aurum

i.       Октябрь выдался жутко дождливый — пахло сыростью и бензином. По улицам бежали люди в промокших до нитки пальто, с цветастыми зонтами и стаканчиками с дымящимся кофе, перепрыгивая лужи и забегая в ближайшие маленькие кофейни. Патрокл такую погоду ненавидел — от холода по рукам бегут мурашки, и не согревает даже теплый свитер, в кроссовки попадает вода, пачкая носки грязью из луж.       Патрокл пробивается сквозь плотную толпу в скользких дождевиках и забегает в кафе на углу. На него дует сухим теплом и запахом хорошего кофе; он думает, что все не так уж плохо, стряхивает огромные капли с черного шерстяного пальто и идет к кассе, где мальчик-бариста не может понять, как пишется его имя. Патрокл вздыхает, клянется про себя, что сменит когда-нибудь имя, и сдается с просьбой написать просто «Пат». Через минуты две он получает горячий латте с корицей и кривой звездочкой на стакане, разворачивается, ищет глазами пустой столик. И замирает на секунду.       У окна стоит, наверное, само Солнце, с нимбом золотистых кудрей на голове, в безупречно-белой рубашке, заливисто смеясь и разговаривая с одним из барист. Патрокл знает об этих идеальных мальчиках — они выглядят как юные боги, и не пялятся бесстыдно на незнакомых людей в кафе.       Патрокл этих идеальных мальчиков не то чтобы любит.       Он идет к столику у окна, нащупывает в кармане пальто черный маленький молескин, совершенно не смотрит вперед и под ноги, забывает о том, что нужно дышать. «Где же чертов карандаш?» — шепчет под нос, роясь на ходу в бездонных карманах.       Карандаш выпадает на пол вместе с пачкой сигарет, зажигалкой, блокнотом и кучей скомканных чеков, когда Патрокл врезается в этого идеального мальчика. На светло-серой плитке расплывается лужа пролитого кофе.       — Черт, — думает Патрокл. — Черт, черт, черт.       Идеальный мальчик за секунду поднимает все его вещи, спасая их от гибели в океане латте с корицей, улыбается спокойно, будто не в него только что влетел какой-то дурак и не он стоит своими идеальными ботинками в разлитом кофе.       Патрокл почему-то очень сильно злится — на себя, идеального мальчика, плохую погоду; забывает о своих вещах и, выпаливая что-то вроде «извини», быстро выходит из этого кафе, слыша, как бариста вежливо бросает вслед «всего доброго».       Дождь на улице становится сильнее. ii.       Ахиллес честно совсем не собирался смотреть блокнот того парня, но тот выбежал из кафе и растворился в толпе быстрее, чем он успел отдать ему его вещи.       На круглом столике лежит недопитый кофе, кучка мусора, карандаш, зажигалка, полупустая пачка Marlboro Gold и потрепанный карманный молескин — с кучей царапин и наклейками от фруктов на обложке. Ахиллес совершенно точно не собирается его листать — только посмотреть контакты парня на первой странице.       На первой странице только куча карандашных портретов и почти незаполненные строки для контактов — черным маркером написано по-гречески имя.       «Патрокл».       Ахиллес не замечает, как переворачивает одну страницу за другой — везде неаккуратными линиями нарисованы портреты людей, кривым почерком написаны строчки из песен, тексты на греческом, какие-то заметки и даты. Пустых страниц осталось всего 10, и Ахиллес пролистывает их, закрывает молескин и вздыхает. Ни адреса, ни телефона нет нигде.       — Я как будто принц из чертовой «Золушки», — думает Ахиллес, усмехается про себя, допивает кофе, сгребает все вещи в рюкзак и выходит навстречу проливному дождю.

