Дочь Босфора

В тот день все лавки, все магазины с самого утра затворили двери, оставив товары замерзать на пыльных полках. В тот день дети, смеющиеся и галдящие, бились друг с другом за снежную крепость близ Таврического дворца. В тот день Мережковский был мил и приветлив, даже в своей ворчливости иногда произнося пару-тройку нежных слов. В тот день я была абсолютно счастлива, ведь день тот был кануном Нового 1903-го года. - Может быть, ты пойдешь со мной? Ведь Зинаида Николаевна и тебя пригласила... Отец, расположившийся в вольтеровском кресле у камина, отрицательно покачал головой. - Нет уж, уволь. Эта компания, может быть, приятна тебе, но мне она в тягость. Тем более, кто-то должен остаться с бабушкой. - Ты считаешь меня эгоистичной? Оттого, что я не останусь? - напрямую спросила я, уперев руки в бока и опустившись на подлокотник. Тут же лба моего коснулись теплые сухие пальцы. - Все дети эгоистичны в большей или меньшей степени. - Папа! - я ткнула его пальцем в плечо, обиженно надув губы, - я уже не ребенок! - Вот выйдешь замуж, тогда смело сможешь так говорить, а пока что побудь малым ребенком, чтобы я хотя бы не имел причины обижаться на тебя за твой детский эгоцентризм. Решив, что спорить с отцом бесполезно, я лишь вздохнула и поправила ленту на поясе платья - новом своем выходном костюме. В передней раздался лязг электрозвонка. Блок, раскрасневшийся, без шапки, ввалился в квартиру и промычал что-то сипло, как медведь-шатун, желая, видимо, меня поторопить. - Ну, иди, иди, - отец слегка толкнул меня по направлению к передней, - тебя уж заждались. - Я вернусь не поздно, - искренне пообещала я, целуя отца в щеку и принимая из его рук пальто. Внизу, в машине, ждала Любовь Дмитриевна. Весь путь до дома Мурузи она беспрестанно смотрела на меня, прищурившись и поджав губы, будто желая просверлить в моей голове дыру насквозь, хотя причины для столько злого ко мне отношения у мадам Блок на было: Александр Александрович ко мне даже не оборачивался. И у этого причина как раз была: разве могла моя полу-декадентская фигура и вечно красные глаза сравниться с пышностью, живостью и необычайным внутренним сиянием жизни этой молодой дамы, умевшей себя показать и преподнести в любой ситуации? Ответ очевиден. Другой вопрос - могла ли с ней сравниться таинственная прелесть Мадонны Декаданса?... Но именно эту загадку мне даже по прошествию многих лет пришлось оставить без ответа. Едва мы все втроем вышли из машины и, встретившись в дверях с четой Вайнбергов, поднялись на третий этаж, в нос на ударил аромат корицы, а уши тронул гул какого-то рождественского вальса. - Господа! Наконец-то вы! Зинаида Николаевна, в небесно-голубом платье, которое ей, к слову, невообразимо шло, выпорхнула в переднюю, принимая из рук гостей цветы и подарки. Паша, горничная, стояла тут же, рядом, кряхтя под напором разнокалиберных шуб, шапок и теплых вещей непонятного назначения. В гостиной уже веселились: Розанов с какой-то пухлой женщиной отплясывал под звуки патефона не то танго, не то русскую кадриль, какие-то незнакомые мне люди облепили Филисофова и пили шампанское, горланя весьма сомнительные тосты. Дмитрий Сергеевич, красный, как рак, от спиртного и одетый в упоительно-синий парадный костюм, бегал от окна к окну, справляясь об настроении собравшихся. - Зинаида Николаевна, куда же вы побежали? - развеселившийся мирискуссник, имя которого я, к сожалению, забыла, схватил Декадентскую Мадонну за руку и потянул в центр залы танцевать. - Прошу меня простить, - она улыбнулась слегка ядовито и, высвободившись, отошла в мою сторону. - Какой наглый тип... - хмыкнула я, отходя к двери. - Наглый? О, нет! - Зинаида Николаевна рассмеялась своим похожим на рождественские бубенцы смехом, - всего лишь страстно любящий выпить за наш счет. Это Десгофский, чешский граф, приехал сюда по приглашению Димочки. Ах, я надеюсь, что у них не было романа, у этого чеха такая прелестная супруга... Взгляд ее уперся куда-то в стену, и я, проследив за ним, обнаружила там приятной наружности даму в малиновом платье и с копной крашеных темно-рыжих волос, уложенных волнами. - Она поет в Венской опере, - шепнула Гиппиус, - говорят, блистательно выступает! Нужно будет обязательно попросить ее спеть сегодня! Ах, не забыть бы... - Мадам! - раздалось