Бесконечное лето: Не чужие

Обычно я не запоминаю сны, да они и не стоят того — какие-то бесноватые отрывки с рушащимися зданиями, лестничными пролетами и погоней за потерянным временем. Пару раз родители снились, да еще давеча какие-то летние приключения с девчонками, которых никогда не было и быть не могло — вот и все мое богатство. Но сейчас дела обстояли иначе. Полностью. Радикально! Начнем с того, что я был в космосе. Не в самом безвоздушном пространстве, конечно, а на чем-то вроде космической станции. Я парил в невесомости, которая ощущалась неожиданно тепло и мягко — будто купаешься в ласковом море на закате, без коварных волн и резкого ветра — и сквозь огромный иллюминатор рассматривал медленно вращающуюся далеко внизу Землю. И где-то далеко на заднем плане играла музыка. Это же сон, так что отчего бы и нет. Земля была удивительно красивой — ярко освещенный сине-белый шар, парящий в контрастной черноте космоса. На обращенной к нам стороне я сквозь слой облаков с трудом разобрал Южную Америку. А индейцы там смотрят в небо и не знают, что с орбиты за ними следят чьи-то внимательные глаза… — На берегу пустынных волн висел он, дум великих полн, — к иллюминатору, ловко оттолкнувшись ногами от противоположной стены, подлетела беспричинно радостная Алиса. Вместо всегдашних защитных слаксов на ней была короткая джинсовая юбочка, темно-синие нейлоновые колготки, короткая белая майка, обнажающая то, на что хотелось пялиться, пока не дадут по шее — все это вместе производило впечатление чего-то жутковато-возбуждающего. — И вниз глядел… — Нет тут никаких волн, Двачевская, — заметил я. Черт знает, почему, но чувствовал я себя очень уверенно, совсем не так, как в нашей пыльной и ржавой реальности. — Как там сказал классик: «и нескладно, и нескладно, у тебя в трусах прохладно». — Как минимум, радиоволны — раз! — она принялась загибать пальцы, медленно поворачиваясь вокруг своей оси — завлекательное зрелище. — Жесткие гамма-волны — два, космическая радиация там, и прочее. Ну, и еще всякие хитрые штуки, которыми нас тряпки наверняка просвечивают — три. Умный ты, Санек, страшное дело. Тьфу, черт, соревнование эрудитов какое-то, а не сон! Я скептически покачал головой. — Почему думаешь, что просвечивают? Командование наверняка предупредило бы… — А чем они за твоей спиной сейчас занимаются, как думаешь? Я обернулся так резко, что тоже едва не завертелся волчком. Уф-ф-ф-ф… На меня глядела отвратительная морда инопланетянина. Угольно-черные глаза без зрачков, птичьи кожистые веки, пористая сероватая кожа. Как он сумел подобраться так близко? И что он вообще делает на нашем космическом корабле? — Алиса, жми тревожную кнопку, у нас прорыв! — я собирался это заорать, но, как часто бывает во сне, изо рта донеслось только слабое шипение. И еще вылетело слабое облачко пара. Температура стремительно падала. Девушка улыбнулась, продолжая висеть у иллюминатора. Невозможный в стоячем воздухе станции ветерок лениво шевелил ее волосы. — Не волнуйся, Сашка, все путем, все будет в лучшем виде — и дадут тебе лейтенанта, непременно дадут… Кой черт! Я и так давно лейтенант, кто бы меня без этого пустил за рычаги зенитного комплекса? Что происходит, почему Алиса так спокойна? Несмотря на присутствие чужого, ее глаза все равно были прикованы ко мне. И я, как обычно, не мог понять, что в них. Уж точно не страх. Дышать становилось все тяжелее. Как мы вообще оказались в космосе? — Товарищ лейтенант! Проснитесь, товарищ лейтенант! И я вырвался из всей этой непонятной, тревожной невесомости и, как обычно бывает после отрывочного сна, заметался и запаниковал. Но ничего страшного не происходило; просто мы прибыли к месту назначения. — Ты храпел, — Алиса, настоящая, не из сна, со своей всегдашней кривой ухмылкой выбиралась из машины. — Как автобус на холостом ходу. — Ты, может, тоже храпишь по ночам, я же ничего не говорю, — буркнул я и тоже полез наружу. Припарковались мы у засыпанного опавшими листьями служебного входа специнститута — интересно, почему? Ростом не вышли заходить через парадный? Люблю я это наше отношение: нам срочно нужен этот незаменимый человек — так давайте выдернем его с заслуженного отдыха, запихнем в машину, а потом еще и проведем через черный ход, поручим очередное невыполнимое задание и не дадим возможности отказаться! Слова товарища Сталина про «винтики», без которых любой механизм разваливается, прошли, такое впечатление, совершенно мимо некоторых ушей. — Быстрее, товарищи, — поторопил нас отиравшийся поблизости неприметный парень в скверно сидящем сером костюме. — Не задерживайте, время дорого. Я как раз собирался высказаться в том смысле, что капиталистический девиз «время — деньги» — суть позорная отрыжка проклятого прошлого, и не к лицу представителю авангарда коммунизма следовать волчьим законам мира чистогана, но не успел, потому что нас резво втолкнули в коридор, и под белы рученьки потащили по застеленным вытертыми дорожками коридорам второго этажа. Да в чем дело-то? Давешних журналистов неожиданно перенесли на более ранее время, или еще что? А потащили потому, что боль в