Обычная история

05.07 23:00 Люк Оглашение завещания, как и ожидалось, выливается в немедленную пресс-конференцию. И только два часа спустя Люку удается уйти. Он выходит из публичных коридоров, и видимая охрана наконец-то отстает. Теперь вниз. Вниз, на парковку и — не домой. Нет. Не сейчас. Не к себе домой. Пожалуй, не стоило бы летать в таком состоянии, но, с другой стороны, полеты его всегда успокаивали. Сейчас есть после чего успокаиваться. «А что вы почувствовали…» Как же он ненавидит этот вопрос. Потому что никак нельзя ответить правду: ничего. Ничего он уже не чувствовал, когда его по всем каналам объявили наследником. И когда объявляли сумму наследства. Почему его вообще должно волновать, сколько у отца было денег и почему намного меньше, чем ему приписывали молва и журналисты? Люк знает, почему, но все отчисления отца в фонды поддержки ветеранов и Ожоговый центр никого, кроме самого отца и налоговой, не касаются. Он ничего не чувствует. Он совершенно спокоен. Он сейчас прилетит к отцу, разберет личные вещи. Нужно забрать оттуда вещи Мон, не ее же саму туда посылать. Сегодня ей было плохо. О том, что будет завтра, на открытии гроба для прощания, Люку думать не хочется. Он сам отчаянно, до внутреннего детского вопля, не хочет видеть отца мертвым. Он должен будет стоять, смотреть, понимать — ушло, закончилось, не обнять, не поговорить больше. Только и осталось, что отомстить за него. По всем правилам. По старым обычаям Татуина. На верхней посадочной площадке «дворца» все по-прежнему. И контроль безопасности, и потрепанный отцовский спидер рядом с темным официальным. Теперь они — собственность государства. Через месяц здесь все перейдет государству, помещения займет СИБ и ничего здесь не останется, кроме, наверное, медцентра и серверных. Люк проходит по коридору, набирает код, входит в личные комнаты. Там все осталось так же, как неделю назад, когда он забегал перед отъездом отца на Кореллию. Они обсуждали Республику… В «библиотеке» все еще горит экран, настроенный на Кореллианскую систему, и датапады валяются по всем горизонталям. Здесь всегда был беспорядок, и отец, и Мон вечно читали с десяток документов одновременно… В центре «основного» стола перед экраном — пластина официальной записи какой-то оперы, с запиской поверх: «Эта тебе понравится». Подарок, который отец не получил. Наверное, нужно его вернуть Мон. Нужно собрать здесь все, рассортировать документы… Взгляд цепляется за голограмму Чандриллы на полке рядом с моделью прототипа истребителя, номера которого он не знает, и Люк отворачивается. Детали, детали. Два кресла. По-разному сложенные датапады. Кружка Мон на полу. Здесь жили двое, и он чувствует себя не на своем месте. Его всегда ждали здесь, но это не был его дом. Не ему решать, что здесь важно, а что нет. Не ему решать, что уничтожать, что оставлять, он не знает настоящей ценности всего валяющегося на полках, всех книг, всех документов. Ему оставили здесь все, но это — формальность. К истинному праву не имеющая отношения. Он проходит мимо комнаты Мон, двери в госпитальный блок и закрытой двери кабинета — там только шифрованная межпланетная связь и консоль — в мастерскую. Тут тоже — ничего совершенно не изменилось. И синтезатор полимеров, и полки с прототипами протезов, голограммами двигателей и схемами совсем уж непонятно чего… На основной консоли, экраны которой сейчас темны, есть полный список всех проектов. Документация у отца всегда была в полном порядке. Нужно найти все по последним проектам для университетской группы. Отец бы хотел… он говорил перед отлетом, что почти закончил… На какое-то мгновение Люк видит его перед собой, на низком сиденье перед консолью. Отец без верхней брони и плаща, без шлема, сидит скрестив ноги, а руки летают над клавиатурой. На экранах — схема головокружительной сложности. Он предпочитал эту работу и медитации, и сну, и книгам — самый лучший отдых. «Подлинная трагедия всего нашего направления, — сокрушался глава группы каждый раз, когда Люк пересекался с ним, чаще всего здесь, — Империя отняла у нас гения». А отец смеялся. Гением он себя никогда не считал. «Я — ремонтник со спаннером, — говорил он. — Все дело только в том, чтобы найти подходящий спаннер. Или сделать. Ничего гениального». «Оставлю тебе трон и буду делать спаннеры», — и Люк не мог не улыбаться, столько радостного предвкушения слышалось в голосе отца… Он встряхивает головой. Активирует консоль. Садиться на место