Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое

Когда Иво Ленартс сообщил о коварном решении, которое он предложил начальству, Берту было смешно поначалу. – Ты старый пройдоха, – заявил он. – Ну где я, и где журналистика. Это же полной незамутненности нужно быть человеку, чтобы поверить в это. Какой из меня журналист? – Брось прибедняться, – устало протянул Иво. – У тебя хорошо подвешенный язык и в меру острый глаз, и я молчу о работоспособности. Раз в неделю ты окажешься способным выдавить из себя семь-десять тысяч знаков на типа актуальную тему. Не то чтобы это было комплиментом, скорей наоборот. Но возражать Иво Ленартсу едва ли имело смысл – он мог бы расценить это по-разному: как настоятельную потребность в похвале, этакий эмбрион звездной болезни; как нежелание сотрудничать; как намек на несколько скудную компенсацию за значительный вклад в общественно-полезное дело, что угодно, в зависимости от конъюнктуры и необходимых для себя выводов. Берт пожал плечами, двусмысленно ухмыльнулся, предпочел смотреть в сторону. – Это в любом случае проще, чем писать статью для профильного журнала. Сам знаешь, – хлопнув его по плечу, сообщил Иво. – Я могу даже предположить, что твои опусы станут популярными. У Берта вытянулось лицо. Он закатил глаза, но предпочел промолчать. – Не самая приятная перспектива, согласен, – поморщился Иво. – С другой стороны, почему нет. Заработаешь себе репутацию, она и начнет работать на тебя. Период становления политического журналиста Берта Франка был именно таким – не самым приятным. Сибе Винк, невесть откуда прослышавший об удостоверении Берта, согласился посидеть за пивом, но вел себя подчеркнуто сдержанно, очень вежливо, до оскорбительного немногословно. – Такое ощущение, что мне клеймо на лбу выжгли, – пробурчал Берт, заплатил за обоих и встал спустя где-то после получаса неловкой беседы. Он делал все подчеркнуто неторопливо, демонстративно не глядел на Сибе и не нарушал молчание. Он провел достаточно времени за сборами, чтобы Сибе переменил свое решение; ухватив Берта за рубашку, он потянул его назад. – Садись, – прошипел он, раздраженно глядя по сторонам. – А чего ты хотел? Ты думаешь, мы твоего брата не знаем? Еще как знаем. С вами нужно держать ухо востро. – С нами-европейцами? – надменно уточнил Берт. – С вами-журналистами, ты, буйвол. Я тебе что-нибудь скажу, а через три дня об этом прочитают триста миллионов европейцев. Начальство будет недовольно. – Я очарован твоим наивным представлением о всемогуществе моего агентства, – томно произнес Берт, сплел пальцы рук и положил на них подбородок. – Ты так ловко причислил к читателям третьестепенной новостной платформы практически все совершеннолетнее население Европы. Это не просто оптимистично, это раз в пятьдесят больше того, что действительно заглядывает на наш сайт. – Я условно... – зло начал Сибе. – Это во-первых, – назидательно продолжил Берть. – Во-вторых, твои рассказы о пьянках в казарме интересуют меня в третью очередь. Хочешь, чтобы они все-таки попали в европейские новости, дай знать, я свяжусь с кем надо. – Тогда Эйдерлинк собственноручно вздернет меня за яйца прямо на плацу. А полковники будут стоят и скорбно взирать, как он напрягается, – подобрев, пробурчал Сибе. – Кстати, это могло бы меня как воплощение абстрактного звездного журналиста заинтересовать, но что-то подсказывает мне, что на такие воспитательные мероприятия как раз и не допустят посторонних. Сибе закивал головой и подозвал официанта. – Я угощаю, – категорично заявил он на слабые возражения Берта. Тот был не против и широко улыбнулся. – На самом деле ты можешь быть спокоен. Я ценю нашу дружбу и предпочту не подставлять тебя под удар... некоторых чинов, – туманно произнес Берт. Сибе поднял брови, и он продолжил: – Я не знаю наверняка, но что-то мне подсказывает, что принцип, что у вас, что у нас, один и тот же. Есть рабочие муравьи, а есть надзиратели. Доглядчики. Шпионы. Я помню, когда я еще в своей миссии работал, мы знали, кто и кому стучит. Некоторые отчеты даже читали. Могли определить, между прочим, руку мастера. Мир тесен. Люди наблюдательны. Сибе расплылся в улыбке. Хорош был стервец, красив, и его уверенность в своей привлекательности добавляла пару десятков градусов к его обаянию. Харизма, как выясняется, – это не миф, а реально существующий феномен. Вещь в себе. Берт улыбался ему – и любовался. Если Сибе Винк и заметил подозрительный в своей чувственности интерес Берта, виду он не подал. По-прежнему, по-бывшему развлекал его сплетнями о том, о другом, о третьем, жаловался на начальство, рассказывал о каких-то дрязгах с