Бесконечное лето: Не чужие

Капсула приземляется на залитой асфальтом кляксе перед самым зданием аэропорта, слева расположены ангары и аэродромная инфраструктура, справа — бесконечные ряды транспортников и истребителей. По полю бестолково мечутся пожарные машины, пытаясь локализовать очаги возгорания, оставшиеся от уничтоженного «Ростка пустоты». В каком-то не том направлении несется «скорая». К моей капсуле, сигнализирующей о себе беспокойным одуванчиком никак не желающего опадать парашюта, бегут из здания солдаты. Обгоняя их, рядом тормозит штабная «буханка», из нее кто-то выскакивает и принимается молотить прикладом в армированное стекло прямо перед моим носом. Я касаюсь стекла рукой, и оно открывается. Здесь все просто и до беспощадности примитивно. Меня вытаскивают наружу и как мешок бросают в кузов. Ревет мотор, машина рвет вперед по неровной, заросшей травой бетонке взлетно-посадочной полосы. С неба вокруг все еще хлещут метеориты обломков, которые бомбардируют окрестности. От падения «Пеона» на северо-западе вздымается стена пыли до неба, смог из частиц распыленного металла и горящего топлива. — Нашли… их? — размыкаю я губы. Голос сиплый, севший. Мне не отвечают. В специнте людно — раза в три больше людей, чем обычно. Все куда-то несутся, спешат, кричат — за время нашего пребывания на «Пеоне» я отвык от такой массовости, и сейчас это выглядит дико. Попадаются знакомые лица — мелькает хмурое морщинистое лицо Ольги Дмитриевны, что-то резко объясняет группе офицеров начальник укрепрайона, суетятся на лестничной площадке техники в оранжевых американских комбинезонах… До меня никому, кажется, нет дела, но я вижу их — взгляды исподтишка, частые и резкие, как уколы. Это не те взгляды, которые обычно достаются героям в наших и американских боевиках. Не восхищение пополам с благоговейным страхом, не уважение к потерям, которые понес герой, не понимание тяжести жертв, принесенных во имя победы. Здесь же скорее что-то, большее похожее на тягостное недоумение, и еще легкий дискомфорт. «Какого черта он здесь?», в таком вот духе. В общем, чтобы окончательно превратиться в героя отчизны, мне стоило бы сдохнуть прямо там, в спасательной капсуле, таково общее значение этих взглядов. Меня везут, как экспонат, на каталке, по разным кабинетам — эй, я и не знал, что у нас столько интересной аппаратуры! — делают кардиограмму, томографию, берут кровь из пальца и вены, соскоб слизистой, и еще пару вещей, о которых в приличном обществе не говорят. Картинка перед глазами смазывается и подрагивает. Вот именно, картинка. Как-то все это уплывает от меня, кажется нереальным, ненастоящим. Вроде как выполнение миссии на симуляторе, и вот сейчас я стащу с мокрой от пота головы неудобный, воняющий резиной шлем, а вокруг опять окажутся девчонки, и Алиса сверкнет своими ореховыми глазами, и Ульянка покажет язык, молча улыбнется Мику, Славя нахмурится и объяснит, что я снова сделал не так, и Лена боже мой Ленка она же просто осталась там она просто осталась это не героизм герои те кто знают что шансов на выживание мало а она точно знала что шансов нет совсем и ей ни за что не вернуться и все равно осталась и это было как плохой сон, когда просыпаешься среди ночи весь в холодном поту и лихорадочно пытаешься понять, что из произошедшего случилось на самом деле, а что прямо сейчас меркнет и разваливается в вязкой трясине воображения. Только я уже с трудом мог отделить одно от другого. Меня накрывала какая-то странная белая пелена, как будто осталось только то, что я помнил хорошо, а всего остального… словно бы и не было. Совсем. Одно и то же. Мы были одним целым — никчемной группой юных идиотов, хорошо себя чувствующих только в компании друг друга. У меня получилось замкнуть всех на себя, и мы перестали быть стайкой одиночек, мы