Романс резервистов

***

Город спит. Усталым сном мастеровых, летучими грезами детей, чутким полузабытьем стариков и сладким беспамятством влюбленных. Город спит привольно. Нежится в синей летней ночи, разбросав по отрогам Белых гор полосу черной крепостной стены. За черной стеной встают еще шесть — молочно-серебристых, как скалы Миндоллуина в лунном свете. Город спит чутко. На стенах и башнях не дремлют стражи, присматривая за порядком на облитых луной улицах. Город спит беспокойно. Каждый дом, каждый камень, каждый житель в нем живет своей жизнью — и жизнью Города. Даже ночью не затихают шорохи, голоса и шаги, хлопают двери и постукивают колеса. Откуда-то доносится песня, откуда-то — детский плач. Город спит мирно. Давно миновали времена, когда черная мгла клубилась над стенами, когда на улицах лязгало железо, а ворота содрогались от таранных ударов. Город устоял. Город знает все. Город помнит всех. И порой в предрассветной темноте Городу снятся чужие кошмары… Ингольд А ну-ка, смертнички, а ну, тетери сонные, подъем! Стр-роиться! Все сдали, вашу же мать, Город не сдадим! Подъем, сказал! Смотрю, добросовестно тут разве к поспать относятся! Засели, как свиньи в берлоге! Встать, твою мать, пока в рыло не получил! Глаза б мои на себя не глядели. Половины от нас не осталось, а кто есть — на ногах-то не держатся… По местам! Лучники, к бою! Сейчас полезут, гады. Ох, полезут! Бой, ребята, — это единственное средство для достижения победы в бою-то… Хохочут — ну и добро. Который это штурм? Да какая разница-то? Дрянь мое дело. Смотрю в бойницу — а перед глазами яблоня цветет. Качается… Красивая такая, розовая. Не упасть бы. Помнишь, милая, как мы про дом-то мечтали? С яблоневым садом… Домечтались. Кто сдал Анориен? Я сдал. Нет у нас больше яблонь-то. Ты меня прости, милая. Обещал я, помню. Но слова не сдержу. Ничего-то не будет. Ни яблонь, ни дома. Ни любви нашей. А еще смеялся когда-то, что война, мол, лекарство от любви… Дурак я был, милая. Прости дурака. Ты только выживи, милая. Выживи! В долине с зеленой травой, где память жить будет, даже когда все погибнет. Слова-то не скажу, живи и будь счастлива. Который это штурм? Какая разница? Темно, ткни в глаз — не видать ничего. Впору бы орков поблагодарить. За факелы-то. Целься! По оркам! Залпом! За Гондор! За Анориен. За яблони. Быстро все меняется… Всего-то три дня назад на совете мы с Фарамиром гавкались, как кобели у забора, кому больше нужны подкрепления. Спорили, какую дорогу держать — Анориен или Осгилиат. Не вдруг вспомнишь теперь, кто о чем говорил-то. Да и неважно уже. Нет у нас больше Анориена. И Осгилиата нет. И Фарамир вернулся на носилках, с харадской стрелой в боку. А харадский-то яд — такая штука, от которой либо сразу на тот свет, либо после недели в горячке. Вставай и светись, лорд Фарамир! Ну же, друг, встань теперь! Вечный ты человек-наоборот, встань и скажи, зачем все это?! Скажи! Ты-то умеешь хорошо говорить, как начнешь гнать пургу — так разом поверю тебе-то! Встань, а? Анориен сдан. Осгилиат сдан. От наших отрядов меньше половины осталось. Зачем все это? Проклятые твари кружатся над головой. Орут так, что уши закладывает. Как ты управлялся с людьми в Осгилиате-то, а, лорд Фарамир? Что мне делать теперь вот с этим, с мальчишкой? Он сидит и смотрит, и глаза у него безумные донельзя. Он из твоих ребят! Что мне с ним делать, а? Скажи мне! Посоветуй! Помнишь, смеялся, что у меня в отряде семь раздолбаев? Вот твой отряд. И что мне с твоими-то раздолбаями делать? Счастливчик ты, друг. Валяешься в бреду и даже не знаешь, как нам