друзьями. Иногда, правда, Берт отмечал, что подозрительный, хитрый и ловкий Сибе рассказывает куда больше, чем офицер, желающий стать если не генералом, то каким-нибудь немелким чиновником в министерстве точно. Он еще поглядывал так пристально, словно прикидывал, достаточно ли рассказал и хорошо ли намекнул. Не то чтобы рассказы Сибе были ценными – он вроде как говорил о мелких людях, мелких же дрязгах. Но эти мелочи неплохо вписывались в общую картину. Берт позволил ему расплатиться, долго прощался, требовал, чтобы они непременно встретились и посидели за пивом в одном баре, и Сибе клялся-божился: – Берт, приятель, вот вернемся со спецоперации, в Нигере, ну ты в курсе, из Доссо, и я обязательно проставлюсь тебе пивом. Ты же не будешь против встречи с боевым офицером? Берт отвечал, что будет только рад, он уже в нетерпении, ждет их будущей встречи и рассказа о боевых подвигах. – Какие там подвиги, – неожиданно зло огрызнулся Сибе. Поморщившись, добавил: – Рутина, господин журналист, постоянная и неизменная рутина. Там обыскать, там не пропустить. Там – нанести телесные повреждения разной степени тяжести или еще что. А знаешь, что самое главное? Не знаешь. Свести к минимуму материальный ущерб. Вот так-то. Он хлопнул Берта по плечу и сделал шаг в сторону от него. Помолчал, произнес неожиданное: – Я не о том мечтал, когда готовился к службе. Приходится заниматься чем угодно, кроме служения великим целям Лиги. Собственно, даже сама лигейская программа оказывается очень далекой от идеальных представлений. В Европе так же? Ты же был чиновником, знаешь все эти уставы. – Так же. Если отойти от программных пунктов, Сибе, то на пути перед тобой и до самого горизонта оказываются бессмысленные инструкции, – печально согласился Берт. Сибе развернулся к нему, прищурился, начал всматриваться в лицо Берта, словно рассчитывал что-то прочитать в нем, разглядеть, распознать. – Вот именно, – тихо отозвался Сибе после короткой паузы. – В программе стоит «служить интересам народов», а мы отправляемся в Досса, чтобы народ не вздумал отстаивать свои интересы. Он хлопнул Берта по плечу. – Но мы обязательно выпьем пива, когда я снова буду в Йоханнесбурге, – громко сказал он. «Обязательно», – задумчиво откликнулся Берт. Досса была одной из мирных провинций. По крайней мере, именно в ней не происходило практически ничего. Или Берт что-то упускает? И если лигейский президиум что-то затевает именно там, зачем это нужно, что может быть целью лиги, и почему Сибе Винк так хотел это рассказать? В течение следующих двух недель столичные провинции Африки гудели, обсуждая две новости: в Конституционном суде рассматривалась законность передачи лицензий на добычу полезных ископаемых, выдаваемая правительствами стран мегакорпорациям, и Квентин Дейкстра открыто заявил, что твердо намерен победить на выборах главы президиума Лиги. – Если быть точней, я принял решение участвовать в выборах. А это участие имеет значение только тогда, когда намереваешься победить, – пояснил он журналисту. Берт Франк присутствовал на той пресс-конференции. Он молчал, даже не пытался заговорить с соседями, как-то познакомиться с коллегами – вроде как он мог их так называть. Пришел за два часа до начала этой самой пресс-конференции, чтобы увидеть, что зал уже под завязку забит журналистами; если не было их самих, то ассистенты, операторы, помощники, кто угодно, уже отвоевали квадратный метр площади и были твердо намерены не уступать ни сантиметра, чтобы не пропустить одно из важнейших событий политической недели. Так что Берту пришлось тесниться у задней стены зала. Вокруг него слышалось: «Могли бы и побольше помещение отвести», «Коррупционеры хреновы, на «Седьмом» продюсеры подарили местным двадцать путевок на такой и такой курорт, еще бы их не пропустили по контрамарке», «У Дейкстра пресс-секретарь тот еще говнюк, но за Квентина пожертвует обоими яйцами и правой почкой» и так далее. Он и другое слышал: «ублюдок Дейкстра», «говнюк Дейкстра», «мудак и хитрожопый изворотень Дейкстра». Люди, позволявшие себе такие высказывания, выглядели ровесниками главному герою пресс-конференции, и в них было нечто такое, что подтверждало: они могут себе это позволить. Слава, что ли. Властность. Которую излучал и сам Квентин Дейкстра. Берт готовился к этому заданию – репортаже о пресс-конференции Дейкстра, одной из редких, кстати – очень тщательно. Он провел немало времени, просматривая репортажи с Квентином Дейкстра и о нем, отметил, что тот не любит пресс-конференции, но очень уважает интервью и некоторых журналистов. Некоторых – и открыто показывает это: ведет себя благодушно, отвечает