становились чем-то большим, и могли бы, если бы все сложилось иначе… Славя и Алиса, Мику, Лена и Ульяна: еще не друзья, но уже и не равнодушные незнакомцы. Да ведь и я ничем не отличался от них, ничем! Кроме одного — я сейчас был в специнте, а они не добрались даже сюда. Они не добрались. Меня ввозят в знакомую комнату — симулятор. Отчего, интересно? Но в комнате многое изменилось, какие-то славные молчаливые парни в оранжевых жакетах оставили только одно кресло, а на освободившееся место смонтировали аппаратуру с иностранными надписями. Здорово, что тут сказать. Живем, развиваемся, сотрудничаем. На стуле передо мной сидит Наливаныч. Худой какой-то, осунувшийся. Не бережет себя золотой наш человек, все о народе печется. Небось и спасательную операцию уже триста раз продумал, которая по чистой случайности не дала результатов. Мысли бегут, словно талый ручеек по плотному снегу — быстро и мелко, не проникая вглубь. Слишком больно это. За спиной у начура стоят хмурые люди с чужими лицами. — Вернулся, значит, — хрипло говорит тот. — Вернулся, Анатолий Иваныч, — подтверждаю. Сейчас мне все равно, я не испытываю злости за то, что он и еще двое когда-то, давным-давно, когда по земле ходили динозавры, предали нас и выдали тряпкам за обещание убрать купол. Пожертвовали, значит, одними людьми ради других. Видимо, те самые одни были менее ценными, ведь так получается, да? Наверное, в подвалах специнта стоит секретный определитель ценности, иного объяснения я не вижу. Только теперь это все не имеет никакого значения. — Как девчонки? Вы же спасли их, так? Он тяжело и мрачно молчит. Это почему-то развязывает мне язык, и я начинаю говорить вместо него — часто, захлебываясь. — Я же видел «скорые» на аэродроме, но ко мне ни одна не подъехала, значит, были и другие пациенты… значит, вы их нашли, так? Там были… спасательные капсулы, вы видели. Инопланетная технология, стопроцентная гарантия выживания. С ними должно быть все хорошо, я это знаю точно. Так как? Как… они? Наливаныч облизывает губы и отводит взгляд. — Был взрыв… воздушный. Ты катапультировался, а они… катер развалился за секунды, до земли мало что долетело, кроме горящего мусора, а мы… Ну, не знали мы, что это вы, опознавалки «свой-чужой» не было, связь отключилась от электромагнитной волны! Кто знал? Кто знал, Саш, кто мог знать? — он чуть ли не кричит мне в лицо. — Как они? — вот что важно, а вовсе не его оправдания насчет электромагнитных волн. Я-то и сам про них не вспомнил совсем. Он утирает со лба пот. — Погибли. Все. Мгновенная смерть. Но на всякий случай скажу, вроде как успокоить — купол, как ты понимаешь, пропал окончательно, и корабль этот тряпочный тоже сверзился и сгорел. Одно село только пострадало от обломков, и то не сильно. Колхоз, трактора, скотина там… Мелочи. Поля перепахало, конечно, на километры, но то ж поля… А остальные корабли их тоже улетели, между прочим, уж не знаю, почему, думал, ты расскажешь. Так что обошлось, можно сказать, малой кровью — ты извини, что так говорю, девочек твоих все же не уберегли… Понятно почему улетели. Искомый спайс уничтожен вместе с кораблем, экономические причины дальнейших боевых действий отсутствуют. Экономика и рациональность — прежде всего, так, кажется? Именно они описывают все происходящее в нашем мире и за его пределами, верно? Поднимаю голову. — Отвезите меня к ним. — Это еще зачем? — Наливаныч краснеет и повышает голос. — К чему ты это выдумал? А? Кому станет лучше от общения с грудой обугленных костей? Ерунду он несет сейчас. Ведь все живы. Совсем все, даже Лена. Я помню это ярко и точно. А Наливаныч, значит, либо что-то напутал по причине утомления, либо просто не хочет, чтобы мы виделись. Опять эти их чертовы психологические уловки и бюрократия — допрашивать, заставлять писать