отца неприятно, и ему неудобно за пультом. Экраны слишком высоко, клавиатура далековато. И можно наверняка подстроить систему под себя — но нет. Ему нужно только найти проекты, найти документацию для передачи в университет, и ничего больше. Он не станет трогать ничего больше. Проекты он находит легко, а вот оторваться от документации сложнее. Отец занимался проблемой двигателей для сверхдальних прыжков и системами протезов, и по обоим направлениям, кажется, добился какого-то результата, понять который Люку очень мешает отсутствие профильного образования, но читать настолько интересно, что… Когда вторая дверь в мастерскую распахивается, Люк вздрагивает. На пороге Дэн, бессменный адъютант отца, всклокоченный, какой-то помятый, с умоляющим взглядом, отчаянным лицом. Он видит Люка — и лицо его теряет все выражение. Дэн кланяется. — Простите, ваше величество. Люк качает головой. Как же сильно не верится. Не только ему. — Что вы здесь делаете? Ответ заставляет его моргнуть. — Мы работаем, ваше величество, — говорит Дэн и оправляет китель. «Мы», как немедленно выясняет Люк, означает «все». Он входит в рабочий зал, и половина команды аналитиков поднимает на него глаза от консолей. Вторая явно спит в «углу с деревом». Кресла «угла» сдвинуты в подобие стены, из-за нее торчат чьи-то ноги в носках. Рядом грудой свалена обувь. На главном экране комнаты — кадры записей республиканской камеры у Монумента. Размеченные линиями, с наложенными схемами. На остальных — графики, списки. Поисковые алгоритмы команды перерывают Голонет и государственные базы данных. В том числе и базу СИБ — если он не ошибается в номере на ближайшем экране. Что очень вряд ли. — Кто на координации? — спрашивает Люк. Отцовские аналитики — самоорганизующаяся форма жизни, лидерство здесь зависит от задач. Из-за ближайшей консоли встает Радажа Тамари — антитеррор. Кланяется. — Я вас понимаю, — говорит ей Люк. — Но СИБ уже занимается расследованием. И конфликта между службами ему бы очень хотелось избежать. Очень. Пожалуйста, не сейчас. Радажа смотрит на него со спокойной уверенностью танка на полном ходу. — Они очень быстро и хорошо копают не туда. Мы не можем с этим смириться, ваше величество. Мы не можем… — Нельзя оставить без отмщения. — Сатал Анарра, финансы, из Внешнего кольца. И взрослые, образованные, умные аналитики кивают и согласно гудят. — За это карают, — голос из глубины комнаты. — Против обычаев, — тоже Внешнее кольцо. — Зарвались, гады, — а это центр. — СИБ не узнает, — социолог с Чандриллы. — СИБ ничего не узнает, — кивает Радажа. — Пока мы не найдем, кто, и не принесем милорду его голову. 23:00 Мон Люк уходит от пюпитра, камера переключается на студию «Галактических новостей», «эксперты-политологи» — это очень заметно — мысленно потирают руки, и Мон выключает экран. Какая разница, что они думают. Какая разница, что они все думают. Не имеет никакого значения. Сидеть невозможно, она подходит к окну. Из окон «официальной» квартиры виден весь политический центр — и Сенат, и Дворец. И если присмотреться, то и Университет, и рядом с ним… Не надо присматриваться. Она обходит комнату, ведет пальцами по стене. Здесь все походит на отель. Минималистический дизайн, ничего личного, пустые полки, стандартные репродукции абстрактных полотен на стенах — для ярких пятен. Сначала ей было некогда что-то менять, а потом… дом был не здесь. Там менять можно было что угодно, Дарт к дизайну и удобству жилья относился совершенно равнодушно, к дизайну техники — другое дело. «Я — Вейдер Дарт, лорд Империи, находясь в здравом уме и твердой памяти…» Мон сглатывает, трясет головой. Наверняка она что-то да забыла сделать, но ничего не приходит на ум. Все проверено, все готово к завтрашнему утру, безопасность, охрана, зал. Церемониймейстер оскорбился из-за ее вмешательства, пришлось уговаривать, включить в планирование и организацию, тоже дать как-то выразить… Но теперь все в порядке, все будет правильно. Утром все будет… Не думать. Не представлять. Каким окажется его лицо? Ему было так больно. В последний кризис — когда даже Рилати советовал «готовиться к худшему», а она измученно и упрямо надеялась, — он был без сознания, и она радовалась, что если — то он хотя бы уйдет, не страдая. Не суждено было, не суждено, ни без боли, ни попрощаться, ни держать за руку. Ушел, как всегда и хотел, — в бою. И она, наверное, когда-нибудь сможет этому обрадоваться. Сейчас же расшифровка последних секунд не