Тамбурная фея

Это эпилог :) То есть - полное, окончательное, завершенное, к которому больше добавить нечего совершенно. Анетта78, написано благодаря вам :) Меня носило неделю по краю, а в голове вертелось - пусть эпилог будет вот таким :) С любовью к своим, родным, и неизвестным, но прочитавшим и поддержавшим - дикий (уже почти одичавший! и небритый!) гусь :) Не сиделось, не лежалось, не елось, не… Кружа по снятой родителями «однушке» за городом – семейный бюджет не мог потянуть хоромы в центре, а жить отдельно Семен хотел, очень хотел – он то и дело натыкался взглядом на милые сердцу мелочи, напоминающие о Ромке. Стеклянный шар с Эйфелевой башней, наполненный искусственным снегом – подарок на прошлый Новый год, карта мира во всю стену – во-первых, прикрывшая дырку на обоях, во-вторых, предназначенная для светлого будущего, в котором он станет известным танцором, начнет совершать заграничные турне и отмечать на карте посещенные города, совместное фото в рамке на полке с книгами, брошенная на спинку стула майка размера 3XL – Ромка у него немаленьких размеров… Был. Что греха таить – при своей хрупкости и изяществе Семен предпочитал видеть рядом с собой мужчин особо крупных, квадратных, литых если уж не из авиационных сплавов, то хотя бы из банального чугуна. На длинноногих, парящих в воздухе и питающихся радугой он в своей среде насмотрелся – будь здоров, достаточно и его одного, красивого и нежного, конкуренция ему ни к чему. Поэтому, два года назад встретив Ромку в закрытом клубе на вечеринке по поводу Хэллоуина , почувствовал, как к щекам, скрытым маской, и не столь доступным широкой публике прочим местам приливает кровь – горячо и радостно, вот он, мужчина его мечты! Ромка оказал недолгое сопротивление, будоражащее Семена больше, чем первенство в классе и ожидаемый переход в новую школу с более опытными преподавателями. В их первую ночь, разомлев от ласк новоявленного любовника, он признался, что и в мыслях не держал пробовать «это» с мужчиной, и уж тем более - с ним, семнадцатилетним мальчишкой, от которого за версту разило парным молоком и домом. В «Лулу» Ромка оказался так же, как и вся городская «золотая молодежь», чьи карманы были отягощены деньгами, а мозг – мыслями о еще не опробованной экзотике, в отличие от Семена, подрабатывающего от случая к случаю единственным, что у него получалось в совершенстве – танцами. - Я тебя увидел и подумал – какой же ты красивый… Как эльф из сказок! – Перебирая русые пряди, Ромка целовал плечо, молочной белизной выглядывающее из-под одеяла, тормошил растянувшееся на гигантской, как аэродром, кровати тело засыпающего Семена, чувствующего себя и впрямь… В сказке. Двухуровневые апартаменты на «Перваке», «лексус-350» последней модели, шампанское «кристалл» , красная икра и пакет свежесваренного камчатского краба, доставленные личным водителем ромкиного отца… Ни дать ни взять – Золушка, встретившая своего принца. Через месяц брызжущей изо всех пор эйфории Семен набрался духу и рассказал родителям о том, что его личная ориентация цвет имеет – под стать глазам, что балетная среда и упорная работа по становлению себя, как танцора, требует отдельного личного пространства, что он будет крайне признателен, если «парентсы» снимут ему какое-никакое жилье и избавят от чересчур явного вмешательства в свою, такую прекрасную, жизнь. Отец плюнул ему под ноги, мать вцепилась в волосы – сперва свои, затем – сыновьи, истерика продлилась неделю, Ромка трижды предлагал переезд к себе, дважды – снять жилье независимому танцору возле своего дома, в итоге из рук Клавдии Ильиничны, пожилой пенсионерки, не страдающей любопытством, были получены заветные ключи и обещания не заглядывать «на чай» без предварительного звонка. Через три месяца Семен обзавелся «триколором» на голове, через полгода – визажистом, стилистом и массажистом, Ромка оплачивал любую прихоть юного любовника, искренне недоумевая, когда