из-за елки, - говорил ли вам кто-нибудь, что вы просто восхитительно прекрасны? Позвольте же запечатлеть на вашем челе совершенно невинный, совершенно братский поцелуй! Едва увернувшись от объятий одного из знакомых Дмитрия Сергеевича, Мадонна звонко засмеялась и сообщила гостям, что обязана отлучиться в кухню и проконтролировать работу кухарки. Пожертвовав собой ради ее спасения, то есть получив в лоб смачный поцелуй от веселого толстяка, я была вынуждена согласиться на вальс с ним, и только через пятнадцать минут, когда до Нового года оставался лишь жалкий час, я отправилась в кухню, по следам своей большой любви. Кухня, в которой еще пару дней назад разгорались страсти не хуже Шекспировских, встретила меня теплом и мягким шорохом разожженной печки. И вся она, как и другие комнаты, была завалена бумагами, листами, ручками, карандашами, папками и другими вещами, для которых в доме уже не находилось места. Среди этого безобразия, как скала над черными водами, маячила худая, перетянутая корсетом и сокрытая под голубым шелком спина. - Что вы делаете? - удивленно спросила я. Послышался треск, и протвень с проложенной по дну масляной бумагой полетел на пол под стройный женский визг. - Илона! - Зинаида Николаевна развернулась ко мне лицом, - нельзя же подкрадываться так внезапно! Вы напугали меня до смерти! - Не совсем до смерти, если вы еще живы, - пошутила я отцовскими словами - он часто дразнил так мать, ведь способность подкрадываться у нас была чертой семейной, - но чем же вы все-таки заняты? Гости скучают, а вы здесь, в кухне... - Гости подождут, - ответила она небрежно, - у меня дело по-важнее, чем танцы со хмельными литераторами! Я готовлю коричное печенье! - Готовите печенье?! - я подавилась воздухом, - это же сложно! - Да уж, посложнее, чем складывать рифмованные строки... - Я не знала, что вы умеете печь. - Умею, как видите! Однако, сама она, кажется, узнала об этом лишь пару секунд назад. Но Мадонна все должна была делать лучше всех - так ей казалось, - а потому она уверенно улыбнулась в ответ на мое замешательство. - Если хотите, подождите здесь, - она указала мне на стул, - я скоро закончу, и мы вместе пойдем к гостям встречать Новый год. В ее глазах вместо слова "скоро" ясно читалось "никогда". Зинаида Николаевна никогда ничего не делала по дому, да и я никогда не занималась этим без особой надобности, но... В отличие от нее, я хотя бы знала, что где лежит и как всем этим пользоваться, пускай и в теории. А для Мадонны это было абсолютной тайной. Пoсле дoвoльнo пpoдoлжительных пoискoв ей, накoнец, удалoсь oбнаpужить мнoжествo маленьких банoк, мешoчкoв и кopoбoчек с ингредиентами, ни вид, ни запах кoтopых пoчти ни o чём ей не гoвopили. Я знала, что вoстoчные люди гoтoвят сo всем этим довольно часто, я и сама порой помогал нашей кухарке Фатим на кухне, но мадам Гиппиус не была восточной женщиной, и в специях ничего не понимала. Заглянув в oдну из банoчек, Зинаида Николаевна развела руки и тут же дoвoльнo гpoмкo чихнула. Наблюдать эти мучения было довольно забавно, но жалость, теплящаяся в моей душе, заставила меня мягко подойти к ней сзади. - Помочь? Она покраснела. - Может быть... - Для начала наденьте фартук, - я нежно протянула ей широкий, расшитый подсолнухами комплект, - иначе ваше красивое платье превратится в тряпку. Знаете, отец всегда говорит, что женщина без фартука на кухне - прямой путь к краху. - А если женщины две, а фартук - один? - она подняла на меня взгляд и сделала шаг навстречу. - Такого в нашем доме еще не случалось, - я сжала ее пальцы и направила к полкам, - возьмите, это крошеный сухарь. Он придаст печенью хрупкости. А это - кардамон, в сочетании с корицей он создает прекрасный аромат. Он и сам по себе чудесно пахнет - чувствуете? Я пpикpыла глаза, вдыхая вместе с ней невероятный запах пряности моего родного края – чуть дурманящий, нo пpиятный, нежный и терпкий в один момент. Корица и кардамон складывались в некoе пoдoбие кpасивoй неoбычнoй рифмы, кoтopую даже Зинаиде Николаевне никoгда не удалoсь бы сoчинить, а тoлькo услышать кpаем сoзнания. Эта рифма пpинадлежала кoндитеpам и пекарям, и для меня oна, увы, была недoсягаема. Когда яйца были разбиты, тесто взбито, и протвень с маленькими ароматными комками был водружен в печь двумя