ногах, кажется, возвращалась: не острая, рвущая сознание на куски, как была в шахте, а обыкновенная, можно сказать, повседневная, привычная боль. Привет, стерва. Не успел я по тебе соскучиться. Навстречу попадались все больше такие же неприметные, что и комсомолец на входе, спортивные фигуры с холодными глазами, и я попытался вспомнить, что это означает, но так и не вспомнил. Оранжевый уровень опасности, по штатовской моде, или еще желтый? Точно не красный, тогда бы тут осназ стоял, наш, местный. А парни в костюмах — это когда опасность есть, хотя никто еще не понял, в чем она состоит, но имеется необходимость обозначить кипучую деятельность. Чистая симуляция, конечно. И уровень вроде бы все-таки желтый. На входе в кабинет Наливаныча — его собственный, а не помещение штаба, где он проводил большую часть времени — стоял еще один спортсмен с рацией в руке, напряженно слушая изливавшуюся оттуда матерную информацию и стремительно светлея лицом при видя нас. — Проходите, пожалуйста, товарищи офицеры! — воскликнул он с очевидными интонациями «наконец-то-можно-избавиться-хоть-от-этой-бодяги» и с перепугу добавив Алисе звездочку на погоны. А может, они просто хорошо знакомы были, я не знаю. Внутри кабинета, кроме начштаба, народу было полно — или просто такое впечатление складывалось, потому что комната была небольшой, и людям приходилось стоять плотно, словно в очереди. Я, кроме владельца кабинета, двух его заместителей, да скромно пристроившихся в углу на столе девчонок, никого не знал, зато Алиса очень уж сердечно перемигивалась и хлопала по плечам нестарых еще капитанов, заполнивших комнату. Черт знает, почему, но это было обидно. — Двачевская! Ружичка! Вы где пропадали? Алиса! Где ты была? — Наливаныч был весь какой-то шумный, тревожный, суетливый. Очень опрометчиво; Алиса находилась в самом своем шкодливом настроении. — Где была? Где же еще, Анатолий Иванович — блядовала, — ласково промурлыкала она. На помещение упала морозная тишина. — Как мы и договаривались. А Сашенька мне помогал. В меру своих скромных сил, конечно. В тягучем безмолвии было отчетливо слышно, как кто-то подавился слюной. — Да… да… — пробормотал Наливаныч. Он будто даже не услышал Алису. Что тут вообще творится? — Присаживайтесь, ребята. Вон там, поближе к экрану. Выбравшись из-за чужих широких спин, я, наконец, углядел в дальней части комнаты громоздкое черное страшилище с блестящими выпученными глазами. Страшилище занимало всю стену и состояло из двенадцати составленных «стенкой» телевизоров, но пока молчало и показывало только черно-белый «снег». Оттого все и столпились у входа, получается, чтобы лучше наблюдать передачу. А что показывают? Неужто «Международную панораму»? — Слушай, Иван, чего тут происходит-то? — заговорщицким шепотом поинтересовалась Алиска у стоявшего рядом смутно знакомого парня. — Срочный сеанс видеосвязи с вышестоящим командованием, — буркнул он. — Никто точно не знает, но что-то адски важное. — Иван, спасибо, Иван! Иван, ты лучший! А может, наконец, что-нибудь хорошее расскажут, что война кончилась, например? Вряд ли, победы куются медленно и расчетливо, а неожиданно и вдруг случается только крупная подлость. Динамики громко и противно запищали, экран развернулся в изображение чего-то, смутно напоминающего карту мира… нет, скорее земного шара, очень схематичное. Над шаром парила яркая ушастая точка, из которой как будто бил вниз тонкий луч света. — Спутниковая связь, — прокомментировал Иван. — По узкому лучу, канал открыт менее получаса, оттого и спешка. Тем временем, на экране, сквозь нежданные полосы помех и «снег», прорвалось чье-то лицо. Погодите-ка… это ж министр обороны! По телевизору его не часто показывают, но назначен вскоре после начала войны, так что фотографии в газетах были — пожилой, редеющие темные волосы зачесаны назад эдаким японским «плодом дерева гинкго», защитного цвета мундир с толстыми орденскими планками и погонами генерала армии… Смотрел он, кажется, прямо на меня. И взгляд у него был очень нехорошим. — Здрасси… — поздоровался я с экраном. — Здравствуйте, товарищи, — глухо ответил министр. Теперь уже мне пришло время давиться дыханием. — Время нашей передачи ограничено, поэтому я буду говорить кратко, — похоже, слова давались ему с трудом, но произносил их министр сухо и четко. — В настоящее время наши станции слежения в атмосфере и за ее пределами наблюдают, как пришельцы предпринимают попытку изоляции укрепрайона ЗП-Блок. Имею в виду ваш зенитный комплекс и прилегающие к нему территории, что включает примерно тридцать пять-сорок процентов области. Он говорил медленно, и слова падали тяжело, словно пудовые гири на илистое дно пруда, вздымая черные облака шока и непонимания. — Товарищ генерал армии, разрешите обратиться? — это был не Наливаныч, но кто-то из его заместителей. Министр махнул рукой. — Времени мало, так что без церемоний. — Что имеется в виду под «изоляцией», о которой вы упомянули? — Мы не знаем, — сказал человек на экране, и комната дружно выдохнула. — Насколько удалось установить, на орбите формируется некий купол, предположительно состоящий из