Семен раз за разом отвечал отказом на предложение сменить халупу за городом на более приличное жилье. Годовщина их отношений совпала с совершеннолетием Семена, по случаю которого Ромка выпросил у отца разрешения воспользоваться семейным катером, больше смахивающим на круизный лайнер. Там-то и выяснилось, что у Ромки на него – виды. И отнюдь не те, о которых ночами фантазировал Семен. - Зачем тебе танцевать? – Потягивая вино, Ромка рассуждал о будущем любовника как о чем-то, решенным им давным-давно. – Я в следующем году приму на себя руководство сахалинским филиалом, поедешь со мной, займешься делом… - Каким? – Едкость в голосе балетного заставила Ромку опустить бокал и взглянуть на любовника с любопытством. – Блины тебе жарить буду? Носки стирать? Первая ссора с отвратительным скандалом началась и закончилась в тот же день – примирение было долгим, бурным, оставив на нежной коже длинные цепочки засосов, а нормально говорить Семен смог только спустя несколько дней – сорвал голос надсадными криками и требованиями «еще!» и «сильнее!», чувствуя грубые рваные толчки внутри ненасытного тела. Во второй раз ссора завершилась расставанием. Долгих три недели Семен чувствовал себя погасшей керосиновой лампой с выгоревшим дотла фитилем – Ромка соврал. Первый раз. Бросив на выщербленный множеством ножевых зарубок кухонный стол пачку «тысячных», выдав расписание – когда и во сколько следующие записи к массажисту и стилисту, сообщил, что улетает с отцом на Камчатку с инспекторской проверкой рыбозавода. Семен грустно вздохнул, сделал тщетную – как всегда – попытку отказаться от денег, получил по шее и легкий поцелуй в висок, пару дней просидел дома, выбираясь только на занятия, а на третий черти понесли его в «Лулу» - халявные купюры жгли ляжку, а вечера перестали быть томными без огромного, заполняющего собой квартиру и жизнь, Ромки. Он обнаружился в Вип-зоне. С худощавой блонди, до отвращения напомнившей Семену самого себя – полное отсутствие грудей, разноцветные пряди, невероятной длины ноги, уходящие в бесконечность, едва прикрытую обтягивающим платьем, переливающимся серебром в неоновом свете прожекторов, пускающих косые лучи по залу. Ромка не пришел – приполз побитой собакой, выскуливая слова любви и извинений за дверью, обитой дешевым дерматином. Семен крепился ровно пятнадцать минут. Примирение было долгим и бурным, оставив на нежной коже длинные цепочки засосов, а на душе – неглубокий, быстро зарубцевавшийся шрам. К карте на стене добавились футболки и пара рубашек, висящих в шкафу на «плечиках» - отец Ромки приступил к активному введению сына в семейный бизнес, и дернуть его на встречу с деловыми партнерами «через пятнадцать минут» было делом плевым и обыденным, - Ромка мало помалу все чаще оставался ночевать в халупе, наполняя ее своими запахами, оставляя хозяйскую метку, бабуленции во дворе настороженно кивали ему, узнавая серебристый «лексус», нагло паркующийся поперек на подъездном пятаке… В третий раз на заднем сидении авто Семен обнаружил подарочный пакет с витиеватой вязью «Золотая Русь» на боку. Кто, скажите на милость, кто просил его совать свой нос в пакет, с замиранием сердца ожидая найти там банальный набор женских украшений? Мама, сестра, главбух со столетним юбилеем – только не гладкое увесистое кольцо, увенчанное выступающим профилем быка, значком «Таурус» и бегущими по внутреннему ободу буквами – твой, навсегда. Сам Семен таурусом не являлся, а уж сейчас – тем более, скорпионья натура вылезла наружу всеми темными, тщательно скрываемыми сторонами, выплеснувшись затяжным игнором любовника, длившимся на этот раз с сентября по… Ежевечерне разглядывая сотни сохраненных в ноутбуке снимков, он раз за разом прокручивал ссору и обидные слова «достал ты своими придирками!», вспоминал, как Ромка клялся-божился Родиной-матерью, Конституцией и Налоговым кодексом, что кольцо предназначалось ему, что ювелир, изготовивший