на вопросы, кривит рот, обозначая приветливую улыбку; его мимика на лице, чем-то напоминавшем панцирь носорога, не очень подчинялась намерениям, но что-то неуловимое, почти нематериальное – обаяние, что ли – делало даже ухмылку, слишком напоминавшую акулий оскал, почти дружелюбной. Некоторых он терпел, даже бывая информативным в своих ответах – великая милость власть имущего. Некоторых открыто презирал; Берт хмурился, ежился, потому что Квентин Дейкстра излучал эмоции, которые определялись легко и достаточно определенно. Можно было почти сразу сказать, что именно испытывал Дейкстра – либо, когда он этого не хотел, невозможно было ничего определить по его лицу и фигуре. Он был не очень подвижным, не любил жесты, вел себя скорей статуеподобно, предпочитал добротную, консервативную одежду, но выглядевшую на все деньги, которые за нее уплатили, и даже больше, и при этом не бросавшуюся в глаза. А еще Квентин Дейкстра был пунктуален – и это в Африке. И даже пресс-конференция началась вовремя – сначала пресс-секретарь вышел, длинный, сутулый тип, и ровно в одиннадцать на стул уселся Дейкстра. Берт вытянул шею и оглядел зал. Его куда больше интересовало, как реагировал на этого типа народ. Не то чтобы это могло оказаться хорошей идеей для заметки, но на общее настроение указывало. И понадобилось не более двух минут, чтобы стало ясно: журналисты, отъявленные циники, как о них думал Берт, готовые продавать и продаваться, были вполне искренне очарованы, застывали в неподдельном благоговении, пусть и на короткие мгновения, когда Квентин Дейкстра занимал свое место. Он сам был видным мужчиной. Крупным, вроде Берта, и тому захотелось фыркнуть, когда это сравнение показалось ему справедливым. Берт, правда, находил удовольствие в том, чтобы следовать предельно свободному стилю; Дейкстра вынужденно носил костюмы и только их. Берт же попытался представить и решил, что он куда естественней будет смотреться в камуфляжных штанах и цветастой рубахе. Или хитоне каком-нибудь, кафтане, притоптывающим под ритм барабанов на окраине деревни. Что-нибудь такое, приближенное к истокам, наверное. Но и эти официальные костюмы Квентин Дейкстра тоже носил вполне достойно. Протоколу следовал непреклонно, но отстраненно, что ли. Его пресс-секретарь замер в благоговении, всем видом показывая: я следую высочайшему божеству бюрократии – регламенту, у него на лице было написано удовольствие оттого, что приглашенные не побрезговали зааплодировать, когда Квентин Дейкстра вошел. А он, вместо того чтобы поупиваться невольным почтением, кивнул, покосился на прессекретаря, этого индюка с лиловыми губами, на лице у него при этом было отчетливо написано: ты, зануда, – и сел на добрых пятнадцать секунд раньше приемлемого. Ему было плевать на остальных, он определял регламент. Кстати, это отлично сбило с толку пристутствующих. Берт тихонько хмыкнул, оценив маневр Дейкстра по достоинству. Интересным, впрочем, было иное. Сибе Винк со товарищи был отправлен в Западную Африку, причем Берт не был уверен, что Сибе правильно указал на страну. Верней, он-то не сомневался, что прав, но необязательно, чтобы и начальство горело желанием поддержать Сибе в его уверенности. Это могла быть любая область и любая провинция от алжирской до ботсванской. В любом случае, Берту было ясно, что лигейской гвардии предстояло вмешаться в какой-то конфликт, связанный с армиями мегакорпов, возможно, с национальными и наверняка местной милицией. Что оставалось неясным, так это цели лигейской гвардии и ее полномочия. И Берт внимательно вслушивался в каждое слово, вглядывался в каждый жест Квентина Дейкстра, пытаясь угадать за скупыми движениями и краткими фразами, чего тот добивался, к чему подводил Лигу. Это было нелегкой задачей. Квентин Дейкстра открыто признал: – Да, я собираюсь участвовать в выборах. Я намерен победить с максимальным количеством голосов. Нет, поддержку мне оказывают не политические силы, а народ. И для меня честь рассчитывать именно на его доверие и оправдывать ожидания. Я – за силу народа. Нет, мы выросли из национальных государств и правительств. Сейчас можно говорить только о мегасиле, потому что только она способна противостоять мегасилам на севере, востоке и западе. Да, я настаиваю на том, что это отношение является именно противостоянием, по духу, пусть и не по букве. Да, я настаиваю, что мы должны объединиться, чтобы стать силой, способной не только отстоять свою уникальность, но и смочь развиваться далее в созидающую силу. Это напоминало Берту речи подавляющего большинства авторитарных лидеров. Не только ему, кажется: он ловил встревоженные