...И пусть над нашим смертным ложем Взовьется с криком воронье... Те, кто достойней, Боже, Боже, Да внидут в царствие Твое!
Так написал ей в своем посвящении Блок. Моя радость в том, что она сумела стать одной из этих достойных. И в том радость, что мы, сегодняшние, и Россия будущая, воскресшая,- можем неомраченно любить ее, живую, вечную. Вечную, как и ее строки. Вечную, как и моя любовь.Последнее
31 декабря 2015 г. в 01:22
С тех пор прошло много лет. Я стала старше, тучнее, и , что самое главное, я научилась писать по-русски. Теперь, просиживая дни напролет в уютной комнате, в окружении детей и сладостей, я готова написать обо всем, что случилось со мной тогда, в далеком начале века, когда юбки были длиннее, а счастье - мимолетней.
Хотя, о чем я говорю... Мое счастье длилось вечно. Я вышла замуж за прекрасного человека, единственным недостатком которого было то, что я его не любила. Зинаида Николаевна навещала меня. Конечно, это было не часто, но нескольких дней в году мне вполне хватало, чтобы не забыть согревшую нас однажды великую любовь. Так продолжалось долгое время... Пока все не рухнуло. Рухнула великая держава - наша Россия.
В 1917 году я получила тревожное послание от Философова о том, что знакомые постепенно отворачиваются от них. Он сам уже жил отдельно, ведь Зинаида Николаевна умудрилась с ним поссориться... В детали этой истории я вникать не буду, скажу лишь, что когда они встретились в Париже через много лет, то негласно решили не замечать друг друга.
А через два года в мои двери постучалась Тэффи. Время и бегство не пощадили ангела русской литературы - нежное, аппетитное тело было иссохшим и огрубевшим, губы тряслись в вечной молитве... Но в глазах была вся та же вечно страдающая радость. Через какое-то время и она оставила меня, перебравшись в Париж, "туда, к новой жизни". Но новой жизни не было. Если ангел был обижен небесами, то что же говорить о демонице? Я писала ей письма, и получала короткие, сухие ответы. И тогда я сама приехала к ней.
Это было весной 1926 года. Мы встретились странно, болезненно-холодно, будто были едва знакомы, но это было понятно - Зинаида Николаевна неумолимо старела. Ее сильфидовы волосы теперь неприятно блестели ядовитым, искусственным цветом, лишь у корней лаская мой взгляд благородной, естественной сединой. Я помнила, как Мадонна была красива... И она осталась красива для меня на всю жизнь. Моя возлюбленная. Мой демон-хранитель.
К слову, с Тэффи, покалеченным ангелом, она наконец подружилась. Хотя при встречах друг с другом на первых порах они в основном плакали, упорно, долго, с причитаниям...
Я часто слышала этот плач в первые годы войны. Той, на которую не пошел Блок. Но он с головой, с полным рвением погрузился в ужасы другой войны - войны со всей Россией. Поэтому для Зинаиды Николаевны Блока больше не было. Для меня его тоже нет, ведь Александр Александрович давно покинул этот бренный мир. Но теперь я могу точно сказать - они никогда не отрекались друг от друга. Почему? Да потому что их объединило нечто большее чем рифмованные и нерифмованные строки о людских отношениях. Их крепко, морским узлом, на всю жизнь связала любовь - трепетная и естественная, отравленная лишь одним - плачем: то был страшный, черный, бесславный плач... Плач всей России...
В Турции тоже было неспокойно. Реформы Ататюрка хотя и были направлены на благо нашей страны, но не прошли бесследно для душевного состояния населения. Ах, сколько седых волос я получила тогда, когда Реджепа вызывали на дознания... Но все обошлось. В ранней юности я водила с великим реформатором весьма близкое знакомство, и мой муж ограничился лишь потерей должности.
Все закончилось 9 сентября 1945 года, три года назад. Последние месяцы своей жизни Зинаида Николаевна много работала, и все по ночам. Она писала о Мережковском. Своим чудесным бисерным почерком исписывала целые тетради, готовила большую книгу. К этой работе она относилась как к долгу перед памятью «Великого Человека», бывшего спутником её жизни. Человека этого она ценила необычайно высоко, что было даже странно в писательнице такого острого, холодного ума и такого иронического отношения к людям. Должно быть, она действительно очень любила его... Конечно, эта ночная работа утомляла её. Когда она чувствовала себя плохо, она никого к себе не допускала, никого не хотела видеть… Последней ее строчкой, отправленной мне, была такой:" «Я стою мало. Все мы крайне мало стоим. Это правильно. Как же Бог мудр и справедлив...».
Она скончалась тихо, не потревоженная никем, кроме личного секретаря покойного Дмитрия Сергеевича. В мгновение перед кончиной две слезы стекли по её щекам и на её лице появилось выражение глубокого счастья...
В последний раз я увидела ее лежащей среди цветов. Ей сложили руки на груди, причесали обычной ее прической, чуть-чуть подкрасили щеки. Все как прежде. И только лоб ее, где когда-то красовалась декадентская повязка с брошкой, смиренно и мудро обвивал белый венчик с последней земной молитвой.
- Любимый демон мой, - шептала я, - Вы всегда хотели быть злой. Это вам нравилось - не правда ли? Властвовать всеми... А ту милую нежность, которую тайно любила ваша душа, и которую я любила, вы стыдливо прятали от чужих глаз. Но что мы знаем о том, что за семью печатями, о демон мой? Может быть, за вашими холодными закрытыми глазами уже сияет этот тихий свет примирения с вечным...
Я нагнулась и, поцеловав сомкнувшиеся навеки изящные губы, вложила в мертвые пальцы обод подаренного мне Мадонной кольца. Ее похоронили с символом моей любви... Но сама любовь останется нетленной даже после моей смерти. Я обещаю ей это сейчас, когда она, вероятно, смотрит на мою работу из окна в доме Города Тысячи Рек. Обещаю. И клянусь.