бесконечные отчеты, и держать всех по отдельности, чтобы не могли сговориться. Все эти глупости. — Неважно. Я… хочу к ним. Ненадолго, не думайте. Просто увидеться. Обняться — сколько там это займет? Минуту, не больше. Согласен даже на сопровождение. Мне просто очень это нужно. Начштаба вскакивает, круглое лицо идет красными пятнами. — Они умерли, придурок! Там, в огне твоего распадающегося на куски корабля! Они погибли, сколько раз повторять! От твоих идиотских вопросов и просьб ничего не вернется, ничего не станет так, как раньше. Ты хочешь в морг? Тупо смотреть на черные крошащиеся трупы? Перебирать воняющие кости? Такое твое желание, дебил? Перед глазами хлещет вспышка белой очищающей ярости. — Да! — ору я. — Да, я хочу туда! Потому что как бы они ни выглядели, и где бы ни находились, это — самые близкие и дорогие мне люди! И, когда я сбежал с падающего, обреченного катера, они все остались позади меня, в огне! И теперь здесь, со мной, больше нет никого, кто стоил хотя бы мизинца любой из них — никого! А я… я бы отдал все, что осталось в этом полумертвом теле, все, что угодно, чтобы быть сейчас рядом с ними! В лице у Иваныча что-то дрожит и ломается. — Много ты понимаешь… Мне тоже больно от того, что они умерли, сынок… — Упаси боже иметь таких родителей, — говорю я. Зрение понемногу заволакивает ласковая дымка, внутри которой мерцают сиреневым светом медленные электрические разряды. Проводка здесь барахлит, что ли? — Чужим такого желать не буду. Врагу не буду такого желать. Да, как Алиса? Я хочу ее видеть. Да и другие девчонки, на катере вроде как пожар был… С ними все хорошо? Начштаба молчит с полминуты, губы у него подергиваются; а потом как-то суетливо кивает и горбится. — С ними все в полном порядке, парень. В полном порядке. Посиди пока тут, скоро тебя отвезут к ним. А хочешь — вот можешь пока в симулятор погонять, только заново перенастроили, делать-то все равно уже… Он осекается. — Словом, посиди. Ну вот, совсем же другое дело. Могут же, когда захотят — а всего и стоило немного поскандалить. Правду говорят, очень помогает. Я с удовольствием натягиваю на голову и глаза массивный шлем. Наступает теплая уютная темнота, и осторожного прикосновения иглы к правой руке я почти не ощущаю. Или не хочу ощущать. *** — Вставай, лежебока! — веселый голос доносился откуда-то сверху, но я решил пока не открывать глаза. — Вставай, линейка скоро! — Скажите там, пусть без меня начинают, — я перевернулся на другой бок и натянул простыню на голову, но это оказалось не лучшей идеей, потому что под простыней было жарко и душно — середина лета, это вам не хухры-мухры! Снаружи доносился легкий ветерок, шумела листва на деревьях. — Саша, это никуда не годится, — голос посерьезнел, вожатая решила зайти с другой стороны. — Пионер — всем ребятам пример, ты сам знаешь. Я как раз хотела отдать тебе и еще нескольким ребятам шефство над третьим отрядом, Алиса и Славя уже согласились, но раз ты показываешь свою безответственность… Огорченно заскрипели половицы. — Стойте! — богатырским хватом я отбросил подлую простыню, но под ней оказалось предательское неглиже, так что постельную принадлежность пришлось вернуть на законное место. — Славя и Аля согласились? Обе? Что-то слабо в такое верится. Ольга Дмитриевна наморщила лоб. — Строго говоря, согласилась пока только Славя, Алиса скорчила недовольную рожицу и пообещала подумать. Но теперь-то ты наверняка найдешь способ ее убедить, как мне кажется? Наша вожатая только кажется ленивой глупышкой. На самом деле она хитра и коварна, как десять тысяч тропических змей! — Тогда отвернитесь. Не хочу вас смущать своим ладным крепким телом. — Поговори мне тут, — хихикнула Ольга Дмитриевна. — Сейчас Виолу позову, ее будешь смущать. Если получится, конечно. Наша роковая медсестра, конечно, женщина