его, перепутал Зодиак с Дошираком, что он, Семен, слишком много значения придает требухе, именуемой любовью… В октябре свершилось. Коллектив в новом классе не принял его – никаким, ни хорошо танцующим, ни заслуженно претендующим на место прим, ни молчаливым, ни говорящим, попросту отторгнул его, как нечто инородное, пытающееся вклиниться в цельный пирог с ананасами, увенчанный листиком мяты и завитком карамельно-сливочного крема. Стиснув зубы, Семен танцевал. Родители ежемесячно привозили Клавдии Ильиничне дензнаки в размере двенадцати тысяч, еженедельно переводили на карточку сына скромную «трешку» и не вмешивались, как он и просил. Вытье волком в четырех стенах скрашивалось лишь им... Тимура Мазаева сложно было не заметить, а еще сложнее – проигноировать. Широкий разворот плеч перекрывал дверной проем ровно на три четверти, когда он заглядывал в арендованную балетной школой студию. Желающие – два с половиной человека, поддерживающие разговоры с новеньким – оповестили, что сие есть – восходящая звезда бокса, что евойная девушка – вон там, в углу, у станка, растягивается, Венькой зовут, и что «шкаф» сюда бегает – на нее посмотреть. Да хорош заливать-то, граждане, таких, нет, ТАКИХ взглядов Семен в «Лулу» насмотрелся-навиделся, калькулятором не сосчитать, и уж ежу голубого цвета было понятно, что Тимур по его душу ходит – облизал, надкусил и вот-вот съест. Льстило. В январе Ромка приволокся к нему с «КАМАЗом» роз и кольцом в виде скорпиона, обвивающего палец, примирение было долгим и бурным, оставив на нежной коже длинные цепочки засосов, а на душе – легкий сквозняк, словно от приоткрытой двери на летнюю веранду, когда марлевая занавеска тревожно колышется, оповещая о грядущем урагане. Февраль, март, апрель – Семен летал на крыльях любви, Ромка нежил объятьями, сцеловывая пылинки и утроив денежный поток, Тимур молчаливой тенью маячил в коридорах, подпирая собой дверные косяки и выжигая вензеля на стройной спине, к горячечным взглядам боксера добавились странные – от балетных, удивленные – от Веньки, и откровенно презрительные – от длинного жилистого, дружка Мазаева, обладающего восточной внешностью и экзотической красотой. На майские праздники Семен умудрился в кои-то веки сам вывести Ромку из себя. - Мало тебе денег, да? – Орал он, брызжа слюной, глядя, как любовник не спеша наносит на веки яркие фиолетовые тени и выискивает в недрах шкафа обрезанные по самое «не балуй» джинсовые шорты с растянутой белой майкой. – Ты вконец охренел! - Ничего подобного, - Семен промычал, зажав в зубах тюбик с розовым блеском для губ, - я всего-навсего строю свою жизнь. Два раза выступлю – и можно месяц отдыхать, не клянча у родителей рубли эти, будь они неладны. В клубе заплатили более, чем щедро, а Ромка сгинул в тартарары, оставив на автоответчике сообщение «все кончено, шлюха!» Когда Тимур, дыша перегаром, решил, что парадная лестница Центрального – самое подходящее место, чтобы опробовать новый вид спорта – поцелуи с особями одного с собой пола – сил на сопротивление у Семена не было. Да и забавно получилось… В нескольких метрах от подвыпившего тела – его же девушка, сам он напоен бешеным адреналином и напрочь лишен инстинктов самосохранения – так почему бы и не попробовать? Вкусно и мягко, словно в домашних, таких уютных и мягких, зефирных тапках идешь на кухню за утренним чаем с лимоном и бергамотом… Ромкины обжигали кипятком, розеточными 220, били по нервам безумием и возбуждением. Тимуровы – грели и обещали Рождество в мае, треск сосновых поленьев в камине, подвешенный за петельку праздничный носок и ладонь-к-ладони - счастливую пенсионную старость. Огня! Чтобы сжег дотла, сплавил нутро в единую раскаленную массу, пустил по венам жидкий поток лавы, стер с подкорки всяческие воспоминания о других руках, других губах… Другом, тяжелом до судорог во вжатых в кровать руках-ногах, обещающем рай на земле, теле. Ромка появился на следующий