Дочь Босфора

Клянусь здоровьем моей матушки, о том, что на улице невероятный гололед, я предупреждала Зинаиду Николаевну с самого утра! Но разве она когда-нибудь слушала чужих советов?... В глубине души я подозревала, что нечто плохое все-таки случится с ней, но когда в комнату, окутанный облаком пара, вломился дворник с пищащим существом на руках, я была довольно озадачена. Существом была Зинаида Николаевна Гиппиус. По малопонятному рассказу дворника, изобиловавшего крепкими выражениями в смягченный форме (очевидно, ругаться при барышне ему было совестно) я и Философов, прибежавший в переднюю с бритвенным прибором в руках, поняли, что Мадонна Декаданса пересчитала носом все пятнадцать ступеней храма Благовещения Святой Богородицы. На вопрос о причине ее визита в святую обитель Зинаида Николаевна громко фыркнула и потребовала у дворника оттранспортировать ее на диван. На вопросительный взгляд "спасителя русского символизма" Философов протянул тому копейку, и довольный дворник умчался восвояси. Я посмотрела на мадам Гиппиус. Недавнее падение, к счастью, почти не тронуло ее лица - разве что на крыле носа красовалась глубокая царапина, да губы были расслоены от мороза. Она протянула мне свое пальто. - Побудем одни. Философов, поколебавшись в дверях, все же удалился. Страшна была перемена в лице Белой Дьяволицы. Всегда злые губы сжались до синих прожилок, глаза вылезли из орбит и заблестели так, словно в миг растянулись до висков. Зинаида Николаевна закусила ребро ладони и жалобно, по-собачьи, застонала. У меня перехватило дыхание. - Что такое?! - судорожно шептала я, гладя ее ладони, - где болит?! Она кивнула на свои колени. Бережно сняв ее запорошенные снегом сапожки, я опустилась на колени и кончиками пальцев, изо всех сил стараясь не причинять ей большей боли, задрала теплую юбку до середины бедра. То, что я увидела там, сперва повергло меня в шок: под чулком, разорванном в клочья, стремительно расползлось багровое, маслянистое пятно. Что-то подсказывало мне, что рана Зинаиды Николаевны не входила в разряд обычных ссадин... - Я принесу воды, - заверила ее я, и, зажмурив глаза, выбежала из комнаты. Стоит все-таки признаться, что крови я боялась всегда. Каждая царапина, каждая глубокая заноза в нашем доме заканчивалась истерикой. Когда же кровь показывалась внезапно, да и, к тому же, на чьем-нибудь чужом теле, меня охватывало острое рвотное чувство. Но сейчас, когда дело касалось Зинаиды Николаевны, я вынуждена была затолкать свой страх в самый потаенный уголок души - туда же, где с недавнего времени волочило свое жалкое существование сомнение в любви ко мне мадам Мережковской. Я принесла в гостиную таз с горячей водой и свежее полотенце. Зинаида Николаевна продолжала нервно постанывать, то и дело украдкой вытирая выступавшие в уголках глаз горошины слез. - Будет немного жечь, - предупредила я, как можно бережней снимая с ноги белой Дьяволицы окровавленный чулок. Она стоически выдерживала мои прикосновения, хотя после того, что открылось моему взору минутой позднее, я сильно удивилась, как Зинаида Николаевна вообще могла держать себя в руках: кожи на правом колене, собственно, не было. Вместо нее, как второй приспущенный чулок, клоками свисала грязная алая рвань вперемешку с остатками такого же алого снега. Я взглянула на синеющие губы Зинаиды Николаевны. - Воды, - приказала она почти мужским простуженным басом. Я подала ей стакан. - Нужен йод... - вслух начала думать я, не вставая с колен и уперевшись руками по обе стороны от раненой Сатанессы. - Доктора надо, - мадам Гиппиус, казалось, почти успокоилась, но слова давались ей с трудом, - зовите. - Но где... Не дождавшись окончания моей фразы, Зинаида Николаевна пальцем указала в сторону кабинета Дмитрия Философова. Он сам появился в дверях, будто бы услышав немой призыв своей экс-любовницы (история отношений этих двух людей весьма занимательна, но рассказана будет чуть позднее). - Что она хочет?! - взмолилась я, наблюдая, как