силовых полей, возможно, электромагнитного характера. По мере формирования, секции этого купола медленно опускаются к Земле. — К… — Да, моделирование нашими ЭВМ показывает, что готовый купол закроет северную часть области, областной центр и ряд прилегающих районов, включая атомную электростанцию в Даре. Теперь заговорили все вместе. — Заблокирует? — Эвакуация… — Пробить спецбоеприпасом… Человек на экране негромко кашлянул, и бормотание как отрезало. — Орбитальные ракетные атаки оказались неэффективными. Расчетное время опускания купола на город — менее четырех часов, так что во избежание паники эвакуацию проводить запрещаю. Неизвестно, сохранится ли радио, телевизионная и какая-либо иная связь после начала изоляции. Пакеты инструкций с несколькими вариантами действий в сложившейся обстановке были направлены вам пятнадцать минут назад. Наливаныч механически кивнул, но министр еще не закончил. — После опускания купола, если… его разрушение окажется невозможным, вся полнота военно-административной власти переходит к начальнику укрепрайона, начальнику его штаба и первому секретарю обкома партии, из которых будет сформирован Временный исполнительный совет. Партия и правительство Советского Союза предпринимают все возможное чтобы разрешить эту ситуацию. У меня все, товарищи. Удачи вам. Экран пискнул и погас, съежившись в яркую точку, наступила тишина. Впрочем, не совсем тишина — у кого-то громко урчало в животе. Черт, да это у меня. — Что ж это… — голос звучал так тихо, что никто не понял, кто, собственно, говорит. Наливаныч трясущейся рукой набулькал себе стакан воды из графина и залпом его осушил. Он часто моргал и то и дело вытирал ладонью мокрые губы. — Что же это будет, ребята? *** Что случилось с Днепром? Разве он обмелел или высох? Разве не катит свои медленные волны, минуя наши хмурые берега? Разве не светит, как прежде, тусклое осеннее солнце? Не сыпет мелкий противный дождь, не метет черные листья по опустевшим улицам ветер? Нет, все осталось, как было. Если проезжать по дамбе, то видно, что река была такой же серо-стальной с напорной ее части, в трех метрах от дороги, а с другой стороны, глубоко внизу, в тридцати семи метрах, она, пройдя через турбины и избавившись от грязной пивной пены, приобретала глубокий синий цвет, с которым и путешествовала дальше, мимо островов и островков, в изобилии раскиданных вокруг города, пока не достигала плавен, где в нее добавлялась живая ильная зелень. И небосвод был таким же плотным и облачным, и сквозь него по-прежнему поблескивало в немногочисленные удачные дни солнце. Город все так же распластался по обеим сторонам широкой и спокойной реки, и бегали по проспектам шустрые автобусы и неторопливые трамваи, и на улицах пахло сгоревшим дизельным топливом и дымом. Все оставалось как будто неизменным, но было ясно, что все стало иным. Дома — и серые польские многоэтажки последних лет, и приземистые хрущевки старых районов, и желтеющие сталинки Соцгорода — будто присели, потеряли в росте. За прошедшие с момента изоляции недели с них были демонтированы все огневые точки, разобраны мешки с песком, и жилые здания больше не вытягивали к небу узкие, длинные хоботы зениток. Батареи противовоздушной обороны города были расформированы, высвободившиеся соединения из людей в одежде цвета земли и травы отправили на патрулирование улиц и границ купола. Заводы перешли на четырехдневную рабочую неделю, отменили комендантский час, возобновили бесперебойную подачу воды и газа. Забавно, что только оказавшись в полной изоляции, мы стали жить лучше. А еще — в отсутствие непосредственной опасности атаки тряпок — в институте нас перестали постоянно держать под успокоительным и снотворным, но взамен обязали не менее шести часов в день заниматься на электронном интерактивном симуляторе. Отрабатывать командные действия во время отражения атак тряпок, учиться реагировать на всякое в быстро меняющемся окружении, и все в таком же духе. Электронная — или, как ее называли американцы, виртуальная — реальность пока получалась не очень, в основном в виде разноцветных полей с квадратиками и красными стрелочками, означающими направления стрельбы, но для нас, неходячих, слабовидящих и плохо понимающих, это было настоящее спасение — возить нас ежедневно в зенитный комплекс, да еще позволять самостоятельно активировать оружейные системы, пусть и незаряженные, никто бы не стал. А в симуляторе никто никого ни в чем не ограничивал — хоть полдня сиди, а хоть и весь день. Боезапас бесконечный, и враги тоже, стреляй и ругайся до тошноты, только вечером не забудь свет выключить, да дверь прикрыть — ночной тариф дорогой. А самое главное — во всей этой виртуальной чехарде взрывов, атак, стрельбы и воплей у нас получалось очень неплохо разговаривать. Все-таки «боевое слаживание» сближало куда лучше, чем прочие приемы, которые пытались на нас опробовать хитрые институтские психологи. Вот и сейчас мы втроем — Алиска, Славя и я — отрабатывали новый сложный сценарий под названием «Плацдарм». По условиям вводной, очередная атака тряпок увенчалась частичным успехом, они успели высадить десант