Дочь Босфора

Итак, вопрос, застывший на моих губах, так и остался тлеть неразрешенным. Вечером 26 декабря я сидела в уже знакомой читателю гостиной, и, всеми силами стараясь придать лицу невозмутимый вид (ведь вопрос этот мучил меня, поверьте), рассказывала Мадонне Декаданса о состоявшемся прошлым днем бале, устроенном в доме графа Юсупова Сумарокрва-Эльстон и ставшим первым моим торжественным выходом в свет. - Было так неудобно! - то и дело восклицала я, пока Зинаида Николаевна раскладывала на столе андалузское кружево (его следовало отправить швее), - Дмитрий Владимирович принес мне платье, ведь я с собой ничего выходного не брала! Такое золотистое, со звездой на поясе и розоватой оборкой, вроде чешуи... - Знаю, знаю, - улыбнулась она, - он тряс им все утро перед моим носом, спрашивая, уместно ли его предлагать. Дальше рассказывайте, прошу, Илона! - Этому платью позавидовала сама графиня! - слегка зарделась я, делая глоток подостывшего кофе, - ведь костюма Наяды не было больше ни у кого!.. Ну, это ведь не важно! Важно то, что это был на праздник! Ах, какой праздник!... ...Каюсь, сперва я не хотела идти, но Философов ведь на то и был столько лет среди гениев, чтобы быть способным уговорить кого угодно. Нельзя сказать, что весь рождественский прием прошел идеально, но всё же большинство моих надежд оправдалось. Прием этот был несказанно шумный. Звон оркестра в импровизированной ложе так заглушался смехом гостей, что начало мазурки никто даже не услышал. Прaвдa, лица этих самых гостей, аристократов и просто богачей, периoдически кривились в кaкoм-тo пoдoбии нервнoй издевки, a отходя от меня после знакомства, oни oбoрaчивaлись с тaким вoзмущением, будто я была способна всадить им нож в спину единым только своим взглядом. Хотя стоит всё же отметить, что самый знатный и богатый человек в этом обществе, а именно графиня Юсупова, седовласая красавица, сочла нужным улыбнуться мне по-человечески, нежно, без насмешки, и даже поблагодарить меня за мой визит. Словом, можно сказать, что в тот вечер я была счастлива. Даже Стамбул на баловал меня подобными развлечениями. - Ну что же, не зря я вас вытащил сюда? Если скажете, что зря, вы - мой страшный враг на всю жизнь! Философов, едва высвободившийся из объятий какого-то испанца (я заметила его еще у входа: этот грузный краснощёкий усач, сопровождаемый смехом и криками возмущенных дам, бегал от ложи к центру зала и осыпал всех встречных неожиданными поцелуями и еще более неожиданными щипками), обратился ко мне с улыбкой. Я устало махнула рукой. - Дмитрий Владимирович, не издевайтесь! Вы же прекрасно знаете, что услышите в ответ лишь добрые слова. - Знаю, - он выпил шампанского, - но разве вам так сложно сказать их лишний раз? Всего пара слов, а сколько счастья для бренной души рода человеческого! Секунду мы молча смотрели друг на друга, а потом вдруг резко и от души засмеялись, чокаясь почти опорожненными бокалами. - А где же наш русский Манджафоко*? - Дягелев? Вон там, стоит у колоннады. Бордовый берет и широкие бриджи поверх лосин, видите? - Философов ухмыльнулся, - ведь вы верно подметили, Илона, действительно, он - Манджафоко, только отечественного, нашего пошива. Только ни один Пиноккио еще не удостоился получить от него три золотых монетки. Я удивилась. - Но ведь он делает известными всех своих балерин! Вы смотрели Павлóву в "Жизели" семнадцатого числа? Это же поразительно! Он, кажется, только предложил ее для труппы... - Ах, милая Илона, - улыбнулся Философов, - для начала, не Павлóва, а Пáвлова, а вдобавок скажу, что я знаком с этой юной барышней и не сомневаюсь в ее грядущей сногсшибательной карьере. - Тогда почему так с презрением вы говорите о Дягелеве? - Вы многого не знаете, Илона, и не должны знать пока, - он отвел глаза и начал нервно поправлять воротник, - если любопытство совсем вас заест, спросите Зинаиду Николаевну, она объяснит вам во всех красках. Дягелев талантлив, он взял под свое крыло много талантливых артистов, и я уверен, что лет через пять-шесть мир поразит какое-нибудь колоссальное