Мелодия во мраке. В погоне за ускользающим

      Облегчение вернувшемуся с руин Чёрному принёс всплывший в уме вопрос: отчего он не видел даже малого отряда эльфов, сражавшегося на стороне Твердыни? Значит, Маэглин ничего не достиг: или передумал, изменил Самому, или те, кого он пытался переубедить, отвергли его. Быть может, сами эльфы и убили Маэглина - для них-то изменой должно быть как раз намерение подчинить Гондолин Твердыне. Всё, что сотворили с Гондолином - расплата, а не первоначальный замысел Высших.              Плита уменьшилась до вполне терпимого булыжника, но не исчезла. Память оказалась убедительней рассудка. Чёрный подумал, что ему стоило бы поучиться у дориатского леса: о прошлом помнить всё больше доброе и прекрасное, в настоящем жить настолько счастливо, насколько это возможно, а будущее просто принимать, что бы ни виделось впереди. Но у него так не выходило. Испытанный способ - ненадолго сбежать ото всех, смотреть и слушать мир вокруг - и тот помогал хуже прежнего. Вместо спокойного размышления о ручьях и облаках или туманных надежд в голову настойчиво лезли мысли о том, что скоро не то что эльфийских красот не останется, вообще не на что будет смотреть и нечего слушать. Нигде, от Моря до Синих Гор, а, может, и за горами тоже.              От Моря до Синих Гор - так и звучало в новом приказе Твердыни. После падения Гондолина оркам было велено обшарить весь Белерианд и подчинить власти Твердыни всех, кто ещё противится или скрывается. Отряд, выделенный для обыскивания густого Нан-Эльмота, запалил лес с четырёх сторон и, поглазев на обгорелые стволы, бодро отрапортовал, что мятежников в его пределах нет. Чёрный аккуратно записал рапорт неграмотного командира отряда и просьбу представить его к награде за находчивость и быстрое выполнение приказа. И приписал внизу от себя: "Командир просит награды за то, что лишил рабов Твердыни источника пищи и топлива, а саму Твердыню - новых рабов, которые могли укрываться в глубине леса. Отряд за лень и дурость заслуживает суровой кары, а командир - смерти".              Он надеялся задержать обращение Белерианда в сплошное пепелище. Хоть на неделю, хоть на день.              Находчивых орков казнили, командира - особенно жестоко: его нехитрая придумка в самом деле не отвечала воле Высших. Вскоре Гортхаур от имени Самого издал новый приказ, разъяснявший задачу куда подробней первого. Искать следовало тщательно, обойдя весь назначенный отряду участок и осмотрев не то что чащи - все щели и норы, где можно было укрыться. Уничтожать сами места возможных укрытий не дозволялось, если они могут быть хоть как-то полезны Твердыне. Обнаруженных мятежников следовало брать живьём, убивать лишь при таком сильном отпоре, что отряду грозило поражение. За любую попытку упростить себе жизнь Гортхаур обещался содрать кожу с командира и с каждого третьего в отряде - не лично, конечно, руками палачей. Каждый из карательных отрядов отныне подчиняли одному из больдогов или иных тёмных духов.              Приказ Гортхаура орк принял с облечением - как согласный с его желанием оградить земли Белерианда от полного опустошения. Случай ли с Нан-Эльмотом показался командованию вопиющим или приказ никак с ним связан не был, Чёрный не знал. Опыт подсказывал ему, что там, где грабить было нечего, орки наверняка исполняли повеление спустя рукава, а то и просто сговаривались объявить: мол, всё сделано. Обыск - не бой и не ковка мечей, проверить, хорошо ли он проведён, трудно. Пришлось бы посылать новый карательный отряд, который тоже предпочтёт не прилагать лишних усилий - если, конечно, полностью состоит из орков, а не подчинён тёмным духам, с которыми не сговоришься.              