взгляды, распознавал беспокойные фразы, но их было очень мало. И это – самая либеральная изо всех возможных аудиторий. Либеральней, наверное, только пьяные студенты факультета искусств. Если держать в уме их самопровозглашенные прогрессивность и проницательность, честность и историческую правдивость, людей, говоривших о двуличности Дейкстра, было подозрительно мало. Берт не рисковал задавать вопросы на этой треклятой конференции. Вообще он не особо понимал, зачем нужно было отваливать неплохой куш за возможность вживую лицезреть Квентина Дейкстра, будущего – он не сомневался – главу Лиги. Вполне можно было бы обойтись прямым эфиром, а за видеоматериалом обратиться в протокольный отдел все той же Лиги. С другой стороны, он был отчасти благодарен своему куратору в Европе, который все-таки потребовал личного присутствия, ибо оно поможет Берту нащупать правильный тон, точней передать настроение, добавить в рассказ деталей и прочая, прочая. Как будто он биографию писать должен был, а не проходной репортаж об относительно важной пресс-конференции, единственная ценность которой – это открытое признание Дейкстра своего желания возглавить Лигу и приложить все усилия, чтобы осуществить это. Впрочем, Горрен на брюзжания Берта равнодушно пожал плечами и безразлично заметил: – Они хотят впечатлений свидетеля, они готовы за это платить. Тебе, кстати, тоже. За их деньги – почему бы нет. – И что я такого особенного увидел? – мрачно спросил Берт. – Этого типа и его пресс-секретаря? И еще охранников две роты. Это заинтересовало Горрена. Он вздернул бровь, задумчиво посмотрел на Берта. – Ну-ка, поподробней, дражайший друг, – промурлыкал он. – Да помилуй. Что «подробней», – поморщился Берт. – Я почти привык к обилию охраны и помощников здесь. Каждый мало-мальски крупный чиновник в первую очередь окружает себя советниками, референтами, тем, сем, и что характерно, у всех есть чем заняться. Если уровнем выше подняться, да ты сам понимаешь, в геометрической прогрессии возрастает забота о своем бренном теле. В принципе, объяснимо. И их волнение за свою жизнь-здоровье тоже. Но на этот раз я был некоторым образом удивлен. Забота Дейкстра о своей безопасности действительно граничит с параноидальной. – Или у него имеются очень серьезные основания для такой серьезной заботы о своей безопасности, – задумчиво отозвался Горрен. Кабинет, который обустроил себе Берт, был отчетливо не-африканским, куда больше европейским. Берту нравилась функциональность; Горрен предпочитал комфорт с легким налетом показушности – ему местный стиль был куда ближе. Но кресла, которые Берт выбрал для кабинета, были вполне удобными, и Горрен полулежал в одном из них, вытянув ноги, откинув голову на спинку, распустив галстук, расстегнув сорочку. – Удивительно было бы, если бы их не было, – буркнул Берт. – А что за народ его охраняет? Ты их знаешь? – Горрен, после полугода беготни по всяким вечеринкам поневоле начинаешь узнавать охрану. Его людей я тоже видел. Но их – много. И это на пресс-конференции, которая проводится в лигейском здании и соответственно охраняется лигейскими служащими. И тем не менее Дейкстра притаскивает своих. – Иными словами, папочка Квентин не очень доверяет лигейским охранникам? – Иными словами, он достаточно разумен, чтобы понимать, что разворошил осиное гнездо, – поморщился Берт. – И кажется, он достаточно предусмотрителен, чтобы не рассчитывать на лигейских. – Тогда позволь озвучить забавный вопрос, дражайший Берт. Где наш милый Квентин Дейкстра берет денежку на расширенный штат охранников? Платит за них из своего кармана? Не верю. – Н-ну, если он представил убедительные доказательства угроз своей жизни и здоровью, то к нему могли быть представлены дополнительные силы. Горрен усмехнулся; он ехидно улыбнулся Берту и снова откинул голову назад. – Если эти доказательства сочли убедительными, – пробормотал он. – Я не то чтобы сталкивался, но слышал. Рассказывали мне. О случаях, когда доказательства угрозы жизни и безопасности расценивались как недостаточные. Охрану снимали, отправляли на участки, которые начальство оценивало как важные, а с чиновниками что-то случалось. Безобразие. – Он поднимал голову, ехидно смотрел на Берта. Пожав плечами, снова растекался в кресле. – После неких ЧП головы катились с плеч. Так что убирали и совсем мешающие единицы, и мешающие, но не так сильно, и все – одним ловким ходом. Берт закатил глаза: остается молча надеяться, что Горрен не считает свои слова откровением. Тот – не считал. В конце концов, Берт Франк имел несчастье быть тем самым государственным чиновником. Он в таких вещах долго варился. – Я решил перебраться сюда окончательно, – невнятно пробормотал Горрен, не поднимая головы.