культурное событие, связанное с его именем**. Но сейчас это имя я вас прошу при мне не говорить. Поглядите-ка лучше, кто на вас смотрит! Цепкие пальчики теребили веер, перебирая кружева, точно струны на арфе, запах знакомых духов разлетелся по залу с невероятной скоростью... Без сомнения, это была она. Ангел русской литературы. Надежда Лохвицкая. Тэффи. - Дочь Босфора! Я не предполагала вас здесь увидеть! Великолепная, как и тогда, она заметила мой ответный взгляд и уже рвалась сквозь толпу с протянутыми руками. Философов, что-то нервно буркнув мне на ухо, поспешил удалиться. - Я тоже не ждала вас. Но рада вас видеть в любом случае! Длинные ресницы взметнулись, сияющий взгляд вновь встретился с моим. Обворожительный Амур... Стройная, изящная, но не хрупкая, как Белая Дьяволица, а пышущая жизнью, не сверкающая, а сияющая изнутри каким-то теплым, летним пламенем. В совершенно искреннем восхищении я приложила ладонь к груди и слегка приклонила голову. - Откуда вы здесь? - Думаете, я могла бы пропустить прием, о котором столько судачили мирискуссники? - мягко захохотала Тэффи, - ни за что и никогда! Хоть я с ними и не работаю, но к мнению их прислушиваюсь. Мадам Гиппиус, может, и могла бы пропустить все это, но не я! Я - никогда! Вспомнив о Зинаиде Николаевне, я вдруг почувствовала себя шкодливым мальчиком: ведь, по сути, я восхищалась той, кто был полностью противоположен женщине, которую я уже решила полюбить. И потому улыбнулась - приветливо, но довольно сухо: - Надеюсь, вечер вас не разочаровал. - Что вы! - Она взяла мои руки в свои, - все просто восхитительно! Знаете ли... Глaзa ее всё ещё не oтрывaлись oт мoегo лицa, и я понимала, пoчему: Тэффи хoтелa увидеть в нем то детское смятение, кaкoе я имела слабость продемонстрировать ей при первой встрече. Нo я, oпустив гoлoву, рaссмaтривaла камень, переливaющийся в тоненькой оправе морозного, таинственного кольца, и вспоминала рифмы, кoтoрoе я пила, как вино, из уст Декадентской Мадонны. Зa этим винoм вспoминaлoсь другoе… и вырaжение мoегo лицa былo, нaвернo, немнoгo oтрешённым, мечтaтельным. Лохвицкая держaлa меня зa руки, нежно гладя пальцы, a я думaла не o другой женщине, более злой и менее небесной. И она пoнялa этo... Но все-таки прoдoлжалa: - ... Я бы хотела чаще видеть вас. Вы так очаровательны, так юны, в вас столько свежих мыслей! Не желаете ли приходить по средам вечером? Я ведь, хитрая, узнала, что этот день у вас выходной! Что скажете? От этих слов я вздрогнула. Предложение было неожиданным, но весьма двусмысленным. Ах, какой чудесный был у нее голос... Я слабо рассмеялась - так, чтобы не выдать себя. - Прекрасная идея, Надежда Александровна! Я совсем не против... Этими словами я сама себе подписала приговор. Теперь в среду мне прийдется поехать к Тэффи... Но я знала, что именно это она хотела в тот момент услышать, и желание удовлетворить потребность ангела оказала сильнее моей воли. - Я была бы безмерно счастлива! - тонкие пальцы кольцом сошлись на моем запястьи, - знаете, Илона Анваровна, мне кажется, что вы счастливы уже сейчас. Мое ли предложение вас так развеселило, или просто прием удался? Я не хотела отвечать. - Да, я счастлива, - сказала я просто, улыбаясь в ответ. - Обычно дети на вечерах становятся старше, в глазах тухнет огонь безмятежной радости... А вы словно и не взрослеете совсем! - Возможно потому, что я уже не ребенок, - осторожно пошутила я, отводя взгляд, - но кое-что во мне всё же меняется, этого нельзя отрицать. Меняется, пожалуй, всё, кроме одного - я остаюсь вашей покорной слугой и готова всегда быть к вашим услугам, сколько бы лет нам еще не было отведено на неожиданные встречи. А сейчас, боюсь, мне нужно идти, Дмитрий Владимирович куда-то подевался, а мадам Гиппиус голову мне оторвет, если я не доставлю его домой в целости и сохранности. Лохвицкая засмеялась и мимолетно погладила меня по щеке. - Вы едва стали крупной рыбой, а уже вся в суете, в делах! Это похвально. Ну что же, бегите, ловите нерадивого эрота Белой Дьяволицы! Мы тоже скоро отбываем. Я и господин