Добрались и до Дориата. В обширный и до сих пор пугавший орков эльфийский лес больдог запустил стаю волколаков под началом немногих орков постарше, которые бывали более дисциплинированными. В их число удалось войти и Чёрному. Волколаки мало годились для захвата пленников, но, по-видимому, ожидалось, что в пределах Дориата мог затаиться хорошо вооружённый отряд. На месте эльфов Чёрный точно постарался бы незаметно туда вернуться: иного места в Белерианде, где они могли бы жить, как подобает эльфам, сохранив свободу и не ведя непрестанный бой, пожалуй, не осталось.              Могло быть и хуже, сказал он себе. Волколаки добычу найдут, но не выжгут и не изуродуют Дориат, как мог бы большой орочий отряд. А что натворят пришедшие, лес со временем залечит и забудет. А главное - сколько лет Чёрный безнадёжно мечтал вновь его увидеть, вновь услышать его мелодию! Пусть не один, в карательном отряде, и едва ли сможет совершенно отдаться этой музыке - а всё же...              Входить пришлось разве что не зажмурившись и не заткнув уши - чтобы не выдать себя. Пройдя вглубь лишь со "своими" волколаками, которые не только не донесут о странном поведении орка, но и не заметят его, Чёрный несколько расслабился, вгляделся и вслушался.              Лес изменился. Птицы перекликались тихо, редко и тревожно, лишь подчёркивая настороженное молчание. Они и не могли встретить волколаков звонкой радостной песней, но другие перемены так не объяснялись. Совсем не было молодой древесной поросли. Бредя по лесу, орк то перелезал через упавшие деревья, успевшие порасти мхом, то проваливался в потерявшую упругую прочность, напоённую водой почву, то обходил глубокие промоины. Прежде незаметно журчавшие среди трав ручьи успели углубить свои русла. Да и весь лес, чем дальше от границ, тем более опускался, образуя словно бы чашу. Древность его ощущалась ещё более, и больше света проникало сквозь поредевшие кроны. Лес остался прекрасен и мирен, хотя сейчас в нём и ощущалась тревога. Чёрный осторожно погладил ствол, не то успокаивая, не то сам ища покоя, и наконец расслышал отголосок печально-убаюкивающей мелодии.              К нему подбежал молодой волколак, почти щенок, поинтересовался, не нашёл ли он эльфов или ещё кого вкусного, и неуверенно зазвучавшая было музыка леса смолкла. Орка вновь охватила ярость, но теперь виновник её был рядом. Когда волколак опустил голову, напав на чей-то след, Чёрный ударил мечом сзади по затылку, и долго ещё рубил, а после кромсал на куски.              Эльфов не нашли, но стая ещё поуменьшилась. Ближе к границам леса, на образовавшемся склоне пара высоких и крепких на вид клёнов внезапно рухнули и придавили нескольких волколаков. Видевшие это орки тут же принялись рубить соседние деревья, частью от злости, частью - чтобы избежать той же участи. Оставили они в лесу и иные следы, но всё-таки - только следы. Вспоминая давно упавшие деревья, Чёрный вовсе не был уверен, что лес так избавлялся от вторгшихся захватчиков - быть может, это была случайность. Другие орки из отряда не сомневались, твердили об эльфийских чарах и требовали уж этот-то лес выжечь дотла. Командование запретило: он мог пригодиться как источник древесины.              В Бретиле вовсю стучали топоры, орки жгли костры, грязнили всё вокруг себя, портили воду - в общем, жили, как подобает оркам. Да и все земли, по которым туда и сюда гоняли отряд Чёрного, всё меньше отличались от Ангбанда и его окрестностей, несмотря на разумный приказ Гортхаура. Эльфы на тех землях оставались, и Чёрный часто видел их. Всё это были рабы: бледные, измученные, ссутуленные, с потухшими глазами и неживыми, заученными движениями, притерпевшиеся к оковам и вздрагивающие от свиста бича.              Чёрный не раз задумывался о том, как долга его жизнь - должно быть, больше столетия он был старейшим из орков. Пережил Тхурингветиль, Глаурунга и двух балрогов, кому бы такое пришло на ум! Но впервые он пожалел о том, что жизнь эта не оказалась короче. Лучше бы та гондолинская стрела прошила не руку, а горло. Чем и зачем он будет жить, когда нечем станет любоваться и восхищаться, нечего познавать, не на что надеяться, не о чем мечтать, негде хоть ненадолго уловить мелодию? Если только в памяти и останется хоть что-то хорошее?              