видная, но на такой уровень наши с ней отношения покамест не поднялись. С ворчанием я завернулся в простыню и выбрался из кровати. Вожатая сделала одолжение и отвернулась — наверное, и для нее искушение было бы слишком сильным. Я быстро натянул накрахмаленную белую рубашку и шорты, повязал галстук и вышел. Солнце уже поднялось из-за верхушек ближайшего леска, но висело пока невысоко. Половина седьмого, так думаю. Прохладный с ночи воздух приятно щекотал кожу. Косые золотистые лучи окрашивали траву и кусты сирени вокруг нашего домика в фантастические цвета, и все место казалось нереальным, магическим. Сказочным. Хоть я и не могу назвать себя душой компании и самым общительным человеком в мире, но пионерлагерь «Совенок» мне нравился. Никакой неловкости в общении, никаких неприятных ситуаций. Меня никто не пытался обидеть, поддеть, подколоть, хотя в лагере я, несмотря на почтенный возраст, был впервые и, наверное, не единожды тут накосячил по незнанию. Ольга Дмитриевна была образцовой вожатой, у завхоза Анатолия Иваныча на складе всегда был идеальный порядок, а медсестра Виола, хотя и имела свои странности, но они, странности эти, имели скорее приятный характер. Ну, а девчонки… — Доброе утро! — мимо трусцой пробежала одетая в черный спортивный костюм Славя. — Давай со мной! Утренняя гимнастика! Быстрее, выше, сильнее! — Да я только проснулся, пощади! — взмолился я. — Дай хоть умыться человеку, безумная спортсменка! Славя непринужденно перешла к упражнению «бег на месте». — Кстати, Саш, Ольга Дмитриевна очень просила, чтобы мы… — Насчет шефства? — я горестно вздохнул. — Даже не знаю, Славя, у меня вообще-то другие планы были, ужасно важные… Милое личико исказилось от разочарования. — А я… я думала… я хотела… Я стратегически выждал секунд десять. — С другой стороны, чего не сделаешь ради прекрасных глаз. Была не была, все планы побоку! Согласен! От неожиданности она даже забыла о беге. — Правда? Здорово! Очень здорово, потому что с этой Ульянкой я одна никак не могу справиться! Но теперь… Мы с тобой — это сила, правда? — Страшная сила, — согласился я. — Добрый ты человек, Славя. — Конечно, — засмеялась она. — Просто не умею иначе. Ну, пока! На линейке увидимся! У умывальника фыркал и плескался, положив очки на железную раковину, Шурик — наш гениальный изобретатель. — Салют верному продолжателю дела товарищей Теслы и Эдисона! — поздоровался я. — Как поживают рыцари молотка и паяльника? — Поживают неплохо, — сдержанно ответил Шурик. — А если бы некоторые записались в кружок и внесли посильный вклад в техническое обеспечение лагеря, было бы и совсем замечательно. — Шурян, ну не мое это, что ж я могу поделать? Я паяльник в детстве использовал только для выжигания на фанерке, представляешь, что я здесь мог бы натворить? Его явственно передернуло. — Но ты не волнуйся, — успокоил я. — Я теперь принимаю шефство над третьим отрядом, так что всех, кто знает, в чем заключается тайное отличие болта от винта, буду направлять сугубо к тебе. Готовься к массовому наплыву добровольцев! — Хвастун ты, Саш, — одобрительно сказал Шурик. — Ладно уж, каждому свое. Бывай! Я умылся, почистил зубы, занес полотенце, пасту и щетку домой, и отправился на линейку. Не то чтобы я рассчитывал услышать там что-то новое, скорее радовался возможности пообщаться на простые, незамысловатые темы, провести лишние пятнадцать минут в этой благожелательной, добродушной атмосфере. Моя бы воля, впрочем — остался бы здесь навсегда. Но так не бывает, конечно. Везде было тихо, только из домика Лены и Мику раздавалось невнятное пение. Наша азиатка тренировала голосовые связки — вечером наверняка будет какое-то очередное представление на сцене. Современная отечественная эстрада под акустическую гитару, Владимир Кузьмин и его лучшие хиты. Красивый