нежно Философов укладывает больную на подушки. - А вы не понимаете?! - возмутился он, - доктора, и живее! - Но где я достану доктора здесь? Нужно звонить в больницу, чтоб прислали карету! - Перестаньте пороть чушь, госпожа Захма, - рявкнул Философов, но тут же смягчился, - на четвертом этаже живет профессор. Сходите за ним. Побыстрее, пожалуйста! Профессор был в комнате через четверть часа. Это был пожилой мужчина с помятыми щеками и бородкой цвета яичных белков - так седеют блондины. Из всего полезного, что он сделал за вечер (я не беру в расчет те три раза, что мне пришлось бегать в близлежащую аптеку то за йодом, то за бинтами, то за каким-то порошком, название которого я до сих пор не выговариваю), было то, что седобородый профессор сумел вытянуть из Зинаиды Николаевны подробности всего того, что с ней случилось. - Она поскользнулась, - говорил он нам, когда Философов пытался убедить его принять плату за медицинские услуги, - на лестнице в храме. Уж не знаю, господа, как бережет ее Господь, что она отделалась коленкой! Лед на ступенях - это же прямая дорожка в небытие! Прямая и безбилетная! Ну, слава богу, все обошлось. Я ей вколол снотворное, она скоро успокоится. Две недели еще будет прихрамывать, на третью, надеюсь, все заживет. Если что не так - рана откроется или гноить начнет, - немедленно сообщите мне. И уберите вы свои бумажки, господин Философов, я же от всего сердца! Ну, не падайте! За светилом Российской медицины захлопнулась дверь. Вопреки всем показаниям, Зинаида Николаевна и не думала ложиться: я застала ее полусидящей с пудреницей в руках и зеркальцем на коленях. Прекрасная... Даже оставшись одна, она смущалась крохотной царапины на своем злом, красивом лице... Вдруг мне вспомнились слова седобородого профессора. " Прямая дорога в небытие"... Он говорил нам о смерти. Это былa излюбленнaя шутка очень многих вpaчей, и я всегдa старалась не обpaщaть нa них внимaния, но… именно сейчaс мысль о погибели вызвaлa во мне пpиступ холодного стpaхa. Неужели она… нет, этого не могло случиться. Только не сейчaс, когдa нас соединила любовь. Только не сейчaс!... Я бесшумно приблизилась к мадам Гиппиус. Она вздpогнула и взглянула нa меня исподлобья: - А, это вы... - Зинаида Николаевна казалась смущенной, - ваша grand-mère* не будет против того, что вы задержались у нас так надолго? - Я буду с вами, сколько потребуется, - уверенно ответила я, присаживаясь на кровать и проводя подушечками пальцев по ее ладони. На ней, чуть набухший, красовался белоснежный бинт. Гиппиус убрала рукой прядь волос с моего лба. - Я измучила вас? - пальцы коснулись кожи нежно и аккуратно, - простите... - Не извиняйтесь! - поспешно ответила я, - лучше расскажите, зачем вы пошли в церковь совсем одна? - Одна? - Гиппиус загадочно грустно усмехнулась, - я была не одна. Я была с мужчиной. Нет нет, не уходите! - она крепче сжала мою руку, хотя я не предпринимала ни малейшей попытки отстраниться, - между нами ничего не было. Это был Розанов. Я опустилась к ней на подушку и, зaбpaв пудреницу, отложила ее нa стол. Затем я обняла ее, пpижимaясь теснее, молчa пpося о спокойствии, нaдеясь нa соглaсие, и больше всего нa свете боясь разбудить в ее сердце раздражение или недовольство. Но Зинаида Николаевна лишь остоpожно пpовела пaльцaми по моей спине. Я поднесла к губам ее руку: - Я так испугалась за вас... Впервые я с таким вниманием относилась к чьему-то горю... - Жаль, что всё так обернулось... - Как ваши колени? - Лучше, - она приподняла край одеяла, - не беспокойтесь. Мы просидели так больше часа. Когда, наконец, ее глаза начали слипаться, и объятия слегка ослабли, я осмелилась выйти из комнаты. Уже на пороге я услышала слабый шепот. - Милая Илона, - мадам Гиппиус зло сверкнула глазами в темноте, - если кто-то узнает, что я упала, запутавшись в собственных ногах, клянусь жизнью, вам не избежать расплаты. Убийственная красота... Прелесть ее пылающего гнева мне еще предстояло узнать. * - бабушка