—Вообще, конечно, с моей стороны это глупость, куда более плодотворной кажется нива далеко-далеко на востоке, но что-то мне подсказывает, что все самое интересное начинается в Йоханнесбурге. Как ты думаешь, м, Берт? – Что-то несомненно начинается именно здесь, – буркнул Берт, встал, прошелся к окну, вернулся обратно. – Да-да, и я так считаю. А как поживает прелестник Коринт? Берт глухо застонал, пнул кресло и огрызнулся: – Пошел ты! Горрен сел, оперся локтем о подлокотник, манерно сложил руки. – Куда же, милый Берт? Неужели дражайший месье Ильмондерра уже сделал твою жизнь невыносимой? А казался таким душкой. Берт навис над Горреном и прорычал ему в лицо: – Не лезь не в свое дело! Горрен ухватил его за рубашку: – Отчего же. Твое душевное благополучие является моей первейшей заботой. А попутно и вещи, которые Ильмондерра может вынюхать через тебя. – Да что он вынюхает! – огрызнулся Берт, пытаясь отстраниться от него. Но Горрен Даг держал его крепко. – Куда больше, чем ты можешь думать, – спокойно ответил он, глядя на Берта прищуренными глазами. – И уже просто потому, что ты болезненно реагируешь на любое упоминание об этом змееныше, я и беспокоюсь о твоем душевном благополучии. Не все спокойно в райских кущах, э? Берт ударил его по руке, Горрен выпустил рубашку; Берт отступил. – Еще раз повторяю: не ввязывайся не в свое дело, – прошипел он и повернулся спиной. – Милый Берт, я хотел бы верить твоим словам, но вынужден полагаться на личный опыт. А он подсказывает мне, что в нашем тандеме, который я до этого находил успешным и надежным, появилось слабое место. И оно – тот прелестник, любящий цветастые одежды. Не то чтобы они ему не идут, – Горрен прищурился в гурманском одобрении. – Напротив, месье Ильмондерра полон достоинств и желания их подчеркнуть. Но кажется мне, что ты несколько уязвим, когда оказываешься рядом с ним. – И что ты предлагаешь? – развернулся к нему Берт. – Прекратить все? – А ты сможешь? – меланхолично полюбопытствовал Горрен. После небольшой заминки, не спуская взгляда с кривившегося Берта, он продолжил: – Я всего лишь надеюсь на твое твердое желание максимально упрощать себе жизнь. Берт только поморщился. Если бы он мог реанимировать в себе это желание, он был бы просто счастлив. Пока же – все оказывалось очень запутанным. Едва ли легкомысленные отношения Коринта Ильмондерра и Берта были тайной для той же Тессы Вёйдерс. Неизвестно только, что она думает по этому поводу. Берт не хотел думать, санкционировала ли она настойчивость Коринта, или это была его собственная инициатива. В любом случае, жизнь оказывалась непомерно сложной, и веселей не становилась. Берт добросовестно пытался избавиться от Коринта – а тот мог быть настойчивым. Коринт Ильмондерра отчего-то жаждал общества Берта. Даже за те два часа, проведенные в обществе Горрена, Коринт несколько раз попытался связаться с Бертом. Горрен не делал вид, что не замечал настойчивости, с которой комм Берта давал знать о новых сообщениях; Берт ограничивался беглым взглядом и отказывался отвечать на сообщения; Горрен не реагировал на его поведение – ни одобрительным кивком, ни неодобрительной гримасой. В любом случае, его куда больше интересовало, чего ждать от внутриафриканской политики в ближайшие два года, и именно это не поддавалось прогнозированию. – Мой знакомый из лигейской гвардии категорически уверен в том, что их готовят к активным действиям, – хмуро говорил Берт. – А национальные армии? – Они всегда готовы, практически всегда находятся если не в процессе операций, то по крайней мере готовятся к ним. – Мне очень, просто колоссально хочется узнать, чего от них ждать, – пробормотал Горрен. Берт недоуменно хмыкнул и нахмурился. Мельком глянув на него, Горрен пояснил: – Ты не дурак, Берт, и понимаешь, что если Дейкстра окажется там, куда стремится, то для мегакорпов наступят очень плохие времена. Собственно, они уже наступают. Дейкстра приятельствует со многими президентами. Либо они предпочитают приятельствовать с ним, пусть вопреки собственным представлениям о правильности. – Попробовали бы они не. Хм, не окажутся ли они смещенными. – Вот именно. Едва ли они решатся выступить против линии, которую Дейкстра так тщательно вырисовывает. Что за линия это была, можно поспорить. Берт попытался. Он был уверен, что Дейкстра ограничится централизацией Африки с относительной самостоятельностью национальных правительств, предпочтет коллегиальное руководство – иначе придется ограничиваться недоверчивостью других Лиг. Берт все-таки считал Дейкстра просвещенным