Дочь Босфора

Помощь семейству Мережковских с хозяйственными хлопотами, несомненно, входила в ряд моих обязанностей. Но кто же мог знать, что Дмитрий Сергеевич, почтенный муж со светлой бородкой и по совместительству мастер философски-религиозных рассуждений, расценит поиск подарка к именинам своей жены как очередную хозяйственную проблему? Я этого определенно не знала, оттого с самого раннего утра и до четырех часов по полудню ответственный супруг Белой Дьяволицы таскал меня за собой по салонам и лавкам как задохшуюся вьючную скотину. - Дмитрий Сергеевич, - не выдержала я после очередной несостоявшейся сделки, - у вас есть хотя бы идея, или, на крайний случай, общие контуры предполагаемого подарка? Он посмотрел на меня как на умалишенную. - Идея - материя спонтанная. И приходить она должна также спонтанно. А вы, чем глупые вопросы задавать, возьмите-ка у меня еще одну коробку! Я с трудом припоминала, что же такого мы успели купить. Шляпный магазин Мережковский обошел три раза снаружи и четыре - внутри, но единственной вещью, которую он оттуда вынез, стала шляпная булавка. "В хозяйстве все сгодится!" - заверил он и вручил мне хрустящий многослойный сверток. После мастерской дамских туфель, ювелирной лавки и цветочницы мы заели горе от невопылненного задания венским штруделем неподалеку от Аничкова моста, и затем, сытые и сонные, побрели искать "хоть что-нибудь приемлемое". - Почему бы нам не подарить ей китайскую вазу? - спросила я, когда перед моим носом захлопнулась очередная дверь с нарядной вывеской. - Потому что вазу подарит Лохвицкая, - Дмитрий Сергеевич боролся с развязавшимся шнурком, - тем более, о том, что Зинаида Николаевна имеет слабость к милым безделушкам, знаем только мы с вами. Остальные должны остаться под впечатлением, что она раз и навсегда отреклась ото всех мирских радостей и вкушает исключительно духовные наслаждения. Я закатила глаза. - Давайте подарим ей коробок мышей. Она их не боится, а визжащая Лохвицкая Зинаиду Николаевну очень порадует! - Хватит ёрничать, - Мережковский выпрямился и дернул у меня из рук коробку с шейными платками, - вообще-то, я торчу здесь, на морозе, исключительно из-за теплого отношения к вам. Вы же ее секретарь, вот и искали бы подарки сами! - Но как я могу искать подарок за вас?! - Обычно этим занималась Паша, - спокойно ответил философ, возвращая мне коробку, - но в последний раз она купила Зинаиде ошейник для собак. Ошейник, Илона! Она ведь даже не подумала о том, что у нас нет собаки! Я не говорю о том, что подарок такой был оценен весьма... неоднозначно. Я с трудом удержалась от глупого смешка. Поправив лацкан своего темного-коричневого пальто, Дмитрий Сергеевич молча зашагал куда-то в сторону бульваров и мне, мечтающей лишь о теплой печке, ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Мороз крепчал. Удивительная штука, этот русский снег. Он похож на непунктуальную барышню - сперва приходит в октябре, и тает через три дня, будто смущенно извиняясь за свой преждевременный визит. Затем прибегает бурным вихрем в середине ноября, своими ветрами вопрошая "ну когда же, когда?!", и уже потом, когда отгремят декабрьские морозы, он медленной поступью добирается к январю с сонным сиянием блеклого неба и невероятным удивлением, что его поезд ушел. Хотя во мне и текла на половину русская кровь, мои ладони (я забыла дома перчатки) это не спасало. Соболиная муфта висела у меня на животе, но я не могла до нее дотянуться - обе руки дрожали под тяжестью бесполезных покупок. Вдруг впереди загорелся огонек, и сквозь крупные хлопья мне отчетливо стала видна вывеска с надписью "m-me Сурганова с сынами". - Вы не устали? - деликатно поинтересовалась я у Мережковского, силясь не бросить коробки на землю, - может быть, стоит зайти погреться? - Ну что же, можно, - очевидно, темное пальто перестало справляться с бушующим ветром, - пойдёмте. С первого взгляда, что я бросила на обстановку странной лавки - вернее, с первого чуткого вздоха, - я поняла, что погреться мы зашли в обществе тесных рядов парфюмерных изделий. Тень конторки с весами, глиняная цапля над миниатюрным фонтаном, кресло для заказчиков, темные полки на стенах, поблескивание латунных инструментов и белые этикетки на стаканах и тиглях - вот и все, что хоть как-то можно было различить в этом обилии разноцветных пузырьков. Запахов улавливалось не больше, чем я слышала в саду отца, но они были столь едки, столь перепутаны, что даже самый лучший нос в мире не сумел был пробыть в этом месте более получаса. Как ни странно, я сразу же ощутила царившую в этих стенах серьезность, холодную серьезность, трезвость ремесла, сухую деловитость, исходившие от каждого предмета мебели, от утвари, от пузырьков, бутылок и баночек. И пока я, раскрыв рот, шла вслед за Мережковским, меня вдруг захватила мысль, что Город Тысячи Рек должен исходить именно отсюда, чтобы впитать в себя