и закрепиться на ограниченной территории к северу от города, после чего принялись высылать повсюду летучие дозоры. А корабли-матки, само собой, продолжили воздушные атаки на неподавленные пока еще укрепрайоны. Также по вводной выходило, что половина операторов комплекса получила тяжелые ранения и вышла из строя, а потому нам вроде как приходилось выполнять двойную работу. Я не имел ничего против таких условий — с девчонками было весело. — Симуляция начинается через десять минут, — сказал скрипучий женский голос. — Просьба занять свои места и пристегнуться. Зал виртуальной реальности делали, подозреваю, в большой спешке. Поэтому не доделали его примерно наполовину — из-под штукатурки торчали местами красные грубые кирпичи, плинтуса просто лежали на полу, не прибитые и не пригнанные, а сам пол, грубые, плохо оструганные доски, просто наскоро прикрыли линолеумом и так оставили. Единственной роскошью, не вписывавшейся в аскетичный интерьер, был черно-белый телевизор, стоявший прямо на полу, и не показывающий сейчас ровным счетом ничего, кроме черно-белой «метели» — с передачами у нас теперь было негусто. Но тренировочному процессу весь этот рукотворный бардак не слишком мешал, главным аттракционом в комнате все равно были выстроенные в центре «солнышком» шесть кресел со шлемами. Остальное оборудование — примерно три комнаты с вычислительными машинами, плюс система охлаждения, заканчивающаяся небольшой градирней, находилось за ее пределами. — А вот кому свежей бойни, да чтобы вокруг кровища, и кишки, и искры огненные! — громко закричал я на манер базарного зазывалы, идя вдоль стены и задевая рукой многочисленные плакаты и плакатики, вырезанные из журналов вроде «Бурды» и «Смены», и изображающие рок-звезд и манекенщиц, склонившихся перед зрителями в развлекающих позах. Шабашники оставили после работы, наверняка. — Все расскажем, все покажем, что было, и что будет, и чем сердце успокоится — включительно! Надевайте чудо-шлемы, люди добрые, и взалкайте адского пламени! — Что ты несешь такое, чудак-человек, — мягко упрекнула меня Славя. У нее сегодня, похоже, было хорошее настроение. — От нас здесь требуют спокойствия и сосредоточенности, а не циркового представления. — Ни слова больше, — замогильным голосом сказал я. — Закрывайте двери поплотнее и капайте валидол прямо в глотку: сейчас я буду рассказывать вам страшные сказки… — Болтун, — резюмировала Славя и прошла к своему креслу. — Находка для врага. Давайте уже приступим, что ли, чтобы до ночи не засиживаться. В девять часов ужин, не забыли? — Не найдут нас здесь, ой, не найдут, — протянула Алиса, забираясь в свое кресло, щелкая там какими-то пряжками и шурша ремнями. — То есть если Наливанычу мы вдруг зачем-то понадобимся. Ну, или если дряхлая проводка вдруг решит, что мы ей надоели, да и создаст над нами отличную электрическую дугу. Шашлык по-инвалидски — новый деликатес для гурманов и почти полцентнера диетического мяса! С дымком! — Люблю я в тебе этот неувядающий оптимизм образцового советского человека, — сообщил я, устраиваясь у себя и поглядывая на висящий вверх ногами над входной дверью портрет Стива Вая, вырезанный, похоже, из последнего номера «Ровесника». Девушка прищурилась. — Только это? — Давайте начинать, что ли, — предложила Славя, закончив намечавшуюся неловкость. — Я правда хотела бы успеть на ужин. Я специально посмотрела, сегодня в меню имеется суп с фрикадельками, суп вермишелевый, рагу из говядины, подгнивающий мерзлый картофель — или, как его элегантно называют, пюре по-домашнему — и еще омлет с колбасой. Плюс чай или кофе, конечно. Алиса шмыгнула носом и грустно улыбнулась. Мы, конечно, пока выживали на старых запасах, но замечание Слави беспощадно напоминало, что и им скоро придет конец. Изоляция наступила просто и буднично. По телевизору провели пресс-конференцию представители наспех сформированного Временного Комитета и рассказали жителям области о надвигающейся радости. Видимо, пакет указаний, про который говорил министр, был и правда хорош — и полковник, которого я за два года видел пару раз, и Наливаныч, и даже унылый первый секретарь выглядели в записи уверенно, даже молодцевато. Гражданам сообщили, что надвигающийся на нас сверху купол — последняя отчаянная попытка тряпок повергнуть нас в нечестном бою. Попытка, разумеется, провальная: купол не сработает, плюс весь Союз за нас, а значит, совсем скоро враг будет окончательно разбит. Их слова были выверены и точны, глаза горели колючим и немигающим светом, будто ксеноновые фары приближающегося грузовика, и люди не стали сомневаться. А возможно, они просто забыли, как это делается, ведь их много лет учили верить начальству — безоговорочно, с все растущим трудовым энтузиазмом. «Им там наверху виднее. Чего уж, потерпим». Медленный спуск купола с небес на землю встречали чуть ли не демонстрацией: «Инопланетяне, руки прочь от города!», как-то так. Но и начальство винить не стоит — их, в свою очередь, приучили доверять инструкциям, где было много успокаивающих слов и несколько коротких, очень конкретных приказов. Потому и эвакуировать никого не стали — во-первых, город-миллионник не вывезешь за три часа, а во-вторых, предполагали, что это на пару дней, максимум — неделю. Довольно быстро выяснилось, правда, что купол все-таки сработал, и сработал успешно, не пропуская металлы и органику ни внутрь, ни наружу — никак, стопроцентно. Радиоволны передавались через раз. Дерево, уголь, вода и бензин проходили без проблем. Газы в любом виде, от сжиженного до разогретого до состояния плазмы, тоже. А еще обнаружилось, что снять или разрушить это чертово сооружение мы не можем. И никто не может. По крайней мере, на нынешнем участке развития науки и техники. Ядерную бомбу, правда, не пробовали, но это, наверное, было единственным оставшимся средством, и тоже не факт, что успешным. Немедленный коллапс области, конечно, не грозил. Едой мы неплохо обеспечивали себя сами, самые плодородные почвы в мире — это вам не жук начихал, да и с энергией дела обстояли более чем неплохо: одна из крупнейших гидроэлектростанций в стране, плюс мощнейшая АЭС в Европе. Для передачи горючего нам в сжатые сроки построили два могучих пластмассовых топливопровода. В общем-то, жить было вполне можно. Вот только — жить в изоляции. Телевизор мигнул, убрал с экрана снег и показал какое-то помещение с надписью «Новости» на заднем плане. Очень хорошо подгадали, черти, я еще с утра хотел узнать, как там сыграл наш «Металлург» с командой правобережного «Супертрансформатора». — Специальный выпуск, — сказала серьезная женщина на экране. Черт, почему в Америке новости ведут красивые девушки, а у нас какие-то хмурые грымзы? — Передает Исполнительный комитет. Несколько часов назад были получены сведения о приближении снаружи к куполу группы неопознанных лиц. Их личности и намерения выясняются. Жителям номерных микрорайонов Бабурки и частного сектора Верхней Хортицы предлагается оставаться в домах до получения дополнительной информации. — Пять минут до начала симуляции, — снова раздался противный голос. — Надеть шлемы виртуальной реальности и произвести калибровку. — Что там, как думаешь? — Славя выглядела заинтересованной. Алиса мотнула коротко стриженой рыжей головой и сунула ее в массивный шлем, похожий на велосипедный. Если бы, конечно, на велосипедный шлем можно было прицепить тяжелый морской бинокль и пару батарей размером с пивную бутылку. — Небось прогрессивные ученые снаружи проводят очередной эксперимент каким-нибудь супер-новым разжижителем элементарных частиц. Завтра узнаем — стопудово ведь все восемнадцать микрорайонов туда сейчас ломанутся. Нашим людям что-то говорить бесполезно: все сделают ровно наоборот, причем не по злому умыслу, а в силу живости характера. Хорошо, что тряпки этого еще не поняли. Тут она попала в самую точку. Мне вообще иногда приходило в голову, что мы воевали — и неплохо ведь воевали! — только потому, что тряпки не брали пленных и не шли на переговоры. Не пытались подкупить, запугать, надавить на алчность или натравить друг на друга. Додумайся они до чего-нибудь подобного — планетарная оборона рухнула бы в считанные часы. А так… парадоксально, но основной причиной слаженного, умелого, отчаянного нашего сопротивления была тупость пришельцев. Они, похоже, не хотели от нас вообще ничего — только чтобы мы сдохли и освободили планету, а это определенным образом мотивирует. Сами с собой мы бы уже тысячу раз передрались и продали друг друга. — Откуда в нас, людях, эта безалаберность? — Славя будто читала мои мысли. В ее кресле раньше тренировалась малорослая Ульянка, ремни шлема были затянуты слишком туго, и ей пришлось немного ослабить пряжки. — Почему, как больно бы нас ни обжигало, мы всегда лезем к огню за добавкой и, услышав по телевизору: «ни в коем случае не ходите туда», тут же примчимся в зону боевых действий со столом для пикника и друзьями подмышкой? — Давно не воевали друг с другом, позабыли, что это такое, — предположила Алиса. — Прекращай, сколько там долго — шестьдесят лет? — Ну… с германской империалистической, если глобально считать, — задумался я. Мой шлем сел как влитой, и я сдвинул упрямый белый штырек калибровки. Шлем был теплым, он пах резиной и влагой, но это были приятные ощущения, почти домашние. — Пожалуй, так и будет примерно. — Две минуты до начала симуляции. Примите комфортную позу и зафиксируйте руки на рычагах управления. — А как же этот придурок Гитлер со своим Третьим Рейхом? — не сдавалась Славя. — Люди гибли тысячами! — Не наши люди, — рассудительно сказала Алиса. — Полякам и чехам пришлось тогда несладко, но мы с американцами быстро его приструнили. Так что не считается. — Одна минута до начала симуляции. — Свет вокруг начал меркнуть. Окуляры шлема, наоборот, посветлели, в них замелькали цифры загрузки виртуальной реальности. В горле появился неприятный ком подкатывающей тошноты. Глаза говорили мозгу, что мы куда-то с диким ускорением падали, но полулежащее в кресле тело утверждало обратное. Парень у меня в черепе не знал кому верить, и устраивал истерику, что для постороннего наблюдателя, то есть меня, выглядело как головокружение. — А что в Китае было, где мы с американцами рубились? Или в Афгане до того, как