теперь стыдно. Как мы могли отступить? Впятеро, вдесятеро их больше — нельзя было отходить! Всем полечь на тех рубежах, чтобы по трупам они к Городу шли, но — не отходить! Встань же, Фарамир! Встань, а? Возрази мне. Расскажи, почему отступление — не поражение. Озадачь чем-нибудь, чтоб все разом поверили, что еще есть надежда. Нету у нас ее больше, надежды-то. Мечники, стройся! К бою! О, родные рожи! Итилиенцы! Живые? Радость-то какая! Ничего про Фарамира не знаю. Безнадежно, говорят… Видел, да. Плохо. Да сами знаете… Все там будем, ребята. Но хорошо, что вы пока здесь. Вот, пошли… По местам стоять! За Гондор! Опять эта клятая яблоня перед глазами… С-соберись, Ингольд, мать твою так и перетак, соберись! Не время тут вялиться-то, чуть лестницу не прохлопали, было бы дела. Ко мне! Навались! Взяли! На «три»! Раз… два… Три! У-уф. Веревку руби! Да руби же! Да что ж ты!.. А, ясно. Полежи тут покамест. Все там будем. Лучники! По обслуге катапульты… Залпом! Ах ты ж, не успели, мать вашу! Ложись!.. Темно, не видно ничего. Горячо. Голове горячо… И не больно — странно. А яблоня-то розовая такая… Качается… Что там про целителей? Мне-то?! Да ладно, это я задох случайно с устатку, ребята, бросьте. Встану, сейчас встану. Знаете, какие… в Анориене-то… яблони… Фарамир «Дол Амрот за Гондор! Дол Амрот за Фарамира!» Омерзительный привкус крови на кожаной перчатке, которую безжалостно всунули между зубов. Боль в боку, от которой уплывает сознание. Слишком туго затянутая в спешке повязка, которая не дает дышать. Точно в тумане, лицо князя Имрахиля… Вставай, вставай, ему тебя не поднять на коня. Вставай, подтянись в седло, давай же, сделай! Ворота Минас Тирита, перестроившиеся отряды… Каменные стены, которые блестят все ярче и ярче, а все остальное заволакивает серым туманом. Плохо. Оттуда, из-за сдвигающихся стен, зовут по имени, окликают, уговаривают… Откуда взялись незнакомые повороты в городе, который знаешь наизусть? Это лихорадка, это бред, это пройдет. Надо только найти своих, надо идти туда, откуда зовут… Голос отца. Но стены такие же каменные, зеркальные… Это бред! Надо искать, надо найти выход из этого лабиринта, надо прорваться обратно, к своим. Но куда ведут эти дорожки между каменными зеркалами? О чем говорят люди за серым туманом? Не слышно. Не видно. Зато тихо-тихо начинает шептать сам серый туман, и больно смотреть на блеск каменных зеркал. — Останься… Успокойся… — Нет! Мне нельзя, мне надо туда, к людям. Мне нужен выход. — Отсюда нет выхода. Останься. — Там бой, там война, я нужен там. Поворот, серый туман свивается клубами. Тупик: каменное зеркало. Больно: налетел на камень. Или это сдернули повязку там, в мире за стенами? — Успокойся. Сколько ночей ты не спал? Сколько дней не отдыхал? — Неважно. Я нужен там. Должен быть выход… — Ты видишь, отсюда нет выхода, — ласковый-ласковый шепот тумана. — Бывает ведь и так, что выхода нет. Вспыхивает каменное зеркало, с пугающей отчетливостью рисует картину. Сотня стрел и сломанный меч в руке брата. — Есть выход? — вкрадчиво вопрошает туман. — Может, он сдался и не смог его найти, а? Боль, гнев, отчаяние. Нужно время, много времени, чтобы ответить, чтобы отвести взгляд от кошмара… — Смерть — не обязательно поражение. Он победил. — Так что тебя не устраивает? Разве смерть — не выход? — Нет, для меня не выход. Я нужен там. — А он разве не был нужен? А все остальные, кто погиб на войне, разве не были нужны? Почему выход должен быть только для тебя? — Даже если его нет, я должен его искать. Вздыхает серый туман, сдвигаются каменные зеркала. — Ищи. Чем больше