, вероятно, обижена этим. - Что вы! - Зинаида Николаевна, улыбаясь самой очаровательной улыбкой из своего арсенала, подошла ближе к нам, - ваш язык очень красив и мне нравится слушать его! - В таком случае, у вас прекрасный вкус, мадам, - отец поднес ладонь Зинаиды Николаевны к губам, - Анвар-эфенди, очарован. - Зинаида, - Гиппиус сощурила близорукие глаза, - взаимно. - Захма многое про вас рассказывала. Зинаида Николаевна удивленно вскинула брови, но лишних вопросов, к счастью, задавать не стала. - Однако, очень холодно стоять, - улыбнулась нервно я, стараясь сгладить создавшееся недопонимание, - Бабаджийим*, где твой багаж? - Да, Анвар... - дама запнулась, не зная, как обратиться к моему отцу, - ... эфенди, там стоит наш автомобиль. Я отвезу вас, шофер должен нас ждать! - Очень любезно с вашей стороны, - отец сдержанно улыбнулся и, пропуская нас с Гиппиус вперед, предложил пройти к багажному вагону. - А теперь всё по порядку, - налетела на меня Зинаида Николаевна со своим сбивчивым шепотом, когда мы оказались на приличном от отца расстоянии, - почему он зовет вас по фамилии? - Потому что это не фамилия, - я запустила руку в ее муфту и успокоительно сжала ее замерзшие пальцы, - Захма - это мое второе имя. - Как это так? - она решительно ничего не понимала. - Видите ли, - отвела я взгляд, - моя настоящая фамилия - Анвар-ын-кызысы. Вот видите, как вы испугались одного ее звучания! В представьте, если бы вам пришлось ее еще и произносить. Я это понимала, и потому назвалась Захмой. - Сердечно вам благодарна, - на резком выдохе произнесла Зинаида Николаевна, - как вообще так получилось, что у вас два имени? - Первое мне дали при рождении, а второе - в пять лет, когда я разбила вазу во дворце Падишаха. Между прочим, Захмой нарек меня именно он. - Захма означает "покойся с миром, милая ваза"? - добро съязвила она. - Захма означает "беда". - Допустим, - Зинаида Николаевна сложила губы в тонкую трубочку. Я хорошо знала этот жест - жест крайнего замешательства, - с именем вашим мы разобрались. А как же мне обращаться к господину Анвару? - Так и обращайтесь, - послышалось позади. Отец незаметно подошел ближе к нам, и теперь заслонил от нас свет и так скупого солнца, - или Анваром-эфенди, если угодно. Видите ли, Зинаида, у меня, в силу профессии и должности в прошлом, есть жестокий запрет на разглашение имени отца. Поэтому и фамилии у меня нет. Так что называйте как хотите, я приму любое имя, у меня их за всю жизнь и так было много. Гиппиус удивляло все: и русский язык, так чисто звучащий в устах отца, и его прошлое, и манеры, и внешний вид... И даже когда через несколько часов мы все вместе сидели за столом бабушкиной квартиры, разливая чай, она не могла воздержаться от сотни, тысячи вопросов, которые отца, разумеется, в какой-то момент стали утомлять. Она говорила о работе в "Мире искусства", он - об интригах двора Халифата, она - об веяньях революции, - он - о сохранении империи. В этом калейдоскопе мнений и самовыражения, грозившихся перейти в ураган, я чувствовала себя совсем ничтожной. В какой-то момент все кончилось и наступило самое страшное - тишина. - Как там Сандер? - робко спросила я, когда отец отставил пустую чашку. - Александер живет хорошо, - ответил он, - через неделю у него предпоследний экзамен. Можешь написать ему письмо. - Спасибо, напишу, - я вновь уткнулась в чашку. - А почему ваша жена не прибыла с вами? - уже несколько устало поинтересовалась Зинаида Николаевна, с долей неприязни поглядывая на моего отца. - Варвара приболела, - он мягко посмотрел на меня, - не волнуйся, милая, просто простуда. Я отвез ее к Армаам-ханым. Так что можешь считать, что мама предпочла ее тебе, только не обижайся слишком сильно. Кстати, у меня для тебя письмо от Джаир. - Джаир - это ваша сестра? - шепнула Гиппиус. - Джаир - и это моя близкая подруга. Самая близкая. До вашего появления, разумеется, с вами ее не сравнить... Мне вдруг очень захотелось, чтобы Зинаида Николаевна под столом сжала мою ладонь. Просто и без обязательств, как всегда целовала меня или давала подзатыльники. Но что ей было до меня? Она увлеклась отцом... Вновь я была на счету прислуги. Казалось, даже отец, не видевший меня с октября, - и тот был больше заинтересован в беседе с умной женщиной, чем в рассказе непростительно юной дочери. Стрелки на часах ударились друг о друга в районе девятого деления. - Мы засиделись, господа! - поспешно выплюнула Зинаида Николаевна, делая последний глоток