человеком, который иногда в силу обстоятельств готов действовать чуть более решительно, чем от него ждут. Горрен не пытался разубедить его. Он был почти уверен, что цель Дейкстра – как бы не установление авторитарной власти. Вполне возможно, создание современной империи. Если у него хватит духу и возможностей такое воплотить, если он сможет остаться в живых, то после пары десятков лет остальные Лиги примут и его. В конце концов, чем азиатские синдикаты отличаются от абсолютных монархий? Их лидеры последовательно эволюционируют от вроде демократов к тиранам, время от времени притворяющихся либералами. Намеков хватало и на одно, и на другое. Берт, как бы ни был он озабочен собственными впечатлениями после пресс-конференции, даже с учетом других выступлений Дейкстра все-таки не находил открытых указаний на его желание неограниченно властвовать. Горрен был уверен, что Дейкстра – продукт местных традиций, а они всегда ценили именно сильного лидера, и лучше бы ему быть таковым. Он решил сделать ставку на поддержку средних и низших слоев населения, достаточно разумных, чтобы думать не только о будущем дне, но и о том, что последует за ним, и это вынужденно ограничивало его в риторических средствах. После упорного, придирчивого обсуждения Берт и Горрен согласились, что Дейкстра оставляет соперникам очень мало шансов; если он ловко разыграет антимонопольную карту, то и другие Лиги будут вынуждены принять его, пусть и вопреки мегакорпам, чьи лоббисты многочисленны и активны. Иными словами, он скорее всего выиграет выборы, и очень вероятно, что для многих это возымеет не очень приятные последствия, но и помешать этому – крайне непросто. Помимо прочего, Берт убедился, что Коринт Ильмондерра мог быть очень настойчивым. Он-то попытался свести к минимуму общение с Коринтом – не просто ведь очаровательный человек, дарящий Берту бесчисленные восхитительные моменты, а еще и личный помощник Тессы Вёйдерс. Берт хотел вообще завершить их знакомство – оставаться всего лишь приятелями для него невозможно, продолжать невнятную любовную связь, наполненную подозрением и бесконечными сомнениями, тоже не хотелось. Коринт же решил иначе – и Берт был бессилен. Время от времени Берт подумывал о том, чтобы правдами и неправдами связаться с Тессой Вёйдерс и потребовать, чтобы она объявила Коринта Ильмондерру достоянием «Астерры» и самым эффективным психотропным оружием в биооболочке. Потому что Коринт был невероятно хорош, добиваясь своего – от Берта, официантов, работников самых разных салонов, кого угодно. Берт с трудом избавлялся и от желания столкнуть лбами Коринта и Горрена Дага – того еще проныру, просто для того, чтобы узнать, кто одержит верх. На стороне Горрена Дага был возраст: немного, лет на десять больше, чем прожил на белом свете Коринт. На стороне последнего было невероятное, хищное, неукротимое обаяние, которому невозможно было противостоять. Берт знал это наверняка – пытался противостоять. Не сразу: понадобилось несколько недель нерегулярных, непредсказуемых встреч, чтобы убедиться: тот томный, снисходительный, артистичный Коринт – это маска, либо какое-то странное «я», предназначенное для посторонних. В период установления контакта Коринт бывал благодушен, внимателен, говорил мало и предпочитал ограничиваться вопросами, а как он слушал! Задним умом Берт отметил, что даже тогда Коринт славно манипулировал им: заставлял платить – не потому, что нуждался в этом, а по странным причинам, о которых помалкивал, возможно, просто потому, что мог; переводил разговор на интересные, любопытные, важные ему темы и, задав несколько ловко оформленных вопросов, а на паравербальные средства он был щедр – сочувствено сведенные к переносице брови, сосредоточенно надутые губы, склоненная к плечу голова, изящные пальцы, легко касающиеся столешницы: как кошка лапкой, аккуратно и многозначительно, тело, наклоненное вперед, – заставлял собеседника рассказывать куда больше, чем тот считал нужным, чем хотел, чем рассчитывал. Но по-настоящему опасным Коринт стал после того, как соблазнил Берта. Подвел его к тому, чтобы он овладел милым, трагичным, несчастным Коринтом, поправлял себя Берт. Потешил свое мужское самолюбие, называется. Поддался гормонам. И которую неделю страдает от этого. Время от времени случались и чудесные мгновения. Коринт бывал благодушен, пресыщен, решал побыть щедрым. Он рассыпал пригоршни беспечных, милых и ласковых слов, окутывавших Берта щенячьей радостью. Он томно ласкался, обвивал Берта подобно виноградной лозе, оплетавшей колонну, но не был жёсток, колюч, а мягок, ласков. Он интересовался, или делал вид – но