Последним выбили с Амон-Эреб так и не сдавшегося Маэдроса. Упрямого нолдо велено было доставить в Ангбанд живьём, но верных ему воинов оказалось не так мало, как думали, и они вовсе не были подавлены и запуганы. Так что Маэдрос не только избежал второго плена, но положил немало орков, пока отступал до самого Моря. Вместе с остатками своего войска он сумел уплыть на Балар.              Чёрный припомнил давнее бегство балрогов и едва спасшихся от полного истребления орков, Осаду Ангбанда, неприступный, а после - оставленный и захваченный Химринг, и разорённые восточные земли, в которые орки некогда и сунуться боялись. Не жалеет ли и Маэдрос о своей удаче и опыте, о мастерстве воина и полководца, о долгой своей жизни?              Ещё подумал он, что и Балар, отделённый неодолимым Морем, однажды падёт во власть Твердыни. Через Море можно выстроить длинный мост - он не знал, как, но Сам может знать и может создать его; или может выморозить лютой стужей малую часть Моря, чтоб хватило места пройти войску от берега до острова. Это лишь вопрос времени. Беглецы из Белерианда были обречены. Они не в силах противостать мощи Ангбанда.              И он, Чёрный, тоже пойдёт по мосту или льду с войском Твердыни - куда он денется! Даже если тёмной волной не погонят, всё равно пойдёт, чтобы увидеть и запомнить последние эльфийские земли. А если повезёт, быть убитым последними свободными эльфами. В этот раз он попробует пробиться в первые ряды, если сохранит хоть немного соображения...              - Эй, ты что, болван, не усёк ещё?! - проорал ему на ухо какой-то орк. - Весь Белерианд наш! Проклятые эльфы разбиты!! Мы победили!!!              Если б не на ухо, Чёрный и не услышал бы. Вокруг победно кричали - куда громче, чем после Великой Победы: в то время у орков ещё оставались враги, которые могли их убить, отобрать добычу или замучить. Теперь же победа была полной. Чёрный, конечно, резко выделялся среди торжествующих сородичей.              Его глаза мрачно блеснули. Он тоже будет кричать вместе со всеми. Всё равно слов никто не разберёт - слишком уж шумно.              - Будь проклята эта война! Будь проклята наша победа! Будь проклята вся мощь Ангбанда! Чтоб вас всех Повелители Заморья громом разбили!              Чёрный хотел было проклясть и Самого, назвав его, как эльфы, Морготом, но посредине фразы перехватило дыхание, и он вспомнил, что в Твердыне это слово под запретом. А он, оказывается, даже запрет не в силах нарушить.              Саму Твердыню, как и войны, командиров, своих сородичей и свою судьбу, он мог ненавидеть и клясть сколько угодно, если о том не прознают другие орки. Никому из Высших до этого, в сущности, не было дела, пока он, один из орды, служит Твердыне, исполняя её приказы. А он служит и будет служить, потому что всякое сопротивление ей безнадёжно и бессмысленно. Эльфы, взятые в плен, и то ковали мечи против своих собратьев. Рождённые свободными и радостными, свыкались с цепями и страхом. Иные, и отпущенные на свободу, шпионили по заданию Ангбанда, вместо того, чтобы просто сбежать к своим и попросить у них помощи - пока было куда сбегать.              А он - всего лишь орк, создание Тьмы, раб Твердыни, рождённый и выросший в цепях, хоть их и не видно снаружи.              У эльфов было грозное, доблестное, искусное в боях воинство и сильные союзники, великолепное оружие и доспехи, стремительная конница, могущественные чары, неприступные крепости и тайные города. И всего этого не хватило, чтобы удержать хоть кусочек земли Белерианда, хоть кусочек вольной, чистой, мирной, нетронутой земли! И там, куда ушли - обречены всё потерять, вплоть до собственной жизни и свободы.              А у него ничего и нет против могущества Ангбанда: только память и несбыточная мечта.              Ничего не попишешь, как говорил тот дёрганый командир.              