все ароматные капли, на создание которых только способен человеческий разум. - Чем могу помочь? - послышался голос за прилавком. Невысокий блондин в золотистом пенсне подлетел к Мережковскому и мгновенно занял его разговором о чем-то весьма пространном, но ведущем, разумеется, к обсуждению выгодной сделки. Меня же, как всегда, не замечали. После четвертого круга меж пахучих лавок мне стало невообразимо скучно. Дмитрий Сергеевич, судя по театральным возгласам, что-то выторговывал у глиняной цапли. Поняв, что в скором времени мы не уйдем из этого магазина, я аккуратно сгрузила коробки на пол, и присела на табурет, предназначавшийся, очевидно, для больших весов. И тут же была вознаграждена за собственную утомленность: на самой нижней полке, забытый и запыленный, стоял крохотный флакон в форме восточной лампы, с нежно-лиловой этикеткой на горлышке и надписью "Флорами". Не сумев побороть любопытство, я сняла с сосуда пробку и, капнув на запястье, вдохнула загадочный аромат. Теперь моя покрытая мурашками кожа источала тонкий цветочный запах, будто к лицу моему поднесли едва срезанные головки ирисов. Этот аромат показался мне отдаленно знакомым, но сей незначительный факт не умалял его восхитительных свойств. Аккуратно держа флакон в руках, я вышла из-за стеллажей и, едва не сбив с ног достающего кошелек Мережковского, поставила духи на прилавок. - А эти сколько стоят? - спросила я, неизвестно отчего запыхавшись. - Три рубля, - томно проговорил блондин в пенсне, - коллекция старая, не брал никто. Но аромат тонкий, у вас, барышня, вкус, должен сказать, отменный. - Мы берем! - Дмитрий Сергеевич громко кашлянул и стукнул по прилавку тремя широкими банкнотами. Когда мы выходили из магазина, снег уже перестал, и пышные сугробы, пугавшие прохожих еще несколько часов назад, были ровным слоем разметены ветром по рябистой мостовой. Я нежно погладила пузырек в своих руках. - Вот и подарок нашелся. - Действительно, повезло, - Мережковский надел перчатки (коробки до дома он согласился донести сам), - духов я ей еще не дарил. - Ну вот, в следующем году подарите, - мягко улыбнулась я ему в ответ. - Что это вы имеете в виду? - Ну как же, - я удивилась, - я же подарю ей этот флакон на эти именины. - Вы что-то напутали, - Мережковский выглядел серьезным, - духи подарю Зинаиде я. - Но это же я их нашла! - запротестовала я. - А я за них заплатил! - не унимался ответственный муж, - и их буду дарить я! А вы ищите другой подарок! - С какой стати?! - я начинала забывать, что Мережковский старше меня, и голос мой медленно переходил на крик. - А с такой, что я - муж, и подарка Зина ждет в первую очередь от меня! Так что дайте сюда флакон! - Не дам! - А ну... Он потянул ко мне обе руки, и я, спасая ароматное сокровище, отскочила назад, но, к сожалению, не совсем удачно: хрупкие "Флорами" пискнули, звякнули, блеснули в свете заходящего солнца, и в тот же миг многочисленные осколки рождественскими бубенцами зазвенели по льду булыжников. Поднявшийся внезапно ветер сдул их в широкие щели, унося в своих, гораздо более нежных, чем мои, объятиях тонкий ирисовый аромат. В дом Мурузи мы вернулись хмурые, расстроенные, разругавшиеся в пух и прах. Зинаида Николаевна, встретившая нас в передней, не стала задавать лишних вопросов, и (о, мудрая женщина!) сразу же развела нас по разным комнатам, строго-настрого приказав засыпать как можно скорее. Не снимая домашних туфель, я повалилась на ее кровать, кусая губы от обиды и злости за зря потраченный день. Взор мой неосознанно уперся в то, что некогда, очевидно, считалось туалетным столиком: там, среди томов великих умов всех времен и народов, в соседстве с чернилами и огрызками зеленых яблок, стоял, прислонившись к Толстому, изящный лиловый сосуд. Вот где я слышала этот запах! Её волосы! Каждый раз, когда она распускала их, этот запах долетал до меня. Тонкий и ласковый, легкий и изящный, как и она сама... ... На именины Мережковский подарил ей колье. Весьма занятная вещица, между прочим. Хотя не припомню, чтобы Зинаида Николаевна хоть раз потом надела бы это украшение. Лохвицкая, как и было предсказано, приволокла огромных размеров вазу, которую мадам Гиппиус, при всей ее завидной деликатности, на следующий же день отправила посыльным в Лугу, даже не удосужившись как следует упаковать довольно хрупкую вещь. Розанов принес конфеты, Блок - цветы, кровавые розы (интересно, где он раздобыл их в заснеженном Петербурге?...), Философов - замысловатый гребень для волос. Я же, чтобы насолить Мережковскому, хотела сначала принести Зинаиде Николаевне симпатичную дворняжку, но меня опередил Вейнберг (щенок этот бедный умер на пятый или шестой день). Так что, измученная поисками, я подарила Декадентской Мадонне настоящую восточную лампу, совсем такую же, с которой делал стеклодув флакон для злополучных "Флорами". Что же, пусть так, зато настоящая. Зато - с любовью...