день, словно трое из ларца, вызванные волшебной «абракадаброй». Ни роз, ни колец, ни заверений в вечной и нерушимой, как у «республик свободных» - просто позвонил в дверь, шлепнул на пороге спортивную сумку с раздувшимися боками, шагнул внутрь. И зажег в Семене свет. Уходящее лето полыхало киноварью на листьях, обещая безоблачную осень, Семен привычно поднял глаза на окна восьмого этажа – на два левее от подъездных. Свет не горит, ну и ладно, значит, снова Ромку отец эксплуатирует на благо семейного бизнеса. Бросил на раскаленную сковородку крупные «пятаки» гребешка, обвалянные в манке, чувствуя себя прокрученным через «отжим» в допотопных стиральных машинках отечественного производства. Кто первый домой вернулся – тот и готовит, правило номер один в их семье, а как хотелось бы растянуться на скрипучей кровати и вздремнуть хотя бы с час… Ромка объявился около полуночи, счастливый, с шальным блеском в глазах, вырвал из объятий Морфея сладко сопящего Семена, закружил по комнате. - Просыпайся! Ну просыпайся же! - Что за радость? – Семен пытался разлепить веки, отмахиваясь от Оле-Лукойе, вертящего перед глазами радужный зонтик с пестрыми картинками счастья. - Я женюсь! Пожар начался внезапно. Он не врал, не притворялся, пытаясь вызвать ревность, он кружил Семена, задевая ножки кровати, цепляясь за углы выступившей из полумрака мебели, он сиял новогодней гирляндой, удивляясь, отчего не загорается взаимным счастьем любовник, должный разделить с ним восторг от потрясающей новости. Пожар полыхнул багровым, охватив все, из чего состоял Семен. Сжирая километры души, он пер безудержным валом на восток, подминая под себя что-то… Обрывки… Шуршащие бумажки… Опавшие листья… Некстати подвернувшихся пушистых зверьков, еще на что-то надеющихся, свивших гнезда и вырывших норы внутри семенова сердца. - Я давно должен был сказать тебе… Бессмысленные колебания воздуха, нежным ядом вливающиеся в уши. - Кто она? - Хлопнул ресницами, удерживая лицо на лице, не подать виду, не показать пепелище, остающееся за пеленой огня. - Ты будешь смеяться, но та самая, блондинка, худая такая, ну, вспоминай! – Ромка, наконец, опустил на пол то, что еще жило и дышало парой часов назад. – Ты еще меня к ней приревновал! Отец тогда предложил познакомиться с дочерью камчатского партнера поближе, у меня и выбора-то особо не было, но она оказалась очень даже ничего! - Понимаю. – Стена огня доедала внутренности, оставляя за собой пустошь, бесплодные земли, соломенный домик Ниф-Нифа приказал долго жить, пеплом осев по периметру несчастной «однушки». – И жениться ты решил тоже по совету отца? - Не совсем. – Ромка утих, поставил Семена на пол, отвел глаза. – Она ребенка ждет. От меня. Уже три месяца. Но это просто великолепно, Сём! Мы же одним ударом всех зайцев убьем! Смотри, как здорово все сложилось – я женюсь, отец перестанет доставать своими нравоучениями, сахалинский филиал перейдет под меня, родится сын, и… - А если дочь? – Неужели замороженные губы смогли сложиться в осмысленную фразу? Семен повел плечами, стряхивая с себя жар выжженной земли, выпрямился, отступил на шаг, вглядываясь в Ромку, пританцовывающего на небольшом пятачке между кроватью и компьютерным столом. - Дочь? – Мыслительный процесс в теле под центнер весом шел туго, но все же шел. – А… Ну, пусть дочь, значит, сына следующим родит. И главное, как складывается-то все! Пакуй вещи, сердце мое! Зарегистрируемся – и ближайшим рейсом на Сахалин, нам еще две квартиры найти в одном доме! Устал я наматывать километры, пока до твоей Угольной доедешь, теперь не отвертишься, красавчик! Семен слабо помнил, как вышвыривал из квартиры – сперва Ромку, упирающегося и на все предшествующие этажи кричащего о своей любви, затем – ромкины вещи, отлично поместившиеся в оконном проеме и красиво планирующие на парковочный «пятачок». На тщательный обыск квартиры сил не хватило. И вот теперь… Стеклянный шар. Совместное