ты мечешься, тем меньше сил у тебя остается. Ты только приближаешь смерть. Вот это действительно страшно. Вот это действительно отнимает волю и вызывает желание упасть и лежать неподвижно, свернуться в клубок и закрыть голову руками… — Ч-ш-ш, — это снаружи, из-за каменных стен. — Лежи спокойно. Не надо! Нельзя успокаиваться, нельзя беречь силы, этот серый туман вокруг — это не просто туман, это болото! Это то, чего оно хочет! Чавкает под сапогами болотная жижа, вязкая, обволакивающая. Остановишься — погибнешь сразу, пока выдираешь ноги из топи — живешь. Нельзя останавливаться! Очередной каменный тупик, очередной обманчивый зеркальный поворот. Камень кажется горячим, просто раскаленным. — Отсюда нет выхода, — подбирается сзади серый туман, окутывает прохладными и влажными лапами. Или это там, за зеркалом, скользит по рукам губка, смоченная водой? Плохо, очень плохо! Все яснее серый туман и каменные стены, все слабее ощущение реального мира… Плохо! Пока еще есть силы, пока еще есть хотя бы искра сознания — надо прорваться через туман, надо оттолкнуть влажные лапки, надо искать! Очередной каменный поворот, очередной тупик, очередное зеркало. Вспыхивают объятые огнем стены Белого города, кружатся черные тени. Голосов, которые рассказывают об этом, почти не слышно, но зеркало все покажет. Голос знакомый, это Ингольд, страж Северных рубежей. Значит, Анориен тоже сдан, значит, Рохан не придет, кольцо осады сомкнуто… — Я нужен там! Я должен быть там! — Ничего ты никому не должен, — ласково предлагает туман. Так ласково, что хочется согласиться сразу. — Ты уже все сделал. Как и многие. Успокойся. Нет выхода из путаницы каменных отражений. Нет сил идти по вязкому болоту. Нет сил оттолкнуть влажные лапки тумана. Затягивает болотная жижа, сдвигаются зеркала, баюкает серое одеяло, точно на руках несут, вот только почему-то страшно, как в детском кошмаре… — Помогите! Отец! Отец, помоги! Откуда-то издалека, из-за каменных зеркал приходит ответ, и голос, который невозможно узнать в липком, маслянистом тумане: — Ты не должен лишать его выбора, пока он еще жив. Серый туман свивается спиралями у зеркал, на мгновение обретающих прозрачность, когда взмах руки разгоняет серую дымку. — Мой выбор — жить! Жить же, во имя всего светлого, жить! Я нужен, я должен… Кому сказано — серому туману или людям за стенами лабиринта? Это кошмар в зеркале, или это действительно происходит там, за стенами? Жить же! Надо вырваться из этих зеркал, надо найти выход, сейчас же, немедленно! Вырастает впереди зеркальная стена, вспыхивает огнем, отгораживает реальность. — Ты опоздал. Выход был перед тобой. Просто он тебе не нравится. — Если не нравится выход, надо искать другой. Серый туман. Зеркала. Все меньше сил, все больше усталость, все слабее связь с реальным миром, даже боли уже нет. Плохо! Чавкает болото под ногами, к коленям подбирается липкая грязь. Разводы остаются на зеркальном камне, когда ладонь касается очередной стены в тупике. — Ты опоздал, ты же знаешь. Ты опоздал там, но можешь поторопиться отсюда. Да, опоздал. Дважды. Свернуться клубком и ждать, пока отец возьмет на руки, пока брат погладит по волосам… Вы ведь меня простите, родные? Вы простите мне все, кроме позора, верно? — Пусть. Тем нужнее я там теперь. Почему вместо отрешенного отчаяния серый туман вдруг вскипает бешенством? Нет, это не бред, не видения, не собственные мысли — это что-то другое, какая-то сила, с которой можно сражаться, чужой морок, который можно победить! Есть выход! Есть! Надо драться! Сдвигаются зеркальные стены. Нет сил ударить по