чая, - а меня ждут дела и муж. Была крайне рада познакомиться с вами, Анвар-эфенди. Благодарю за чудесную беседу. А вас, Илона, я же жду завтра у себя. - Но завтра мои именины... - Тем более! - она улыбнулась, - приходите, у меня для вас кое-что будет... Вставая, она коснулась моего большого пальца и незаметно для отца сжала его, однако, и этим небольшим касанием она смогла вызвать мою смутную улыбку. Благо, этот вольный жест остался незамеченным. Когда Зинаида Николаевна ушла (не забыв, впрочем, поцеловать меня тихонько в передней), отец, казалось, вздохнул спокойней. - Едкая женщина, - констатировал он, - интересная. Только вот тебя она ничему хорошему не научит. - Это почему же? - я от удивления округлила глаза. - Ты восхищаешься ею, это видно, - отец встал и подошел к окну, - торчишь без конца в ее доме, судя по разговорам. Вполне возможно, что ты любишь ее, или, что еще страшнее, что ты влюблена в ее образ. Но он обманчив. Ты хоть понимаешь, какая слабая женщина кроется за этой маской? - Да, папа, - ответила я строго, пытаясь подражать его манере говорить, - я видела ее всякою. - И она старше тебя, намного... - А ты - старше матушки. Это же не мешает вам находить общий язык! - Это совсем другое, - отрезал отец, - в отношениях между мужчиной и женщиной это естественно, но вы... О чем говорите вы, ребенок и взрослая дама?! Действительно, о чем мы говорили? О мечтах? Далеких странах? В последнее время даже разговоры наши переставали быть содержательными... - О многом, - соврала я, потупив взор (или не соврала?), - Зинаида Николаевна многому меня научила... - Да, я заметил. Папиросы - очень полезная штука. - Откуда ты узн... - Илона, я как-никак в прошлом весьма неплохой конспиратор и полевой аналитик. Да и пахнет от тебя табачным дымом так, что и безносый раб все поймет. - Это не я, это Зинаида Николаевна курила, а я просто... - Просто стояла рядом, я знаю, я слышал подобные истории сотню раз от Сандера. Перестань обманывать меня, Илона, и взгляни, наконец, мне в глаза. Я послушалась. Теперь я стояла перед ним, и ладони, узкие, но не изящные, опустились на мои предплечья. - Завтра тебе восемнадцать... - Я знаю. - Не перебивай меня, пожалуйста, это, по крайней мере, неприлично, - сурово отозвался отец, - так вот, тебе почти восемнадцать. На деле ты, конечно, еще совсем ребенок, но по факту ты - девушка на выданье, и к тому же прехорошенькая. Ох, как не хотел я говорить об этом... Я взяла его за руку, доверительно сжав ее. - Папа, - сказала я тихо, но так, чтобы он наверняка услышал, - я доставляла тебе столько хлопот все эти годы. Заставь хоть ты меня теперь поволноваться. Пожалуйста. Он будто собирался с мыслями. Наконец, отец продолжил: - Помнишь Бая Мустафу Евсиза? - Конечно помню! - улыбнулась я, - ведь он твой хороший знакомый. С ним что, что-то произошло?... - Нет нет, он в полном здравии, - отец почему-то смотрел не на меня, а в окно - туда, где еще недавно видна была стройная женская фигура, - и неделю назад он приходил ко мне. - В гости? - Почти, - тон его мне совсем не нравился, - он приезжал не один. - С супругой? С одной? Или с обеими? - Нет, Илона, - отец понизил голос почти ли шепота, - он приезжал с сыном. - К чему ты рассказываешь мне это? Тогда я действительно не понимала, к чему велся этот разговор. - Ты хорошо знаешь эту семью. Евсизы богаты, их род знатен и почитаем в Османской империи. - Не хочешь ли ты сказать, что... - Реджеп Евсиз просил у меня твоей руки. Неприятный холодок пробежался по моей спине. Мама часто пугала меня замужеством, особенно после той выходки с реалистскими курсами, но... Никогда раньше разговор об этом не переходил черту несбыточного деяния. - Я не требую немедленного ответа, - отец взял меня за руки, - но ты должна подумать. Этот союз принесет почет в нашу семью. Я не могу давить на тебя условностями, но... - Но я же никогда его не видела! - Я об этом и говорю, - он присел в мягкое кресло, - как ты знаешь, наш с мамой брак был заключен не то, что не в соотвествии, а вопреки условностям. Поэтому я не могу настаивать. Но прошу, душа моя, - в глазах отца неясным пламенем промелькнула нежность, - подумай хорошо. Если ты согласишься, то после Рождества мы вместе поедем в Стамбул. Если же нет... Последние слова его утонули в бое часов. День, полный престранных событий и новостей, отступил, а за ним бодрым шагом, гулко, громко, надвьюжной поступью подобрался новый - день моего рождения. *Babacığım (турк.) - папочка.