фото. Карта. Футболка… Центральный до сих пор благоухал краской и деревом, в «Примамедиа» черкнули пару строк о свадьбе сына известного бизнесмена с дочерью такого же, не менее именитого, Семен готовился к партии Отелло в новогодней постановке, натыкаясь в углах на целующихся взахлеб Тимура и его длинно-восточного дружка, сердце екало при любых упоминаниях всех Романов всуе…. Он нарисовался аккурат 31 декабря. Кипенно-белые розы, не меньше сотни. На безымянном пальце правой руки – узкий золотой ободок. В глазах – тоска. Обогнув сгорбленную фигуру по косой, Семен двинул к выходу из вестибюля, мельком отметив - не шевельнулось, не запылало, не дрогнуло, все покрыто слоем пепла. Рукав пуховика дернули на себя, притягивая, заманивая в водоворот привычных запахов и ощущений, вернуться назад, туда, где все еще было хорошо… Помотав головой, Семен выдернул рукав из цепких пальцев. - Да! Женат я! Что изменилось-то, а, Сём? – Жаркий шепот, вызывающий лишь чувство брезгливости в бегущих по позвонкам мурашках. – Я хочу тебя! - Ты кто, чувак? Семен уперся носом в чужую, абсолютно незнакомую спину, по размерам напоминающую его собственное полутораспальное койко-место. Рука, с легкостью приподнявшая Ромку за шиворот и передвинувшая на приличное расстояние, удивительно напоминала грядущую эру терминаторов и «скайнета» - бугрящиеся мышцы, кисть, зафиксировавшая рвущегося в бой бывшего любовника в позиции «сидячая болонка». Благодарно уткнувшись между лопаток, он и не подумал сопротивляться, когда спина превратилась в толстые пластины грудных мышц, когда его подхватили за пояс, перекинули через плечо и вынесли наружу, к свежему воздуху, благотворно влияющему на мыслительные процессы. - Спасибо! – на пронизывающем насквозь декабрьском ветру губы заледенели, и «спасибо» получилось смахивающим на азбуку Морзе, спаситель постоял пару мгновений, вглядываясь в потускневший ультрамарин, потянул носом – слишком близко от чувствительной на прикосновения шеи Семена! – довольно улыбнулся, сгребая в охапку пуховик с тощими внутренностями. Печка в древнем «форестере» работала на ура, Семен разомлел на заднем сидении, свернувшись клубком и отмечая привычные повороты – сколько раз этой же дорогой нес его к дому серебристый «лексус»! Погрузив его в салон, спаситель по-прежнему молчал, но тишина не вызвала дискомфорта – казалось, так и надо, а все это – Ромка, свадьба, два года острых, словно перец чили, отношений, - сон. Аккуратно припарковавшись у подъезда, незнакомец выволок его из салона, прижав к себе мгновенно захолодевшую щеку, вновь сгрузил на плечо – бревно Ильча, усмехнулся Семен, - и лишь в теплом, защищенном от ветра подъезде соизволил спросить: - Этаж? - Восьмой! – Семен злорадно оскалился. Принц исчез за горизонтом, но коня-то никто не отменял! Чайник на плите выводил новогодние рулады хромированным носом, незнакомец отобрал ключи от входной двери, пару раз исчезал, заставляя нервно обхватывать колени, возвращался, шурша пакетами и звеня стеклом. Из кухни тянуло пряным, чесночным, привычным и родным – никаких лобстеров, никакой икры, - шкворчало и строгалось, пару раз вжикнуло – ОН точил ножи, чего отродясь не водилось за Ромкой, без пяти полночь сильные руки выволокли его, замотанного в кокон одеяла, усадили на деревянный табурет, сунули в холодные руки запотевший бокал с пузырящимся шампанским. - С наступающим! Обжигающий перцем кусок курицы выдернул на поверхность слезы – да, Семен помнил, что парни не плачут, но мясо было острым. Острее ножа, лезвие которого он украдкой проверил. Чертов незнакомец ласково погладил по плечу, вызывая незапланированное чувство защищенности и уверенности в себе. Забросил в рот чуть ли не половину окорочка. Двинул массивной челюстью, не сводя глаз со съежившегося на табуретке Семена. Мягким и неспешным поцелуям не доставало опыта, но все с лихвой компенсировалось напором и жаждой, с которой неизвестный Семену