ним, кажется, что ударишь по лицу погибшего товарища… Захлестывает липкое болото. Никто не узнает об этом последнем бое, никто не спасет от чужой неведомой силы… На мгновение отчетливо ощущается свинцовая тяжесть тела, сковывающий холод и слабость. Воздуха не хватает, нет сил дышать там, в реальности, — нет сил вырваться из серого болота в зеркале бреда… — Фарамир! Голос издалека, из проклятого лабиринта, по которому начинает гулять эхо. Шарахается серый туман. Кто здесь? Кто знает об этом лабиринте, кто мог добраться сюда? — Кто здесь? — голос глохнет в тумане. Болото затягивает, из последних сил рывок на звук: — Кто ты?! Внезапный порыв свежего ветра проносится меж каменных зеркал, смахивает серую дымку. Он пахнет травой и весенней свежестью. Откуда здесь запахи? Откуда здесь звуки? Откуда здесь чистый воздух и почему его много? Истаивают зеркальные стены, точно лед плавится под лучами солнца, возвращается ощущение тела и пространства вокруг. И боль. Но боль — это жизнь, это лучше, чем тени в зеркалах! Ничего не видно, и нет сил открыть глаза, и никак не надышаться всласть… Из остатков серого тумана проступает лицо. Незнакомое лицо, увенчанное звездой Элендила. Вот, значит, о чем говорило старое пророчество, вот о ком говорили полурослики… — Мой лорд, вы звали меня? Я иду. Что прикажет Король? Эовин «Ни один смертный муж не может помешать мне! — Но я не смертный муж! Ты смотришь на женщину». — Так ли ты хотела умереть, Эовин, дочь Эомунда? Ты так стремилась к славе воинов! Так стремилась быть равной мужчинам, дева-воительница. Ты ли это? — Это была судьба! Не будь я женщиной, это ужасное создание одолело бы меня. — О да, дочь Эомунда! Но ведь есть что-то хорошее в том, чтобы быть женщиной, не так ли? Я всегда тебе это говорил. — Оставь меня, Червослов! Ты не можешь быть здесь, это морок, это бред! Ты заперт в Ортханке, и чтоб тебя говорящее дерево там задавило! — Ты сердишься как женщина, прекрасная дочь Эомунда. Ты и есть женщина. Разве я не говорил тебе, что это хорошо? — Оставь меня! Я воительница Рохана, я убила чудовище, я отомстила за Короля! Разве дела мои не равны делам мужчин? — Дела твои равны делам мужчин, Эовин. Но судьба твоя — быть женщиной, и ты сама признала это перед созданием Темного Властелина. Отчего же теперь ты не желаешь этого признать? — Оставь меня, морок, оставь! — На кого же оставить тебя, прекрасная дочь рохиррим? Что ты будешь делать дальше, ты, признавшая себя женщиной? Удел женщины — мужчина, который будет ее защищать… — Я сама могу защитить себя! — О, нет, и ты это прекрасно знаешь. Если бы не полурослик, ты бы не победила в этой схватке. Если бы не твой брат и не Король — ты бы не защитила себя от меня. — Ты морок! Я не верю! — Конечно, я морок, дочь Эомунда. Чем же еще я могу быть? Я — твои мысли, Дева Рохана. Что ты станешь делать теперь, когда твоего приемного отца нет в живых и твой брат, быть может, тоже пал? Что ты станешь делать, Эовин? Ведь ты — женщина и не сможешь себя защитить в мире мужчин. — Я могу. Я сделаю это! Сгинь, черный человек, я не хочу знать тебя! Я убью тебя! — Нельзя убить свои мысли, Эовин. Можно убить только себя. — Я хотела умереть, но судьба послала мне победу. — Много ли радости тебе в той победе, дочь Эомунда? Много ли радости в подвиге, если тот, ради кого ты совершила его, отказался от тебя? Он не станет защищать тебя, Эовин. Ты женщина, но ты не его женщина. Он не станет защищать тебя. И я добьюсь своего. — Ты в Ортханке, Грима! Ты морок, бред моего помутненного рассудка. Я знаю… — Неважно, где я, Эовин. Я уже добился