идет из головы («Нет, я не считаю, что общественности стоит это знать»). Позавчера вечером — последний раз, последний разговор, и — политика, и, кажется, они поспорили… О чем? Зачем? Почему она не сказала ничего важного, кроме «возвращайся быстрее»? Так была уверена, что готова. Что спокойна. Но — им же пообещали хотя бы год. Целый год. На его технику. На жизнь. «Съездим на Куат — не как обычно, на три месяца. Поедешь? Там нет оперы». «Ничего, я захвачу». Как можно — подготовиться? К тому, что все вокруг — весь кошмар с записей Коронета, все отчеты, — все окажется реальным, здесь, сейчас. Не убежать. Сейчас — стоишь у гроба. Смотришь — на флаг Империи. И что сказать, что сделать в этой реальности, где уже все вот так закончилось? Мон замирает посреди комнаты, кусает губы. Волосы лезут в глаза, она отводит седые патлы, отмахивается. Обкорнать бы их под ноль… Нет, так не пойдет. Должно быть что-то, что она может прямо сейчас, немедленно, что займет ее надолго, пока госструктуры в трауре, пока нет работы каждую секунду. Должно быть хоть что-нибудь. К завтрашнему утру она должна прийти в норму. Обязана. Ее запоздалая истерика совершенно никому не нужна. Она подходит к кровати. Подбирает датапад с покрывала. И продолжает ходить по комнате. Почему-то кажется, что нельзя садиться. Что потом она не встанет. Чушь. Она встанет, сделает все, что нужно, и все, что еще нужно, пока реактор внутри не сдохнет. Или ее не спишут, как устаревшую модель. Но в служебной почте ничего важного. Ничего и в остальных. Ничего… Комлинк Люка активен. Открыт. Ненавидя себя, Мон набирает его. — Скажи, что у тебя есть для меня работа, — говорит она, когда он отвечает. Почему-то ей кажется, что извиняться за беспокойство не стоит. Не сегодня. Пауза. — Ты удивительно вовремя, — говорит Люк. — Ты можешь приехать домой? Тут вся команда… работает. Мне бы очень не помешал второй взгляд. Мон улыбается. Команда. Конечно, они работают. Она даже догадывается, над чем. Могла бы понять и сама. И не убегать. Никогда нельзя убегать. Никогда. — Да, конечно. Я в служебной. Десять минут. — Жду, — говорит Люк и отключается. Она старается не думать, пока летит домой, о том, каким найдет этот дом, что почувствует… И на пороге колеблется. Наверное, следовало сесть у служебного входа, было бы проще. Но… Не убегать. Входит внутрь, и ничего не случается. Дома необратимо пусто. Но не больно — хотя в сторону «большого стола», где должна лежать запись, она старается не смотреть. Почему она боялась? Память же не может ее убить. Наоборот… Люк встречает ее на полпути, перед дверью кабинета. Выглядит он измученно. Впрочем, она наверняка не лучше. Они кивают друг другу. «Цел?» — «Цела?» Будто только что из боя. — Мне нужен большой калибр, — говорит Люк. — Они меня не слушают. Мон поднимает брови, а он морщится. — Если я прикажу, они, конечно, формально подчинятся. Но ведь найдут лазейку! Ты только подумай, они собираются устроить отцу жертвоприношение виновными. На похоронах. И, боюсь, не символически. Мон даже не вздрагивает. — И какие конкретно у тебя возражения? Со всех сторон ведь прекрасная идея. Особенно если виновных отдадут ей. После — можно и под трибунал. — Время! — Люк трет лоб. — Три дня. Три! Наперегонки с СИБ. Я не хочу, чтобы они ошиблись, взяли не тех просто потому, что месть застила им глаза. — И ты думаешь, месть не застит глаза мне? Люк кивает. Мон усмехается. — В самом деле? — В самом деле, — рубит он. — Ты их остановишь, если их занесет. Ты умеешь. Ну и ты лучше всех ориентируешься в Республиканском пространстве, им это поможет. Они все же работали по иному профилю. — Республиканском? — Мон хмурится. И чувствует, как с нее, с глаз и с мыслей, спадает серая пелена. Задача. У нее есть задача. О конкретных формулировках поговорим потом. — Я хочу видеть их данные. — Они будут рады включить тебя в группу анализа по Республике, — говорит Люк. — Радажа руки потирала, учти. — Учту. И на самом пороге «рабочей комнаты» Мон поворачивается к Люку. — Поезжай к своим. — Да меня не пустят уже, — он улыбается. — Там все хорошо, я уже звонил, и мне докладывали, и… — Люк. Он мотает головой, улыбка кривится, и Мон, отбросив сдержанность, обнимает его. Люк пару мгновений дышит ей в плечо, сдавив ее спину, а она стоит, закрыв глаза, и держится за него, за разделенное на двоих горе, и внутри души чуть светлеет. — Поезжай, — повторяет она тихо. — Пока есть время. Пока оно еще есть. И он кивает.