***

             В один из дней Чёрный проснулся от предчувствия - столь смутного, что он не мог понять, доброе оно или дурное. Внутренний голос твердил, что ничего доброго в будущем и быть не может, только в прошлом, но слишком необычайное, слишком важное надвигалось. И слишком близким казалось это будущее событие. Словно стоял в шаге от него некто, скрытый капюшоном, но уже готовый сбросить его и открыться.              Два дня Чёрный присматривался к тому, что происходит, собирал все возможные слухи и сплетни. Никого из орков, кроме него, никакие предчувствия не беспокоили; и он не заметил ни малейшей перемены, ни малейшего признака чего-то нового. Может, это необычайное лишь его касается? Может быть - вспомнил он услышанное на Тол-ин-Гаурхот - именно сейчас вернётся Менестрель? Нет, он говорил о многих веках...              На рассвете третьего дня простор - от неба до земли, от Запада до Востока - прорезали грозные и чистые трубы. Войско Повелителей Заморья явилось в Белерианд и созывало его жителей на битву с Морготом.              Чёрный до сих пор полагал, что с Повелителями Заморья он в расчёте. Он им принёс жертву, хоть и неправильно. Они положили в его сокровищницу чудесное видение, хоть и не исполнили просьбу.              И всё же он называл их Повелителями. Уже дважды. И подарили они ему, как он сейчас понял, не одно лишь видение Моря. Ещё сегодня он уверенно сказал бы, что о самом Заморье ничего не знает и совершенно не представляет себе, каким оно может быть. И вдруг обнаружил: знает, представляет и даже видел.              Сияющий трубный глас отвечал на незаданные вопросы, рассеивал туман, делал ясным то, что казалось загадочным. О Заморье напоминали изумрудная долина и белые башни Гондолина. В Заморье таился светлый, незамутнённый исток мелодий Дориата. Сила Заморья ограждала эльфийский лес от зла, и даже слабые её отголоски хранили его от обращения в подобие Таур-ну-Фуин. Сходная сила таилась и в Сирионе, воды которого однажды поддержали утопающего орка и помогли выбраться на берег. А главное - именно Заморье и было тем светлым, дивным, немыслимым краем, врата в который некогда открывала ему песня.              Он заметил, что зачем-то сгорбился - нет, зачем-то горбился всю свою жизнь. С усилием, до хруста в костях, распрямился в полный рост.              Трубы звали несломленных свершить то, чего они желали так долго. Отчаявшихся в борьбе - воспрянуть духом. Робких и колеблющихся - сделать выбор. Они призывали встать под знамёна Запада всех, кто когда-либо взывал к валар. Всех, кто молил их о спасении от власти Ангбанда - или не молил, но желал его. Всех, кто жаждет света и добра. Всех, кто хочет созидать прекрасное, всех, кто дорожит красотой этого мира. Всех, кто найдёт в себе не одни страх и отчаяние. Хоть каплю мужества, хоть искру надежды.              Он повернулся в сторону Запада. В сторону своих.              Он взывал. Он желал. Он жаждал. Он дорожил. Он найдёт - в этом самом голосе труб найдёт, обопрётся на него, как нога опирается на гранит.              Всех, всех, всех - эльдар и авари, эдайн и Смуглолицых, гномов великих и малых, зверей и птиц. Всех, кто не хочет жить под властью Моргота, к какому бы народу он не принадлежал. Время забыть розни и разделения. Время выступить как единая сила.              Последнее сомнение отпало. Он не будет отвергнут как враг только оттого, что рождён орком. В войско Запада вступит самый странный воин из всех. Воин, которого зовут Борг, Чёрный - почти так же, как вождя тех Смуглолицых, что верно сражались за нолдор.              Сбор всех верных на западе Белерианда, вблизи Моря.              