своего — ты объявила себя женщиной. Я приду к тебе из твоего же рассудка, Эовин, я уже здесь. Я уже победил. Тебя некому защитить, Эовин. Некому. Твои мужчины мертвы. А тому, кого ты избрала бы в защитники, ты не нужна. Я приду к тебе. Из твоего воображения я приду к тебе снова и снова. Теперь тебя некому защитить, дочь Эомунда, женщина рохиррим, но все-таки женщина. — Если ты приходишь ко мне из моих мыслей, мне лучше не жить, Червослов. Если моя душа отравлена твоими словами, мне незачем жить. Если я стала стыдиться того, что я женщина — мне лучше умереть, потому что мне не удалось родиться мужчиной… — Эовин, дочь Эомунда, проснись! Твой враг покинул этот мир! Нет, не покинул. Мой враг — не тот, кого я победила… Мой враг — я сама… — Проснись, Эовин, Леди Рохана! Проснись! Тень ушла, и вся чернота отмыта дочиста… Нет, не смыта… В моей душе она осталась… — Позови ее. Кто? Кто может позвать меня, кроме тебя? Кому ты отдаешь меня, если все мертвы? Кому? — Эовин! Эовин! От неожиданности глаза открываются сами. — Эомер! Откуда это счастье? Они сказали, ты убит. Нет, это были только злые голоса в моем сне. Долго ли я спала? — Недолго, сестра моя. Но не думай больше об этом. Эомер Какие у тебя грустные глаза, сестренка… Я так рад, что ты жива! Я так благодарен Арагорну за то, что он спас тебя. Родная, что случилось с тобой? Почему ты отправилась в это сражение, маленькая моя? Почему ты ни слова не сказала своему брату? Что у тебя за горе, родная? Я убью всякого, кто заставит тебя плакать, даже если это я сам буду. Расскажи мне, маленькая, чем я могу помочь тебе. Расскажи сейчас, ведь я уйду завтра в поход. Да, мы уходим. Нет, маленькая, тебе надо лежать. Целители не велели тебе вставать еще десять дней. Но это будет последний поход. Я не понимаю, почему мы идем туда, я не знаю, что там случилось, это какие-то высокие материи, Гэндальф понимает. Я спрошу его, сестренка, но я не успею вернуться к тебе и рассказать. Не надо плакать, маленькая. Все будет хорошо. Ты же знаешь, что славная смерть может только обрадовать воина! Сестренка, но ты-то почему хотела смерти? Я ж ему голову оторву, если он виноват! Не надо так грустно на меня глядеть. Ты у меня самая красивая. Ты у меня самая лучшая. Да дурак тот, кто не увидел! Да плюнуть и растереть, Эовин! Ты еще и героиня. Это ж надо, назгула убила! Ты себе даже не представляешь, как я тобой восхищаюсь. Ты у нас гордость дома Эорла, маленькая. Самая храбрая, самая красивая! Ничего, родная, мы вернемся, мы постараемся. Ох, и дурак же я, Эовин. Не знаю, чем тебе помочь… Правда, не знаю. Я только знаю, что ты моя любимая сестричка, что ты мне дороже жизни и солнечного света. Улыбнись же, родная! Ох… Чем тебе помочь? Видеть не могу, как ты грустно улыбаешься. Не хочу никуда уходить, ну как я тебя оставлю, маленькая? Я буду просить судьбу, чтобы послала тебе помощь, когда меня не будет. Я жизнь отдам за то, чтобы ты была счастлива, Эовин… Не могу я смотреть тебе в глаза. Да, маленькая, конечно, я буду осторожен. Конечно, я постараюсь вернуться, разве я могу оставить свою сестренку одну? Ох, не могу я тебе в глаза смотреть, не могу, не нравятся мне твои глаза, маленькая. Я ж ему голову оторву. Да, сестренка. Да, не волнуйся. Да, я тоже тебя люблю. Прощай, Эовин! Будь счастлива, маленькая. Я буду просить судьбу, чтобы она помогла тебе, потому что я ничем не могу тебе помочь. Ох, как же я на себя за это зол! Засыпай, маленькая. Поспи еще, я с тобой. Да, я посижу, конечно. Обязательно. Никуда не денусь, гори оно все… Спи. Ох, какой же я беспомощный дурак, Эовин…