Берту было плевать на его притворства в такие моменты, – что творится у того на душе, что беспокоит, а что вдохновляет. Надолго Коринта не хватало, и эти мгновения случались крайне редко, но их хватало, чтобы перетерпеть очередной скандал, который устраивал Коринт. Еще эти его знакомства. Можно было убеждать себя бесконечно, упрямо и категорично, что Коринт решил побыть верным хотя бы до того времени, когда ему надоест Берт и скучная, предсказуемая жизнь, которую он воплощал одним своим появлением. Иными словами, стать слепым. Можно было обвинять Коринта в нечистоплотности, неверности и чрезмерно гибкой морали – он никогда не отрицал этого, но Берт чувствовал себя глупо. У Коринта на его дивном, изысканно вылепленном, безмятежном лице было написано крупными буквами: а ты рассчитывал на другое? Ему словно не приходило в голову обижаться на оскорбления. Он мстил за них потом. Берт, привыкший к иным отношениям, не таким ядовитым, что ли, терялся, взывал к разуму, чтобы оказаться уничтоженным ловкими, запутанными, софистичными фразами, ничего общего ни с рассудительностью, ни с логикой не имевшими. Все чаще и чаще Берт старался держаться далеко от Коринта, пусть и страдал, пусть болел вдали от него. И снова, безвольный и беспомощный, возвращался, когда Коринт связывался с ним и любопытствовал как ни в чем не бывало: как дела? ты далеко? как насчет того, чтобы заглянуть в гости? у меня есть замечательное вино, прекрасный альбом, отличный фильм. Пусть и знал: во время его отсутствия Коринт Ильмондерра наверняка не отказывал в ублажении своего «эго», а делать это он предпочитал тет-а-тет с каким-нибудь доминантным, влиятельным и харизматичным типом из высшего света. Берт был в курсе этих похождений. Осведомлен о репутации Коринта; время от времени вздрагивал, когда до него доносилось что-то вроде: «Да, и этот Ильмондерра, ну тот, личный секретарь этой Вёйдерс из «Астерры»... ах, не придирайтесь, мы все знаем, что это та же «Астерра», но под вуалью... но это не делает прелестника Ильмондерра менее, ха-ха... так вот, вы знаете, что Ронма, ее маникюрша, так вот, маникюрша Ронмы, да, именно, Ронмы – жены Антуана, второго заместителя того министра, который в фаворитах у Лиоско, впрочем, неважно, так вот, Ильмондерру видели в компании какого-то мужлана. Белого, представляете?! Кажется, он даже не из буров... белый! Европеец!» В ответ на это могло прозвучать: так Ильмондерра известный ценитель экзотики, и многозначительные смешки. Берт почти смирился со своим положением редкой птицы со своей-то белой кожей и европейскими корнями, а вот смешки эти – как наждачной бумагой по зубам. Он не сомневался и в том, что Коринт возвращает его к себе – манит – если не по инструкции, то с молчаливого согласия Тессы Вёйдерс, какими бы соображениями она не руководствовалась. Что именно привлекало их в нем, оставалось загадкой. Ничего ценного Берт сообщить бы не смог, потому что, как он подозревал, что Коринт, что Тесса, знают о местной ситуации куда больше его. Использовать его тоже пока не используют – уж такие бы намерения он распознал. Зачем он Коринту – редкая птица в его трофеях? Приятное отклонение – простодушный тюфяк в ряду склизких и изворотливых, необязательных и эгоцентричных типов? А в таком случае как расценивать неожиданные откровения Коринта? Временами, когда жарко было до одурения, не помогал никакой кондиционер, когда сами стены, несмотря на зверскую термоизоляцию, казались жаркими на вид и на ощупь, и когда жарко было не только от солнца, но и от собственных тел – Берт все-таки набрасывал на себя простыню: не то, чтобы стыдился белого, рыхловатого тела, которое никогда, ни после каких усилий не уподобится атласно-гладкому, изящному, восхитительно-шоколадному, холеному, тренированному телу Коринта, – но неловкость все равно дергала его, благоговейное нежелание покушаться на привилегию Коринта – возлежать обнаженным; тогда, в эти ленивые минуты Коринт мог невзначай обронить как бы неважную фразу. «Тесса предпочла не отправляться в Нигер лично. Ниамей, кстати, становится все более опасным. Полиция не справляется и не собирается... Тесса встречается с Нигерийским кардиналом. Как его... да не ты ли заявил, что у него запор от обилия угодников кругом: как там, зализали задницу до ровного места? Его епископы не только ему задницу зализывают, ты знаешь? Они очень, сильно-сильно желают встречаться с Тессой. И этим идиотом из «Битто-Терры», как его только в Лондоне терпят». Коринт мог, разоткровенничавшись, и внезапно осечься, потянуться за поцелуем, сам поцеловать, словно пытался ласками заставить Берта забыть сказанное. Он