спаситель выводил на его губах свою собственную мелодию, выбивая «крещендо» хриплыми стонами из совершенно не контролирующего свое тело «балетного». Тепло. Горячо. Жарко. Знойно. Ладонь, лежащая на затылке, могла бы обхватить всю голову Семена, да еще хватило бы на полспины, но бережность, с которой он касался разноцветных прядей, напоминала благоговение ценителя перед шедевром, пальцы проскальзывали через пряди, чуть оттягивая назад – обеспечить лучший доступ к доверчиво раскрывающимся губам. Очнувшись на кровати – ноги раздвинуты, спина покрыта жаркими каплями, дыхание сбито, пульс зашкаливает за сотню, эрекция – как два года назад, когда он впервые затащил в постель Ромку, в голове - ни единой связной мысли, а нависшее над ним тело недвусмысленно упирается стояком между бедер – Семен рискнул. - Зачем? Язык путался в деснах, в губах, сворачивался тонкой лентой в пространстве между двумя комочками жаркой и тугой влаги, сновал взад-вперед, пытаясь поймать и забрать в плен незнакомца, разоружить, еще не понимая, что его взяли в плен – и пощады не будет. - Мой! – Неандертальским рыком заглушили всполох тревожного удивления, закрыли, запечатали намертво медовым воском, сладкой патокой, рванули на себя, заставляя раскрыться – по всем незащищенным фронтам, обнажить изголодавшуюся по обычной ласке душу. Вскинув бедра навстречу проникающему в него не объемлемому ни руками, ни задницей, прибору, Семен глухо ойкнул – и смирился. Допотопные ходики Клавдии Ильиничны, висящие на стене, соединили стрелки, минутную с часовой, образовав жирную прямую, нацеленную на полночь. - С Новым годом… - Тяжелое сбивчивое дыхание, толчки внутрь. Семен выгнулся – хочешь-не хочешь, а тело командовало парадом – коснулся лопатками простыни, ноги сами собой взметнулись и улеглись на широких плечах. С каждым движением нарастало то самое чувство, которое заставляло его парить в небесах с Ромкой… Как его зовут? Кто он? Почему защитил? Он спросит – потом, а сейчас распирающее изнутри давило, выдавливало на поверхность глухие вскрики, и будто бы мало этого – незнакомец опустил руку и сжал напряженный член, вырывая из глубин протяжный вопль. - Еще! Сильнее! И «еще» и «сильнее» воплотились во втором и третьем заходе, тяжелое мускулистое тело вбивало узенькую спину в ужасающийся такой активности матрас, мышцы ног заходились мелкой дрожью, не в силах удержать тело на весу в колено-локтевой, легкие просили пощады, а Он не останавливался… Прижавшись к громадной грудной клетке, Семен мысленно махнул рукой – какая, к черту, разница, кто он и как его зовут, это же Новый год! - ощущая липкость на животе, склеившую два тела в одно целое. Легкое касание пальцев, способных одним нажатием перекрыть кислород приличных размеров игуанодону, сдвинуло со щеки ворох растрепавшихся волос. - Эй… - Семену было тревожно и весело. Словно перевернул страницу с мрачной иллюстрацией к печальной главе, а за ней – счастье, полное и безграничное, и какие там ромки? – Может, познакомимся? - Челюсть. – Охотно буркнуло счастье, загребая руками худенькое и нежное, заворачивая в огромного себя, укутывая и нависая со всех сторон – казалось, он и снизу, и сверху, он – везде, включая весь огромный внутренний мир Семена. – Спи. Ежась от пронизывающего ветра, норовящего залезть под куртку и выхолодить конечности, Венька ждала Сашу. Ревущий дурниной «форестер» завелся с пол-оборота, Максим по кличке «Челюсть» выволок на крыльцо приму, упирающегося и счастливо прячущего лицо в варежках, заботливо нацепленных на тонкие кисти суровым мордоворотом. Стоящая рядом «бэха» заурчала почти бесшумно – в отличие от Джаника и Тимыча, вывалившихся с диким хохотом, подначивающими друг друга легкими, в полсилы, ударами. Саша тронул за руку, невесомо улыбнулся, качнув головой в сторону «дикарей». - Ужасть ужасная! И как ты это терпишь?! - Выбора нет! – Венька махнула рукой обеим парам. – К тому же… Они – моя жизнь.