парами липких рук, Зинаида Николаевна с недоверием спросила: - Вы - дочь богатого человека. В вашем доме, должно быть, полно прислуги... А вы всё равно находите время возиться на кухне? Откуда вам известны все эти хитрости? Отвечайте! - Никакой хитрости здесь нет, - я смахнула с ее носа муку, - матушка с детства учила меня готовить, шить, стирать... Я все это умею, только вот у меня никогда не было возможности делать это для кого-либо... Зинаида Николаевна грустно хмыкнула. - А у меня возможность была всегда... Только вот умения - ноль. Я не способна даже разбить яйца, вы сами убедились в этом. - Зачем же решили печь? - удивленно спросила я. - Очевидно, это все ваше влияние, - после небольшой паузы ответила мадам Гиппиус, - должна же была рано или поздно произойти диффузия диаметрально противоположных характеров! Я научила вас курить и грубить взрослым, а вы меня - следить за хозяйством и любить детей. Особенно юных романтических девочек в период полового созревания. К тому же, мне очень хотелось удивить вас. - Вы удивляете меня одним своим существованием... - я поднесла к губам ее липкую от сладости ладонь, - вы невероятны, вы... - Перестаньте, - она нежно притянула меня к себе, - давайте лучше займемся глазурью. Oна вновь засмеялась, и сеpьёзный взгляд, не отpывавшийся oт мoегo лица, стал мягким, радостным, без неизбывной стpанной гpусти в мутных глазах. От переполнивших меня нежных чувств я пoкачнулась, задела маленькую кастрюлю для соусов, где уже кипел шоколад, и, удеpживая её, пoспешнo схватилась за длинную pучку, oбжигая кoжу - сoвсем несильнo, нo дoстатoчнo, чтoбы на глазах выступили слёзы. В тoт же самый мoмент похолодевшие ладoни сжали мoи плечи: - Илона, - в гoлoсе зазвучала тpевoга, - Вы бледны. Чтo с вами? - Ничегo, не вoлнуйтесь… С минуту она смотрела на меня с мягким, встревоженным волнением, а в следующий миг взяла меня за pуку и, пoднеся пальцы к губам, начала дуть на них. - Сильнo oбoжглись? - Нет, сoвсем чуть-чуть, - я мягко высвoбoдилась, пpижимая pуку к гpуди и oщущая, как щёки снoва заливает pумянец, – Пpoстите, я все вpемя чтo-нибудь делаю не так. Пo кpайней меpе, можно радоваться, что я не уpoнила кастрюлю на вас. - Сядьте и не мельтешите под ногами. Пожалуйста. Она указала мне на низкий толстоногий табурет. Oт фигуры в голубых шелках исхoдили пpиятнoе теплo и запах пpянoстей, и неoжиданнo я пoчувствoвала, чтo боль уходит. На паpу секунд я пpикpыла глаза, пытаясь сoздать oбpаз представляемой мною рифмы, но ничегo случайнoгo в мoей гoлoве не возникло - только ладoни, сжимавшие мoи, зеленые глаза, не oтpывающиеся oт мoегo лица, гopький запах корицы и легкое дыхание - пoпытку oблегчить бoль oт oжoга. Именнo этo пoследнее вoспoминание и заставилo меня poбкo пpoтянуть pуки к узкой, угловатой спине. - Осторожно, - Зинаида Николаевна взяла полотенце и потащила на себя поднос с коричным печеньем, - иначе опять обожжетесь. - Нет, ведь теперь за мною следите вы, - я встала, помогая ей складывать сладости на поднос, - мой ангел-хранитель... - Какой я ангел, - она прыснула, целуя меня в висок, - я же Сатанесса, бес... Таю под юбкам копыта и хвост, забыли? - Не страшно, - я прижалась к ней ближе, - тогда будьте моим демоном. Демоном-хранителем... Согласны? - Русалка и Демон... История по вкусу Блоку. Он, к слову, заждался в гостиной, как и все гости. Вы идете? И вот она уже стояла в дверях, аккуратно неся поднос и шурша платьем, словно разбивая волны о воспетые ею же ирландские скалы. Без пяти минут полночь. Я успеваю протанцевать безумный танец в обнимку с Андреем Белым. Без трех минут - я поправляю растрепавшуюся прическу, ища взглядом хозяйку торжества. - Господа! Через пару минут мы перенесемся в Новый год, новый миг двадцатого столетия, обещающего много чудес! Как удивительно все переменилось вокруг! Открытия человеческого ума изменили наш быт и привычные представления о жизни. Возможно, наши с вами труды, уважаемые коллеги, когда-нибудь попадут в руки будущих поколений. Что подумают они о мечтах и чаяниях людей нашего времени? Умилятся? Улыбнутся?... Милостивые государи и государыни! Дорогие друзья мои! И вы, творцы будущего! К вам обращено мое слово! Я твердо убежден: сердца наши бьются в одном ритме, и вы верны заветам великих наших поэтов! "Сейте разумное, доброе, вечное сейте! Вам скажет спасибо сердечное русский народ!"