Непутёвый ты мой

      Гляжу на худую тушку каждый Божий день и всё понять не могу: ну в кого ты такой уродился глупый и твердолобый, человечишка? Уж скольких я сохранил и переженил за века ненастные, а тебя — ну хоть убей того, чьёго и отражения-то в грязном зеркале увидеть не способен — не могу. И что же делать подскажешь, двуногий?       Утро снова. Солнце светит нежно, обволакивает каждый сантиметр тебя и подобных тебе же, но ты отказываешься приметить хотя бы блик его. Эх, людишки — идиоты, не иначе. А меня вот не имеет права оно ласкать — воли Господа на то нет, ибо нам, вестникам Его, не положено греться в лучах, наслаждаясь, и грезить так сладко о чудесах несбыточных, что и не снилось мечтателям. Да оно и не нужно: неведомо нам безрассудное счастье иль остервенелая грусть, не существует её для высших — отреклись на мучительно негасимый срок вне времени, за пределами заключающихся в ограниченных часах и минутах, неделях и тысячелетиях оков. Обращаю твой взор на витрину мановением перста, в которой блестит озорная улыбка звезды. Ну, что ж ты не видишь, дурак? Смотреть, но не замечать — дурной удел других, прекрати же так делать! Бредёшь себе и бредёшь по этой красивой улице из года в год, где, куда ни шагни — цветы, кусты иль деревья, благоухающие сейчас всеми ароматами уходящей весны, а ничегошеньки-то ты не замечаешь, кроме мыслей мрачных в своей головёнке, забитой наглухо стереотипами и лабудой ненужной.       Так уж устроены млекопитающие: когда всё хорошо, думы полны черноты; когда всё плохо, в черепушке тьмы больше, чем в само́й ночи́. Мерзавцы обожают бросаться дешёвыми фразами про вечность, пусть даже одной тысячной дольки от неё познать не смогут ни в одной из собственных жизней.       Необходимо что-то предпринимать! Начальство ругается, бедные сотрудники небес жалуются на ту же проблему своих подопечных — нахальное тугодумие и бессмысленная замкнутость. Это век такой прогнивший? Или люди другие стали рождаться? Неужто Дьявол разыгрался, забраковав множество душ? Да нет, не третье, уверен. А дай-ка я, пожалуй, ещё кой-чего попробую. Конечно, всегда я парю над головой смертного, оберегая слепца со зрением по жалким меркам его идеальным от всяких напастей во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ой, а ты чего это жалуешься, плюешься ругательствами направо, налево и прямо, затылок потираешь? Пф, подумаешь, крылом по пустому черепку заехал легонько! Я же, кретин, чтоб ты внимание на солнышко обратил...       И опять в свои размышления. Думаешь, мол, зарплату б повысили... да к чему она? Не на кого тратить — сирота, и друзей как таковых-то не имеется в принципе. Всякую пятницу встречаешь с бутылкой горячего виски да компанией из того, кто пока что не сел за грехи в тюрьму и не спился по чистой случайности, ибо ангелы их изо всех сил стараются вернуть на Путь Истинный свою тяжкую ношу-хлам лишний в виде костей и плоти. Субботу и вовсе не помнишь любую. Спасибо хоть, дорогуша, за исправные молитвы по Воскресеньям. Понедельник, среда, четверг и вторник сливаются в одно сплошное «свали поскорей, ну прошу!», бросаемое вскользь и в мыслях, и шёпотом, и вслух, и на бумаге сокрытое меж корявыми строчками. А жизнь-то коротка, не бесконечна, как не поймёшь?       «А что, если мистер Джонсонс опять требовать отчёты раньше времени начнёт? Не хочу! Ненавижу я эту работу!», — фразы мелькают быстро, будто боишься порядком. Подожди-подожди, трусишка, таблетки — удел слабаков. Подлетая спереди и едва не сталкиваясь лицом к лицу, кладу руку на сердце тебе. Бьётся и бьётся неистово, точно пустили по венам сотую адреналина. Выдыхаешь. Облегчённо так, что у меня самого срывается блаженный хрип с бескровных губ. Волнуюсь ведь, не могу я иначе. Какой бы то ни был ангел-хранитель, а он обязан заботиться о своём бремени.       О, смотри-ка, кто идёт! Та самая, кстати, твоя. Невысокого роста и хрупкая, словно маленькая статуэтка. А глаза-то, соизволь обратить бренный взор на них, как похожи на зелень лугов в жаркий июльский день. Главное — душа чистая, ничем не запятнанная, но робкая и несмелая, подобная только что явившемуся на свет белый котёнку. А над макушкой её цвета, аки сочный апельсин, рыжего сетует коллега, поправляя нимб. Машу ему рукой и получаю в ответ виноватую усмешку. Однако! Помнишь, как забавно пара неуклюжих распласталась в вагоне метрополитена? Наверное, твоё смущённое «извините» и румянец на щеках мисс не забыла. Мы и время-то с собратом-посланником подбирали специально, чтоб в магазине меж вашими соседскими многоэтажками постоянно сталкивались в очередях бесхребетные Божьи твари, чтоб торчали там подольше, а вы — ну никак! Проверяли даже линию судьбы — идеальное сочетание, но — что за чушь?! — на контакт не идёте. В книжный, если заходите, глядите на одни и те же фолианты, но друг друга упорно не замечаете, будто родились ослами в теле не том. Дома — телевизор, интернет, уборка и сон. Серые будни, кишащие однообразностью и скучнейшими заботами, не надоели, милые? И сколько б я эту ненавистную технику ни выводил из строя — толку не прибавляется.       