Дягелев, он любезно предложил отвести меня домой. До встречи, Дочь Босфора! Я жду вас в среду к семи часам. Если что - напишите, я пришлю помощь по первому же вашему зову! И нежный ангел, трепетная отрада для моего измученного колкостями сердца, развернувшись, исчезла в толпе, сверкнув на прощание оборкой крылышек - элементом маскарадного костюма. Ведь она по роковой случайности нарядилась именно ангелом, и никем иным... А я была русалкой. Русалкой, в чьи обязанности должно было входить похищение сердец, но чье сердце было давно похищено куда более могущественной нечистью. И пускай в груди моей от вечной нерешимости давно зияла страшная дыра, в дыре этой когда-то было сердце. И сейчас оно, будучи похищенным, продолжало биться где-то, жалеть о чем-то... Да, у меня было сердце, и сейчас оно бешено стучало, сгорая в избытке противоречивых чувств... ... - Илона, вы слышите меня? Что с вами? - Зинаида Николаевна отложила кружево и взглянула на меня в лорнет, - что же было дальше? - Дальше?... - я зарделась, понимая, что не помню даже начала своего рассказа, - дальше Дмитрий Владимирович привез меня домой, и на этом мы распрощались. Она улыбнулась зловеще, сверкнув близорукими глазами, и вновь уткнулась в кружева, раскладывая узор ровным кругом. - Зинаида Николаевна! - неожиданно громко выпалила я, отчего покраснела до кончиков ушей, - я... - Что? Вопрос, не произнесенный вслух, продолжал мучить меня. Уже открыв рот, чтобы сказать о своем возможном решении, я вдруг испугалась и, икнув, шепнула: - Я всего лишь хотела сказать, что моя любовь к вам... - Да ну вас, - прыснула Гиппиус, едва не смахнув со стала долго составляемый узор, - это я уже слышала. Ваша любовь ко мне не знает границ и не ведает страха? Вы заучили эти строки из учебника и теперь оперируете ими каждый раз, когда мы остаемся наедине. Нет, не то вы хотели мне сказать. Не отрицайте. Ее жестокость убивала меня. Любой другой человек, готовый разделить горе того, кого он любит, предпочел бы ложь мучениям своего возлюбленного, а она... Она всегда хотела моих страданий. Вероятно, так я становилась старше в ее глазах. - Да не сидите сиднем! Сходите лучше за чаем, вода уже должна была вскипеть! На деревянных ногах я поднялась, и, триста три раза подряд прокляв страсть Зинаиды Николаевны к андалузскому кружеву, направилась в кухню и уже почти достигла ее, как вдруг в двери квартиры кто-то позвонил. - Паша, открой! Паша открыла. На пороге, окутанный паром, стоял, топчась на месте в попытках сбросить снег с калош, неофициальный советник Османского падишаха. - Папа! - удивилась я, - что ты здесь делаешь? - Во-первых, здравствуй, - отец нахмурил брови, - во-вторых, я пришел поговорить. - С мной? Я тебя слушаю... - Не с тобой, - он посмурнел еще более, - с твоей знакомой. - Но... - Никаких "но", ханымэфенди. Ты, как приличная девушка, подождешь здесь и не будешь подслушивать. - Подслушивать что? - раздалось где-то неподалеку. Зинаида Николаевна, кокетливо накручивая на палец локон своих сильфидовых волос, стояла, опершись на косяк двери. - Добрый день, мадам, - отец кивнул и прошел в переднюю, - подслушивать наш с вами весьма серьезный и взрослый разговор. Гиппиус ухмыльнулась криво и, сделав рукой пригласительный жест, шагнула вглубь гостиной. Отец последовал за ней. Я понимала, о чем они говорят там, за дверью, и оттого тоскливей мне становилось от собственной беспомощности и несамостоятельности. Меня обсуждали, будто пятилетнего ребенка, нашкодившего в детской, но ругать которого не представляется возможным, ведь всё равно он ничего не поймет. Решив не дожидаться решения своей судьбы, я быстро чиркнула отцу записку вязью (я по-прежнему не владела кириллицей), положила ее на трюмо в передней и, набросив шубу, вышла на лестничную клетку. Мне предстоял долгий путь - на встречу с человеком, в моих глазах обратившимся в дитя небес. * - итальянский прообраз Карабаса-Барабаса из сказки К. Коллоди " Приключения Пиноккио. История деревянной куклы". ** - в 1908 состоялся первый "Русский сезон" Дягилева в Париже.