у Мику голос все-таки. «В твоих глазах опять упрек Как ты меня не понимаешь И скорби ты не разделяешь Ты, как и прежде, одинок. И по прошествии сезона Не сохраню своей мечты Такой пустой и монотонной Чтоб поскорей очнулся ты…» А почему бы, собственно, и не пригласить ее на предмет шефства над малышами? Как там говорил товарищ Мао Цзе Дун? Гитара рождает власть, а значит, человек с гитарой — самый главный в лагере. Плюс еще можно будет вести уроки музыки, и не с унылыми пионерскими песнями, а с чем-нибудь посовременнее. Высоцкий? Легко. Визбор или супруги Никитины? Не проблема. Да даже Цоя и этого молодого парня Шевчука можно будет попробовать спеть. Да и соседку ее тоже можно пригласить, даром что слабоговорящая. Что она там? Книжки читает постоянно? Пусть дискуссионный клуб устраивает, обсуждает разное, а то молчание — это признак не только согласия, но и дикой десоциализации. Что из этого выйдет? Как там говорили древние? «Что доброго может быть из Назарета?» Ответ очевиден, товарищи — ровным счетом ничего. — В-р-р-р-эу! — мимо меня пронесся огненный болид. Нет, ошибочка вышла, это всего лишь Ульянка. И не лень ей в такую рань вставать? — Физкульт-привет! — махнула она на бегу рукой. — Чего не спишь? Здоровый сон — здоровая совесть! — Моя совесть здорова, как бык: я слишком редко к ней обращаюсь. На линейку спешишь, или так просто, по общей живости характера? — Вот еще — линейка! — наморщила нос девчонка. — Чего я там не видала? Буду в кустах сидеть и кидаться в вас шишками. Готовьтесь к избиению! — Избиение младенцев будет, когда я над вашим отрядом руководство приму. Тогда-то и посмотрим, кто хорошо смеется! Тогда и припомню, кто в кого шишки бросал! — Скажем репрессиям «нет»! — Ульянка брызнула в кусты и пропала из виду. На центральной площади пионерлагеря было пустынно — чего-то у меня не то с внутренними часами, похоже. А может, Ольга разбудила раньше положенного — то-то она ухмылялась так коварно! Не забудем, не простим! Глаза обманули насчет пустынности — у самого постамента маялась от безделья знакомая фигурка. Услышав приближающиеся шаги, Алиса подняла голову и преувеличенно сильно нахмурилась. — О, а вот и быстроногий Джо пожаловал. Тебя тоже ни свет ни заря вожатая подняла, не поленилась? — Тофарищ Дфачефска, — сказал я с тяжелым прибалтийским акцентом. — Партия и правительство возлагают на ваши хрупкие плечи секретное и ответственное задание. В ряды третьего отряда прокрался шпион Мальтийского ордена… — И ему, судя по всему, лет одиннадцать, — подхватила рыжая. — Иначе как бы он замаскировался среди этого стада малолетних чудовищ? — Верно, — согласился я и уселся у постамента рядом. — В общем, на самом деле Ольга не особенно настаивала на твоей кандидатуре, боится, наверное, что ты будешь плохо на мелких влиять… — Правильно боится, — энергично кивнула Алиса. — Я у них сигареты буду стрелять и страшные сказки на ночь рассказывать. — И они тебя за это полюбят неземной любовью, что недопустимо… Так что, мы, наверное, просто вдвоем со Славей управимся, без тебя, — хладнокровно закончил я. Алиса прищурилась. — Вдвоем… управитесь? С чем это вы там управитесь, такие умные? — С шефством, конечно. А ты про что подумала? Рыжая фыркнула, глаза у нее потемнели. Но это длилось всего лишь секунду. — Специально придумал, да? Ну, не люблю я эту белобрысую, слишком правильная она какая-то… — Нельзя быть эгоистом, — медовым тоном сказал я. — Взаимовыручка и взаимопомощь — наше все, сама знаешь. Но, с другой стороны, я не настаиваю, здесь все на сугубо добровольной основе. — Шмодровольной, — буркнула Алиса. — Ну да, не очень получилось… Ладно-ладно, буду я тебе помогать, чертяка языкастый, буду. Никуда от тебя не денешься, организатора такого, ты и мертвого уговоришь… — Что? — я сказал это