был вполне искренен. Берт отказывался забывать. Они встречались редко: Тесса прыгала из столицы в столицу, с континетна на континент, и ее личные помощники вместе с ней. Но даже когда она возвращалась в Йоханнесбург, Берт мог быть далеко оттуда. Каждый раз он заставлял себя радоваться, когда не удавалось встретиться, надеялся, что Коринт не вспомнит о нем, вернется из очередной поездки, перегруженный впечатлениями и мрачными предчувствиями до такой степени, что примется готовить планы по дезертирству, а не выискивать Берта. Но нет: Коринт объявлялся по другую сторону экрана, лениво улыбался, томно спрашивал, как Берт поживает вдали от него и чем занимается, и Берт снова задыхался от приторной, отравляющей радости, тянулся к экрану, чтобы обвести контур его лица. Коринт понимающе ухмылялся, но до таких глупостей не снисходил. Он позволял любоваться и восхищаться собой – лучшее удовольствие в мире удовольствий. Ничто, правда, не мешало Берту пользоваться оговорками Коринта и принюхиваться к тому, откуда дует ветер. Он пытался разузнать, как Тессу Вёйдерс принимают в Лиге. Выяснялось: терпят, принимают подарки от ее доверенных лиц, время от времени делают вид, что готовы вступиться за интересы «Эмни-Терры», но это выглядело не очень убедительным. Кое-какие лица на самом верху видели такую жиденькую реакцию и вполне могли оценить ее по достоинству, на что рассчитывали низшие чины – а не на благоволение «Астерры». При этом в официальных сводках «Эмни-Терра» указывала, что к сорока восьми филиалам и подразделениям в разных регионах Западной, Центральной и Южной Африки вот-вот добавятся еще четыре. Коринт, кстати, подтверждал это и был вполне оптимистичен. Иво Ленартс – угрюмо жевал губы, узнав это. – «Астерру» выпнуть едва ли возможно, это факт. Если не своими «-Террами», так какими-то новыми франшизами, но она останется там, – мрачно отмечал он. – Вопрос в том, насколько активно и с использованием каких средств она намерена остаться в Африке. Горрен предполагал многое. Но и он признавал: – Все будет зависеть от лигейского президиума, черт бы его подрал. Что-то мне подсказывает, что «Астерра» будет реагировать очень жестко и куда агрессивней, чем Лига. А что ты думаешь, о благоразумный Берт? – внезапно расцветал он восторженной улыбкой. – Я не понимаю, почему все и всегда сводится к Лиге, – хмуро говорил Берт. – Она существует, конечно, но больше в дюжине крупных стран. Остальные как плевали на нее, так и плюют. Права на национальное самоопределение они лишаться не собираются. Мегакорпы там сильны... ты был сам в Судане. В Чаде. В Нигерии. Народ даже в полицию не стремится так, как в простые работники в мегакорпах. Хотя бы охранником. – Милый близорукий Берт, – устало вздыхал Горрен, – попробуй поговорить с прелестником Коринтом на предмет сил безопасности в «Эмни-Терре». А затем подумай, зачем коммерческой фирме такой огромный штат вооруженных, постоянно тренирующихся людей. А затем поинтересуйся у восхитительного капитана Винка, на сколько рот увеличился личный состав Лиги за последние два года. И попытайся сложить два и два. Берт смотрел на него исподлобья, словно собирался спорить. Но Горрен вскидывал палец: – И прежде чем ты начнешь заявлять, что это слишком плохо, чтобы стать нашим общим будущим, напоминаю: мы не в Европе. Трудодень где-нибудь в Мали стоит два афро. Боекомплект обворожительного капитана Винка стоит в две с половиной тысячи раз больше. Так что уничтожить пару-тройку десятков трудодней не будет стоить практически ничего. – Это незаконно, – стоял на своем Берт. – Это будет зависеть от словесной эквилибристики господина Дейкстра. Я почти уверен, что несмотря на общее занудное впечатление, он способен удивлять. Дейкстра не подкачал: все началось в обычный четверг в марте. Правительство Нигера было обвинено в государственной измене. Причем в новостных выпусках упоминание об этом было отодвинуто в конец второго блока. Буквально за три часа было сформировано временное правительство, и Берт с удивлением узнал, что оно на семьдесят процентов состоит из людей, известных своей близостью к Квентину Дейкстра. Горрен не восхищался своей проницательностью: он ждал. И дождался: в апреле в государственной измене и преступлениях против человечества были обвинены правительства еще четырех стран. Везде быстро формировались временные правительства, которые возглавляли лигейские чиновники второго ряда, очень редко появлявшиеся на страницах новостных платформ. Европейская Лига, на удивление Берта, молчала. Иво только сказал на прямой вопрос Берта: «Так они смотрят, как будут исполняться договоренности».