Он медленно, шаг за шагом, двинулся к западу. Мельком заметил, как трясутся, прижавшись к земле, другие орки. Если они, преодолев ужас, заметят, что он ведёт себя иначе, и заподозрят - отчего, придётся вступить в бой прямо здесь. Этот бой ему не выиграть, но он успеет чуть-чуть послужить Повелителям Заморья, убив перед смертью нескольких их врагов. Недавно он желал бессмысленно погибнуть от эльфийских стрел, только чтобы прекратить мучения. Насколько лучше гибель в бою за свою мечту, и за эльфов и их Повелителей, подаривших ему всё самое лучшее, что только было в жизни! Он был готов к этой гибели, но желал, конечно, иного: присоединиться к воинству Запада прежде, чем кто-либо поймёт его истинные намерения. Судьба так долго хранила его - не для этого ли часа?              Он успел сделать двенадцать шагов на запад. Звонкие трубы смолкли. Гранит под ногами поплыл, обратившись топью, и Чёрный замер, охваченный страхом и сомнениями - на пару мгновений, пока его не затопила лютая ненависть к проклятым эльфам и Заморским Врагам, ко всем врагам Твердыни, к мятежникам и изменникам.              В этот раз она не отпускала нескончаемо долго. Потом он пытался подсчитать, сколько раз ложился и таял снег, и не сумел: пока не пришёл в себя, почти не замечал смены времён года, как и смены дня и ночи. Голова вновь мутилась так, что он терял всякую способность рассуждать и размышлять о чём бы то ни было, странным образом сохраняя целесообразность действий. Позже Чёрный подобрал сравнение. В один из своих побегов он наблюдал за муравьями, удивляясь тому, как неразумные насекомые бегают по знакомым им невидимым тропам, согласованно строят муравейник и обороняют его, и каждый - не умом, а природным чутьём - знает своё место. И ничего более. На войне он так же одним чутьём знал своё место и ничего более. На этой без конца ожесточённо, сгорая от желания хоть кого-нибудь убить, строгал стрелы, опалял для прочности и носил тем, кто ковал и прилаживал железные наконечники, а в конце войны, когда связь с рудниками нарушилась, сразу отрядам.              Как и прежде в сколько-нибудь длительных войнах, боевое безумие не было ровным - не зря он всегда воспринимал его как тёмную волну. Однообразно чередовались всплески и спады. На пике волны не оставалось ничего, кроме ярости да желания выжить, не ощущалось ни усталости, ни голода, ни жажды. На спаде тело начинало требовать своего, а едва проснувшийся разум - искать, как утолить его нужды. Поскорей и попроще, чтобы вновь вернуться к войне: ненависть и на спаде мучительно жгла, требуя выхода.              Как и прежде, он бежал от могучего, побеждающего врага и до того, как тёмная волна минула, и после, когда наступил упадок сил: страх превозмог и ярость, и утомление. Позади послышался жуткий грохот, и земля заходила ходуном. Орк собрал все остатки сил, пытаясь спастись от гибели. Когда и те кончились, заполз под корягу и провалился в мёртвый сон. Скоро проснулся от дикого ужаса, бросился бежать и вскоре вновь выбился из сил. Лишь тогда орк сообразил, что причин для такого страха больше не было: враги не гнались за ним ни наяву, ни во сне.              Как следует отлежавшись, он стал искать, чего бы съесть. Поев, снова улёгся, безучастно глядя в небо. Припомнилось, что некогда его прозывали Шкурой. Именно так орк себя и чувствовал: пустой шкурой, внутри которой всё выгорело и умерло. Голова тоже казалась пустой скорлупой. Эта нескончаемая война все соки выпила, подумал он, и внутри шевельнулось слабое облегчение: всё-таки не потерял способности думать и чувствовать. Только вроде как отвык, и восстановление потребует времени. Или усилий.              Поскольку делать больше было нечего, он предпочёл приложить усилия. Медленно пересчитывал всё, что видел. Поначалу так же медленно, потом всё быстрей перебирал в памяти известные слова - на родном наречии, на других орочьих диалектах, на белериандском и восточном языках, и их написание. Вспоминал различные навыки и умения.              