чуть громче, чем следовало. Солнце наткнулось в небе на какую-то тучку; вокруг потемнело. Алиса посмотрела на меня, на небо, на площадь вокруг. Усмехнулась, покачала головой, уставилась под ноги. — Ничего, Саш. Ничего. Забудь. Все в силе. У меня отлегло от сердца. — Вот и славно. Слушай, Ольга, по-моему, заснула там у себя в домике. Пойду проверю. Ты если что Славе скажешь насчет нашего разговора, лады? — Ага, — она привалилась к постаменту и безразлично уставилась в пространство. Переменчивая она все-таки, как весенняя погода. И нахальная, как маленький рыжий котенок. За то и люблю, собственно. Аллеи «Совенка» постепенно заполнялись разноголосой пионерской массой, и я ускорил шаг. Вожатой нигде было не видно. Да что ж такое? Голоса раздавались из-за высокого забора, отделяющего домики в верхней очереди от нижней части лагеря. Сперва я не прислушивался, но внезапно сообразил, что один из них как раз и принадлежал Ольге Дмитриевне. Ай да разгильдяйка, ее на линейке ждут, а она здесь лясы точит! Я навострил уши. — …состояние? — голос четко выговаривал слова, словно русский язык не был для него родным. — Стабильное. Мы опасались срыва в первые дни, но его психика оказалась на удивление гибкой, и сама достроила те куски, которые мы не смогли смоделировать с помощью ваших… нейрокомпьютеров. — А также адаптационных голографических проекций. Этого следовало ожидать. Можно сказать, что данная реальность построена наполовину нашими машинами, а наполовину — им самим. Он придал ей те черты, которые хотел бы видеть вокруг себя. Пионерский лагерь, где он никогда в жизни не был, милые и заботливые девушки, выражающие желаемые черты тех, кого он так безвременно потерял, пусть даже в реальности они были совсем иными… Вечное лето, ласковое солнце, чистые пляжи, теплая река — все то, чего парню так и не удалось испытать в «той» жизни. — И как долго это может продолжаться? — Теоретически, сколь угодно долгий срок. Внутривенное питание, катетер, мышечный массаж — я твердо могу гарантировать десять лет, мисс Олга. Определенно не меньше десяти. В конце концов, этот парень настоящий герой, он спас планету от бесконечной изматывающей войны, и я знаю, у вас не принято награждать героев иначе чем орденом этого вашего Ленина, но для него вы можете сделать исключение… С юридической точки зрения я здесь тоже не предвижу трудностей — формальное желание войти в виртуальную реальность он дал самостоятельно, а родственников у парня ведь никаких, так? Специально отбирали? — Верно. — Что ж, весьма разумно. Одним словом, технически никаких проблем нет. С моральной же точки зрения… как по мне, оно того стоит. Отплатите мальчишке хотя бы этим. — Чем? — Счастьем, черт возьми! Обыкновенным человеческим счастьем, пускай и виртуальным, если уж настоящее мы так и не смогли им дать. Дети не должны воевать. Не должны терять родных и близких на войне. Не должны страдать от голода и нищеты. Вся наша жизнь — кромешный ад, но хотя бы детство, пусть хотя бы оно будет маленьким островком райских кущ в этом бескрайнем океане отчаяния. С той стороны забора помолчали. Я ускорил шаг. — Возможно, мы так и сделаем, мистер Кинг. Благодарю вас за консультацию. Забор закончился, я с любопытством заглянул за изгородь и в недоумении остановился: там было пусто. Неизвестные переговорщики словно испарились в синем небе за секунду до этого. Интересно, о чем была речь? С другой стороны… к чему забивать голову непонятной ерундой? Есть важное поручение от вожатой, есть забавная Ульянка, задумчивая Лена, голосистая Мику, улыбчивая Славя… и есть Алиска. И то, дороже и важнее чего ничего нет и быть не может. Я поднял голову и уставился на солнце, пробивающееся через яркую зелень деревьев и разбрасывающее во все стороны яркие лучики. Жизнь была чиста и прекрасна.

***