тряпки прибыли? — Гибридные войны, — решительно сказала Славя. — На чужой территории, без больших потерь. Получается, мы и правда давно не вели полноценной войны — с диверсиями, дезинформацией противника и прочим — и расслабились. Привыкли доверять своим. У тряпок, если они придумают использовать эту нашу слабость, есть шанс . — Запущен сценарий «Плацдарм». Симуляция начата. *** Мы оказались внутри комплекса, схематично нарисованного, но узнаваемого. Тесные, угловатые капсулы, вытертые пластиковые тумблеры и высокие рычаги с деревянными ручками. Перемигивающиеся кнопки и индикаторы. Сенсорный экран связи — впрочем, он никогда не заменит наушников. Я повертел головой — вправо, влево, вверх, вниз — нет, все было нормально, комната загрузилась полностью. Проверил руки — движения моего «двойника» в симуляторе были быстрыми и плавными. Синхронизация прошла успешно. ШЛЕМОФОН ВКЛ — Я Блок-1. Как слышно, Блок-2, Блок-3? — Блок-1, это Блок-3, слышу тебя хорошо, — Славя, как обычно, была немногословна и корректна. — Готова к выполнению боевой задачи. — Я же ее не сообщил пока, — сообразил я и чертыхнулся. — Черт. Словом, врагом осуществлен критический прорыв, у нас над башкой до черта тряпок, а возможно, вскоре случится и прибытие наземных вражеских сил. Задание следующее: убить всех и остаться в живых. — Яволь, мой генерал! — Блок-2, повторите передачу. Алиса, можно серьезнее? — Да понятно все, — хихикнули в наушниках. Мое направление — северо-запад, наиболее угрожаемое. Белоснежка пусть берет запад… там скучно. А ты сиди дома и никуда не выходи. — Аль, отключу тебя от сети, будешь в темноте думать о своем поведении. Причем все три часа симуляции. — Приказ ясен, тащ старшина! Отныне я молчаливое привидение, будьте благонадежны! РАДАР ВКЛ, ОПОВЕЩ Д 300 В 25 Я призадумался. Условные камеры наблюдения показывали пустое небо и не менее пустую землю. Радар молчал. Хитрый сценарий ждал моих действий, чтобы отталкиваться потом от них. Эх, что я делал на уроках логики и почему пренебрегал шахматами? — Славя, присмотри за северо-восточным направлением, — решил я. — Там хорошая дорога, я бы выбрал для наступления именно ее. Я буду приглядывать за югом — у нас там все мощности, лучшая цель для диверсий. — Принято. За следующие минут сорок почти ничего не изменилось: мы сбили два небольших разведчика тряпок, подкравшиеся над облаками с севера — Алиска проявила бдительность, да еще камеры засекли на берегу водохранилища какое-то подозрительное шевеление — я полоснул было туда пулеметной спаркой, но система выдала предупреждающий сигнал «СМЕРТЬ МИРНОГО НАСЕЛЕНИЯ». Конечно, в реальном бою таких ограничений не будет, но здесь за излишнюю безжалостность могли и снять баллы. Я уже начал думать, что в сценарии случилась какая-то ошибка, или дискеты с данными погрызли голодные мыши, но тут наушники ожили. — Наблюдаю воздушные цели, — с каким-то сдержанным восторгом сказала Алиса. — Много! Очень много. ПИТ ВКЛ; СПЕЦ ВКЛ — У понятия «очень много» есть количественное отображение? — поинтересовался я, запуская электромоторы зенитных автоматов. Предполагалось, что плазменное орудие выбыло из эксплуатации и было в этот момент недоступно. Оборона при помощи сугубо земных, родимых технологий. — Есть, — сообщила рыжая. — Не менее полутора сотен. — Ставь воздушное заграждение, — распорядился я. — Заряды с отложенной детонацией, запитывай ЗРК, держи под рукой спецбоеприпас. Огонь открывать по готовности. — Все сделано. — когда дела становились серьезными, Алиса бросала свой дурашливый тон и становилась тем, кем она была очень редко — идеальным напарником. — Огонь по готовности. — Обнаружены наземные силы, — сообщила Славя. — Идут по шоссе со стороны Днепра. Какая-то броня, тип не установлен. — Еще бы! Настраивай «Панцири» на наземные цели, используй пулеметные спарки. И почему нам по условиям не дали установить на дорогах фугасы? — Не наша компетенция. Работать по готовности? — А сама-то как думаешь? АКТИВ ОРУЖ СИСТЕМ Следующий час новости сыпались как из рога изобилия — воздушный рейд с севера оказался отвлекающим, основные силы противник сосредоточил на восточном направлении, действуя разрозненными пехотными группами при поддержке легкой бронированной техники, для уничтожения которой наш комплекс просто не был предназначен. Да еще в последний момент мне удалось обнаружить и уничтожить диверсионные группы, подобравшиеся опасно близко к АЭС и коксохимическому комбинату. Я весь взмок от пота, Алиска откровенно наслаждалась боем, Славя одно за другим принимала идеально взвешенные решения, словно держа перед глазами учебник по тактике. — Упрямые черти, — радостно сообщила рыжая. — Лезут, будто им тут медом намазано — но ничего, у меня для них имеется еще много вкусных термобарических боеприпасов. Но скажи мне, Санечек: зачем мы вообще во все это ввязались? — В каком смысле? — Ну… — девушка поискала нужные слова, но, похоже, не нашла ничего подходящего. — Ладно еще я… без руки на гражданке особо не побегаешь, так что мне все равно одна дорога была — в «Совенок». А вот ты, Санька, почему решил? Ты же не военный совсем, да