Долгие годы он ни разу не обращался мыслью хотя бы во вчерашний день. Пришлось едва ли не заново выстраивать собственную жизнь, последовательно вспоминая: как был орчонком, как муштровали, как впервые назвали Шкурой, как обретал опыт... Вспоминал все войны, в которых участвовал, все службы, которые нёс. Как был тюремщиком на Тол-ин-Гаурхот и как бежал оттуда в таком ужасе, что бросился в великую реку. Как отчего-то стали на него находить приступы тоски, как стал гонцом и как вернул детское имя Чёрного. Как сговаривался с Ульфангом. Как опрокидывал статуи ненавистных нолдор на Химринге. Как пятился по лестнице от Глаурунга. Как едва спасся от чудовищ Долины Ужасной Смерти. Как по велению балрога бил и бил подобранной булавой по обломкам упавшей эльфийской башни. Как искал с волколаками затаившихся врагов. И, наконец - как без конца строгал стрелы в последней войне, завершившейся страшным поражением Твердыни. Не приходилось сомневаться, что она уже не оправится. Недаром орки так боялись Моря - Заморские Враги разрушили всё, чего Твердыня достигла за века.              Приводя себя в чувство и разум, Чёрный прерывался на сон, еду, отдых и понемногу продвигался на восток. Быстро бежать и не мог, и не хотел: скопилась такая усталость, от которой не избавишься раз отоспавшись. Но остановиться было бы слишком опасно. По его прикидкам, вот-вот должны были вернуться с войны жившие в этих лесах эльфы. Это были, конечно, не нолдор, но для орка-одиночки особой разницы не было: всё одно смерть.              Чёрный как раз подошёл к Синим Горам и высматривал тропу наверх, когда словно что-то разорвалось внутри него, и он повалился наземь, ничего не понимая. Поднявшись, ощупал себя: всё цело, ничего не болит. Кажется, и рассудком не повредился. Но чем более прислушивался к себе, тем более ощущал какую-то пустоту внутри, какую-то потерю - непонятную, но очень важную.              Всё больше беспокоясь, он полез наверх. Тут уж с усталостью пришлось мириться, но эти самые горы он просто возненавидел: всё вверх, и вверх, и вверх, когда же это кончится! Зато достигнув вершины, Чёрный как никогда ощущал себя победителем - он справился, и справился один, без указок командиров! Восходило Солнце, но он помнил, что с некоторых пор не боится солнечного света. Орк медленно поворачивался вокруг своей оси, озирая "свои владения": казалось, он владеет сейчас всем, что только может увидеть с горы.              На западе, от неожиданно узкой полосы леса и берега - как только он шёл через этот лес так долго? - до самых небес простиралось Море. Розовое в лучах рассвета, могучее, бескрайнее, мирное. И вспыхнуло: песня Менестреля, эльфы и их дивные обители, трубы воинства Заморья... Море возвращало ему всё самое главное, самое лучшее, что было в его жизни.              Он долго ещё любовался Морем. К восхищению им и радости восполнения утраты примешивалась печаль. Города и крепости эльфов, обезображенные и разрушенные воинами Твердыни, скрылись под водой. Над местом гибели Государя Нарготронда скользили рыбы. Тихо ушёл на дно Дориат, который так и не успели вырубить или выжечь до прихода в те места воинства Запада. Теперь вместо ветра ветви дерев колеблют волны.              Ангбанд тоже был там, под водой. Море поглотило его вместе со всей его мощью и со всеми, кто не успел бежать. Хотя духи, не считая балрогов, возможно, могут жить и на дне морском. Быть может, Сам ещё попытается возвести новую Твердыню на берегу или за горами, но когда ещё это будет - если будет вообще! Верней всего, если и будет, он, Чёрный, не доживёт до тех дней. Весь ужас, всю мерзость, всё безумие и ненависть Ангбанда поглотило Море.              Сколько страха и тоски испытал Чёрный и в том краю, что некогда принадлежал эльфам, после - Ангбанду, а ныне - никому! И сколько счастья! Он надеялся и впереди, за горами, найти музыку, свет, красоту, только знал, что будут они - иными.              Не было больше, и не будет никогда на земле края, что эльфы звали Белериандом, полного горестей и всё же прекрасного.