Обмениваюсь многозначительными взглядами с ангелом твоего неизбежного — а я, поверь, позабочусь об этом — рока. Шепчу на ухо: «Взгляни, идиот, прямо по курсу — лекарство от уныния, счастье, столь необходимое до самого конца». Сил моих больше нет — как будто не выполнима задача! Всевышний, что же делать?! Тяжелейший случай на моей немалой практике! Даже носом, подлец, не повёл! Ну, попялился и, собственно, всё. Глазёнки-то свои, непутёвый, разлепи! Хоть физически и не слеп вовсе, но узреть элементарных вещиц не смеешь, эх. Коллега всплескивает руками после каких-то махинаций со своей «головной болью». Олицетворением его возмущения, недовольства и отчаяния служит бурная жестикуляция в виде нервных колыханий крыльев, что аж кудрявые волосы подопечной трепещутся из стороны в сторону. Смертные — глупцы, наглецы и упрямцы — думают, мол, ветер резвится на свободе.       Чувствую, как очи мои мрачнеют. Ощущаю это всей своей сущностью: телом, душой, разумом. Решено: пора уж, пора сдвинуться с мёртвой точки. Обмениваюсь мысленными посланиями с товарищем, и он отныне также готов к бою за Любовь двух сердец. Отправляем наскоро заполненную заявку в Комиссию по делам особо трудным, где просим выдать разрешение на использование крайних мер. Как и ожидалось, спустя недолгое мгновение приходит ответ: «есть воля Божия, действуйте». Радует, ибо уже, считай, полдела сделано.       Фантазия усмехается надменно, предвкушающе кривя рот. «Чем эдаким позабавить тебя и меня, м-м?» — задумчиво тянет она, представляя невиданные миру зрелища. «Замолкни, карга! — шиплю, одёргивая её недовольно. — Нам бы незамысловатое что, начинай с малого». Меряя правильного работника огорчённым взглядом, выдаёт обиженное «фи» и готовый вариант развития событий. Я изумляюсь: «Банально!», но старушка бросается псевдофилософской фразой: «Все гениальное — просто». Чего-чего, простите? Ладно уж, попробуем то, что предложили, ибо выбор не велик. Как там говаривают млекопитающие? «Попытка не пытка»?       Проходит она мимо тебя, уставившись в экран телефона. Ты ищешь под ногами что-то занятное. И вдруг — действительно, кто б ожидал? — косолапо, с медвежьим мастерством, подворачивается нога на высокой шпильке, и поют во имя Любви синицы на разные голоса. Тупая боль пронзает конечность костлявую, пробегает по расшатанным нервишкам — вижу сие. Инстинктивно хватается мисс за твой весьма кстати подвернувшийся под руку пиджак, едва не падая наземь, виснет чуть ли не грузом в тонну. Мобильный — вдребезги об асфальт, как твои мысли — о тонкую грань реальности. Встретились взгляды, и синхронно задрожали тела. Хватаешь её в ответ, за ладошку, чтоб не покалечилась.       «Что я де... делаю?.. это та, которая вечно на пути попадается?..» — расплывчато мельтешат волнующие фразы в сознании, заставляя тонуть в иле от бессилия что-либо изменить.       «Растяпа! Дура! Будьте прокляты эти чертовы каблучища! Опять на него!» — вопит и буквально визжит её внутренний голос отчаянно и до безумия возмущённо. А боль медленно точит ногу, поднимаясь выше и выше, растворяясь по венам.       А я умиляюсь, стараясь не расплыться в лужице довольного счастья, пока небесный земляк умиротворённо хихикает. По идее, редкий ангел станет столь искренне радоваться за своего человечка. Но я, отчего-то непонятного разуму, испытываю... что-то тёплое я испытываю, забытое, казалось бы, насовсем. Ну и пусть! Раз в тысячелетие можно, ведь правда?       Свершилось?.. не верю... неужто сбылись все молитвы? Так просто? Отчего же раньше не срабатывали многочисленные и усердные уловки? Надо же, обошлось и без гражданской войны во имя Любви... Людишки — абсолютно непредсказуемые и неадекватные существа.       — Извините, я такая разиня, — выдыхает, крайне смущённо опуская взгляд, стараясь не обращать внимание на дискомфорт.       — Бывает... — хрипло отзываешься под стоны оживающего сердца, добродушно добавляя сквозь выступающую наружу тёплую, уж почти позабытую улыбку: — Подождите, я помогу.       Ан нет, верю. «Контакт, вроде, налажен», — отчитываюсь в Комиссию и жду, когда ж посмотрит на моего дурачка-подопечного та самая. Мисс улыбается одними уголками губ, рассматривая его в кои-то веки заинтересованные серые очи. Синицы воркуют, мол, всё рано или поздно возвращается на круги своя. Товарищ хлопает по плечу, и мы непроизвольно сталкиваемся массивными крыльями, по которым пробегает лёгкий холодок с непривычки.       — Чувствую, скоро найдут себе приключений, — удовлетворённо всхлипывает носом, довольно всматриваясь в растерянные лики встретившихся.       — Безусловно, — ухмыляясь, выдыхаю я. А как иначе-то? Люди — они на то и люди, чтоб задыхаться от эмоций и находиться в неисчисляемом количестве авантюр.       Под озорное щебетанье птиц, учащённое дыхание и наше с вестником заинтригованное молчание замираете вы. Из черепушек вылетают мысли, и зрачки не видящих истину глаз расширяются. Постепенно появляются блики наслаждения в душах. Однако, как мало надобно для счастья низшим и как поразительно много времени по их же самым меркам требуется для нахождения оного.