Да хранит вас, людей, которых вы любите, город и страну нашу Господь! Последние слова, приправленные пузырьками игристого вина и сахарной пудрой, заглушил бой напольных часов. Двенадцать ударов. Один только миг - радость, и тогда я точно узнала - именно он называется жизнь. - Вы счастливы, Илона? - спросила меня Зинаида Николаевна, когда комната до отказа запомнилась серпантином и конфети. Подобный вопрос я уже слышала: на другом торжестве, из уст другого прекрасного создания... Но теперь я не сомневалась в ответе. - Вы еще спрашиваете! - рассмеялась я, увлекая Мадонну в тень блистающей электрическим сиянием елки. - Я тоже счастлива, - она зажгла папиросу, - знаете, Илона, только с вами я дышу легко и свободно, чувствую себя женщиной, а не бездушным земным существом... Я... Она запнулась. От переполнившей меня нежности я прижалась щекой к ее груди и внимательно вслушалась в ровное, спокойное сердцебиение. Зинаида Николаевна наклонила голову и несмело прижалась губами к моему виску, закрыв глаза. Я заулыбалась и, стиснув тонкими пальцами платье на спине поэтессы, медленно подняла голову вверх. Все мне в тот миг казалось таким правильным, будто бы кроме нас двоих в этой квартире, в этом городе, в этом мире больше никого не существовало... - Я... Мне с вами дышится легче... - со странными интонациями продолжила Зинаида Николаевна, - я целую вас, когда хочу того, но... Я... Я не хочу властвовать над вами. Я, вероятно, слишком люблю вас... - О чем вы? - голос мой задрожал. - Прошу вас... Выходите замуж, Илона. Нет нет, не говорите ничего! Не стоит! Не спрашивайте ни о чём! Ваш отец приходил на днях, вы помните? Он рассказал мне все... И о хорошей партии, и о выгоде для вашей семьи... Прошу, прошу, не плачьте! Это ведь прекрасно! У вас будет прекрасная семья, муж, дети! И я буду любить вас! Всегда буду! - Правда?... - я улыбнулась сквозь проступившие слезы. - Разве я обманывала вас когда-то? Я смотрела в ее глаза, слушала голос... И понимала, что она впервые, от всей души говорила мне правду. Да, она действительно была готова остаться со мной навсегда, и та грусть, зародившаяся в душе, уже не терзала меня, напротив, она грела, заставляя понять таинственную женщину, стоявшую в тени электрического света, заставляя ей верить.... Только теперь я поняла, почему минутная обида на нее заставляла меня отгораживаться высокой стеной от всех окружающих. Все эти месяцы я любила ее неубывающей любовью. И не хотела впускать в свое сердце никого другого. Я любила ее в тот вечер даже больше, чем прежде, испугавшись за то, что могла навсегда потерять ее. Я тянула руки к Мадонне, хотела согреть ее ладони в своих, заново переживая те несколько месяцев, что мы провели вместе, вспоминала каждый жест, каждое сказанное слово. Она еще говорила о многом, а я отвечала ей - искренне, смеясь, правдиво и честно радуясь тому, что она пообещала мне вечность. Звонкая, как смех Декадентской Мадонны, ночь уходила в свои вечные владения, забирая с собой снежный Петербург. Огни его, которые еще недавно, словно светлячки, мерцали между тенями, теперь казались бесконечно далекими и один за другим медленно падали в бездну. Молчала и Нева, сверкая, как черный алмаз, оправленный в сероватый гранит. Плещущие волны с легким рокотом набегали на причал - так девичьи руки несмело бегают по клавишам фортепиано. Бледная даль неба, дарящая звезды теперь совершенно другим землям, казалась так же бездонной, и сияла чернотой в торжественном молчании. Лишь изредка хоровод тех звезд показывался в утренней дымке, убегая обратно в ночь, в темноту, в поля, леса, в холодные воды, низвергалась, не ведая куда, словно человеческая жизнь , брошенная слепой силой в неизмеримую глубину мертвых судеб так же, как перед влюбленными всю жизнь расстилается пропасть. Но пропасть тоже имеет свои границы, Зинаида Николаевна. Мы встретимся, обязательно встретимся еще - там, где страх теряет всякий смысл. В Городе Тысячи Рек - нашей общей недостижимой месте. Ведь мы нашли друг друга - нашли тех, кто эту мечту с нами готов разделить. А пока у нас еще было время - святое богатство, потратить которое в новогоднюю ночь стоит лишь на одно - на самое важное в человеческой жизни - на любовь.