и болезнь у тебя излечимая, нижняя — в хорошем смысле, ха! — с чего вдруг такая решимость помочь Родине в трудный час? Повышенный уровень патриотизма в крови, или другая причина имеется? Я посмотрел искоса в ту сторону, где в кресле лежала рыжая причина, но ничего говорить не стал. То есть стал, но не то. У меня это запросто. — Пока ты тут отвлекалась на мои нижние болезни, Двачевская, у тебя там один тряпочный штурмовик все же прорвался. Неужто застарелый алкоголизм дал метастазы в мозг? — Симуляция завершена. Вторжение отбито. Военно-космические силы СССР успели закончить перегруппировку и уничтожили вражеский плацдарм. Обращаю ваше внимание на недопустимо высокий процент гражданских потерь… — Ясно-понятно, — фыркнула рыжая и, судя по звуку, выпрямилась на кресле. — Пойду тогда на воздухе курну. Никто не желает составить даме компанию и, культурно выражаясь, пробздеться после долгого трудового дня? В углу беспомощно шипел телевизор, ловя пустой эфир. — Скучные, — пожала плечами девушка. — Она тебя даже не спросила насчет твоих причин, — уронил я, снимая шлем, когда за дверью затих шорох ее стоптанных кроссовок. В наступившей тишине было слышно, что где-то дальше по коридору работало настенное радио, выступала группа «Скорпионс» с песней «Все еще люблю тебя». — Только про меня поинтересовалась. Славя не улыбнулась, всю ее душевность, кажется, снова смыло холодным ветром. — Это же ваша история, не моя, — она свесила ноги, поболтала ими воздухе, дожидаясь притока крови, легко и гибко спрыгнула. — И она постоянно нападает, а ты обороняешься, хотя должно быть наоборот… Только смотришь украдкой, когда думаешь, что она не видит… — Кто? Я? — Да неважно, — девушка вздохнула. — Не мои представления, и не для меня предназначенные — зачем их обсуждать? Я осторожно размял шею, шумно хрустнул позвонками — затекли они за почти четыре часа симуляции. — Раз она не спросила, это сделаю я. Зачем ты пошла в специнт? — Отвечать обязательно? — Было бы неплохо. Если завтра купол исчезнет, и пойдут трудовые будни, откуда я буду знать, что ты внезапно не решишь нажать в своей капсуле кнопку самоликвидации, и не прихватишь в подземный мир еще и меня? Видишь ли, у меня немного другие планы на эту жизнь, так что интересуюсь с сугубо практическими целями. — Достаточно честно, — признала Славя. — Хорошо, я отвечу. До специнта, как вам говорил начштаба, я служила в десантной разведроте. Знаешь, что это такое? — Сбор на земле разбитых тряпочных штурмовиков, захват пилотов живыми или мертвыми… — Верно. И повышенная пайка за это. Плюс премиальные. Родители у меня были неработающие, по инвалидности. Ну и вот, однажды, вернувшись домой, я обнаружила, что родителей у меня больше нет. Мы жили рядом с моторостроительным, знаешь, на Красной — родители еще радовались, пока могли ходить, что до работы недалеко… Но был налет, и тряпки промахнулись. То есть промахнулись по заводу. — Славя… — И тогда я поняла, что мне больше не нужны премиальные. И что долг перед родиной и однополчанами я уже отдала в достаточной мере. Я стала искать возможности более прямого взаимодействия с тряпками. И нашла — вас. — Но ведь лицо… — Да, верно, лицо… — Славя откинула прядь волос, под ним еще все было нехорошего розового цвета, но куда лучше, чем когда я увидел ее впервые. — Это уже совсем другая история. Потом расскажу. А сейчас закончу насчет причины. — Ты… — Я здесь не для себя или тебя, — ее губы плотно сжались. — Не ради Наливаныча, этой тихопомешанной Лены, юной клептоманки в красном или безголосой Мику с ее чертовым раком горла. И мне плевать на остальных мирных жителей, пусть они хоть все завтра сгорят в огне. Я здесь ради родителей. Расплачиваюсь за них. Мщу за них, если хочешь. Они бы этого хотели, я уверена. Она замолчала. Я вдруг сообразил, что мы сейчас были одни-одинешеньки в этой части комплекса. Только мы, да эхо по долгим коридорам, да темнота, да ночь без конца… — Думаю, ты ошибаешься с этим своим подходом «ради родителей», — как мог мягко сказал я. Синие глаза будто подернулись инеем. — Правда? — Я никого не хочу обидеть и, прошу, пойми меня правильно, но… я не верю в переселение душ, призраков и прочую спиритическую фигню, а это значит, что дорогих тебе людей больше нет. Физически. Они не могут радоваться, хотеть и испытывать какие-либо другие эмоции. В глазах Слави уже не было инея: там застыл темный, холодный лед. — Ты закончил? — Почти, — сказал я. — Заботиться нужно о живых. Только им нужна помощь, и только они могут поблагодарить тебя после. Не мертвые, нет. А живые и теплые. Те, кто рядом. Девушка напротив меня не произнесла ни слова, но мне почудилось… только почудилось, что в выстроенной ею ледяной стене отчуждения только что наметилась маленькая трещинка. Или потек тоненький ручеек талой воды, я не знаю. Но что-то в этом духе случилось, я был почти уверен. *** В специнте после позднего ужина было тихо и пустынно — можно было даже представить, что мы вернулись в модные до недавнего времени американские фильмы ужасов. Пустые коридоры, мигающие лампы дневного света, какие-то отзвуки шагов в отдалении — богатейший простор для всяческих задумок, поэтому некоторое время мы изображали отважных героев-подпольщиков, заброшенных в самое сердце цитадели безумных маньяков-садистов. Ну, ладно-ладно, я изображал. Славя и Алиса просто шли рядом с неописуемыми лицами и глядели на меня, как на опасного психа. Меня такие взгляды не волновали. Все равно это лучше, чем если бы они не смотрели совсем. — О! — воскликнула Алиса, когда мы уже подошли к общей нашей спальне. — Забыла совсем, мне ж постираться надо. Суббота — банный день. Или даже банно-прачечный. — Лаугардагр, — с умным видом подтвердил я. — Это по-древнескандинавски, вдруг пригодится. — Славя, тебе не нужно? Блондинка пожала плечами. — Я лучше в спортзал. Приседания со штангой перед сном — ничего лучше нет. — Знаю я пару вещей, — Алисе будто что-то пришло в голову. — Санек, как ты? — Да можно, в общем, — согласился я. — В новую неделю с чистой совестью. И штанами. Прачечная — дурацкое слово, вызывает в памяти какие-то древние картины со стиральными досками, вонью, залитым влагой полом и прочим антиквариатом. На самом деле, у нас прачечная выглядела точно, как в Америке — «Лондромет». Длинная комната была с обеих сторон заставлена стиральными машинами, в любой из которых можно было выстирать и высушить все, что нужно. За государственный счет, понятно. В воздухе витал характерный запах чистого белья, от которого не могла избавить никакая вентиляция. Прачечная была пуста, только из радио-тарелки едва слышно хрипела какая-то очередная западная попса — что-то про парня, лежащего с любимой девушкой где-то в полях, там, где светит солнце и жужжат шмели, с рефреном «как будто в последний раз». Мы с Алисой, шлепающие в тишине по кафельному полу, опять выглядели, как исследователи седой старины, попавшие в крипту с призраками. — А хорошо было бы иногда забыть про все эти дурацкие трудности и проблемы, и, как в песне, броситься в омут головой, а? Окунуться, рухнуть с разбега, разметав дурацкие водяные растения и распугав противных жаб? Как в последний раз на случай, если завтра конец света? — поинтересовалась Алиса. Карие ее глаза были совсем светлыми в свете люминесцентных ламп, она смотрела прямо, серьезно, без улыбки. Я с деревянным стуком поставил миску с вещами на скамью, принялся разбирать. Алиса выбрала машину напротив. Забросить вещи, добавить порошка, добавить пятновыводителя, открыть кран с холодной водой… вроде бы ничего не забыл — с такими медицинскими показателями, как у меня, нужно все проверять трижды. Нажал кнопку запуска. — «Иногда» и «в последний раз» плохо сочетаются, — сообщил я, не поворачиваясь. — Наверное, ты прав, Сашка, — согласилась она, цокая ноготками по корпусу стиральной машины. — А до чего порой хотелось бы… Сзади донесся шорох одежды. Я вскинул голову. Алиса стояла спиной и медленно, покачивая бедрами, выскальзывала из своих выцветших джинсовых шорт. Тоже «Вранглер», наверное. Футболка, которая была сверху, оказывалась слишком короткой, чтобы что-нибудь там прикрывать — и не прикрывала, конечно. Еще секунда, и она стояла обнаженная от пояса и ниже, загорелое солнце, неторопливо перенося вес с одной ноги на другую. Присела, подбирая одежду с влажного пола. Склонила голову набок, будто прислушиваясь. Ничего удивительного, потому что в горле у меня было так сухо, что воздух отчетливо скрежетал, протискиваясь в стянутые спазмом легкие. — Тоже постирать, что ли? — задумчиво сказала Алиса, вертя на пальце здоровой руки шорты с выглядывающими из них трусиками. — Как ты считаешь, Саш? Она взглянула через плечо, наши глаза встретились. Я был под колпаком, из-под которого внезапно выкачали воздух — в школе мы на физике проводили такие опыты. Закрытый космос, вся вода в организме, оказавшись без воздействия атмосферного давления, стремится превратиться в пар — это явление известно как опухание. Кровь в артериях и венах была готова, кажется, вскипеть. — Я… — Да? Она медленно облизала губы — верхнюю, нижнюю. Какие у нее темные глаза. Какие темные, непроницаемые глаза — зачем я в них смотрю? Сердце билось, как бешеное, в виски стучал кувалдой невидимый молотобоец, в горле застрял жалкий, отчаянный писк — так пищит заяц, попавший в силки. — Я… не знаю. Секунду Алиса еще глядела на меня, потом вздохнула и натянула шорты обратно. — Наверное, не стоит. Ты прав, Санек. Как обычно. Она решительно закрыла круглую дверцу машины и запустила стирку. Я попытался вздохнуть, чтобы не умереть от нехватки этого тугого, неподатливого воздуха, но вместо этого внутрь хлынули ароматы сирени, гелиотропа и корицы. Это было словно тонешь в теплом море, ласковом и приветливом, и обещающем многое, но все равно тонешь, вода заливает легкие, зрение мутнеет, и ты медленно опускаешься в плотную коричневую мглу. Навсегда. Без возврата. И я стоял столбом, и Алиса уходила, не оборачиваясь, и говорить было слишком поздно. Да и в любом случае, слова уже ничего не значили. За спиной у нее складывались и исчезали серебристые крылья, нежные ароматы стирались и исчезали под резким запахом моющих веществ и химикатов. Надрывно гудели и тряслись машины.

***