//

      Патрокл заходит в холодную квартиру, кладет сушиться промокшие насквозь кроссовки, вытирает сухим теплым полотенцем волосы, с которых струится вода. В карманах пальто нащупывается лишь пара монет, и он разочарованно стонет, понимая, что оставил сигареты и скетчбук в кафе. Патрокл натягивает сухую пару new balance, достает из шкафа зонт и шарф потеплее, выпрыгивает на мокрую дождливую улицу из сухого дома и бежит, разбрызгивая воду из луж, пока не находит глазами вывеску кафе.       Ни мальчик на кассе, ни девочка с подносом, правда, ничего не знают о его вещах, удивленно пожимают плечами и качают головой.       Патрокл вздыхает, кутается в бордовый огромный шарф и идет к двери, пока его взгляд не останавливается на ярко-розовом стикере с надписью «Встретимся тут завтра в четыре, Патрокл?»       Он отклеивает записку от стекла, засовывает в карман и почти летит обратно домой. iii.       Дождь прекращается еще к утру.       Патрокл снова бежит по заполненной людьми улице, толкаясь и ругаясь про себя. Он опаздывает уже минут на пять и злится сильнее, чем обычно, потому что знает наверняка — идеальный мальчик пришел ровно в четыре часа и ни секундой позже.       — Все было бы намного проще, если бы ты не был чертовым хипстером и написал бы свой номер телефона внутри, — думает он, пихая локтем парня слева. Парень слева называет его мудаком.       Патрокл смотрит сквозь стеклянные окна кафе на того мальчика — ему на вид лет восемнадцать, он одет в белоснежную рубашку и черные брюки, сидит за маленьким столиком в углу и мешает ложкой кофе в голубоватой кружке. Патрокл толкает дверь и вдыхает сладкий запах выпечки и кофе, падает на стул и криво улыбается.       — Привет.       Мальчик не вздрагивает от неожиданности, только поднимает глаза и улыбается в ответ — идеальный мальчик с волосами, отливающими золотом даже в тусклом свете ламп, и улыбкой, которая заставляет замереть с открытым ртом.       — Привет, — отвечает он и достает из рюкзака маленький бумажный пакет с вещами Патрокла.       — Спасибо…       — Ахиллес. Меня зовут Ахиллес.       Патрокл кивает и сжимает зубы. От тишины становится немного тошно.       — Ты красиво рисуешь, — говорит Ахиллес.       Где-то метрах в пяти от них звонко бьется друг об друга посуда, шумит кофе-машина, на улице гудят автомобили и пытаются перекричать друг друга люди. За их столиком стоит ужасная неловкая тишина.       Патроклу даже смешно как-то — если эти быстрые грязные наброски красивые, то его другие работы, наверное, совсем гениальны. Идеальный мальчик смотрит на него серьезно и немного напряженно.       Патрокл смеется.       — Я хочу нарисовать тебя.       Ахиллес приподнимает удивленно брови.       — Хорошо, как мне…       — Нет, не здесь, — хмурится он. — У меня. Я хочу написать тебя акварелью.       Мальчик кивает, говорит «хорошо» и смотрит, как он пишет на том самом розовом стикере свой адрес и телефон.       — Почерк у тебя ужасный.       — Знаю, — усмехается он и толкает рукой дверь.       Ахиллес расправляет пальцами смятый листок, проглядывает кучу цифр и букв и останавливается взглядом на последних строках.       «Приходи с утра. Патрокл». iv.       Небо безоблачно голубое — люди на улицах называют этот лучшим за весь октябрь днем и наивно забывают зонты дома. Стены домов как далматинцы пятнистые из-за яркого солнца — огромные теплые солнечные зайчики скачут по зданиям, отражаются от оконных стекол.       Ахиллес оставляет дома тяжелое пальто и выходит на улицу почти раздетый — мама бы, наверное, не одобрила, но ее здесь нет.       Квартиру Патрокла он ищет минут сорок, потому что google maps в очередной раз подводят, а на звонки отвечать Патрокл не собирается. Когда милая старушка указывает ему нужное направление, Ахиллес чувствует себя слишком хорошо для человека, вставшего в девять утра в воскресенье. Он доходит до невысокого дома, поднимается по пыльной лестнице на третий этаж, звонит в нужную дверь и ждет — за ней тихо, потом раздаются звуки шагов и звон ключей. Патрокл открывает ему дверь в растянутой майке и шортах, с чашкой остывшего кофе в руке, осматривает его, зевает, протирает глаза и зовет за собой внутрь квартиры. Шлепает босыми ногами по полу.       Ахиллес закрывает дверь и оглядывается — стены везде светло-серые, голубоватые и холодные, на полу капли засохшей краски, мебели предельно мало, окон очень много. В гостиной на полу лежит целая куча подушек — Патрокл указывает на них рукой и неопределенно бурчит, что там можно сесть, а сам идет к кухне, включает электрический чайник и вытаскивает из ящика пять разных упаковок чая.       — Ты какой будешь?       Ахиллес поворачивает к нему голову.       — Зеленый.       Патрокл кивает, заливает пакетик горячей водой и падает на подушки рядом, чуть не разливая все на себя. Ахиллес смеется и отнимает у него теплую кружку. Чай, конечно, отвратительный — какой-нибудь дурацкий липтон, — но Ахиллесу все равно хорошо, и утро солнечное и теплое, и сонный Патрокл рядом кажется давним знакомым, и улыбаться хочется до ушей. v.       К десяти утра Патрокл наконец-то просыпается до конца и вытаскивает из ящиков коробочки с акварелью, пеналы с кистями и палитру, наливает воду в стакан и ставит мольберт. Для Ахиллеса он приносит откуда-то табуретку и ставит ее возле окна. На подоконнике стоят огромные зеленые растения — привезла мама пару месяцев назад, чтобы квартира не выглядела такой пустой. Патрокл не знает, как они называются, он просто поливает их по графику на измятой записке, оставленной рядом с горшками.       На солнце волосы Ахиллеса цвета чистого светлого меда, он одет в голубые mom-джинсы из женского отдела pull & bear и огромную льняную рубашку в голубую полоску. Патрокл находит его очаровательно домашним, но старается не думать об этом. Он поправляет Ахиллесу волосы и воротник рубашки, случайно касается кончиками пальцев его плеч — под тонкой тканью чувствуется тепло кожи, — закусывает до тупой слабой боли губу и идет к мольберту.       На всю квартиру играет старая виниловая пластинка — Патрокл нашел ее на каком-то блошином рынке года три назад, полюбил с первого взгляда и забрал домой, подлатал обложку и положил рядом с проигрывателем.       Маккартни повторяет, что пришлет тебе всю свою любовь, уже третий раз.       Патрокл заканчивает рисовать через четыре часа, когда они уже оба успели выучить тексты каждой песни из «With The Beatles» наизусть, выпить по четыре чашки худшего чая в мире и устать сидеть до боли в спине. Ахиллес на холсте, будто из прозрачного золота с вкраплениями созвездий из родинок.       — Ты знаешь, что ты безумно талантлив?       — Наверное, знаю, — смеется Патрокл.       Ахиллес улыбается и у Патрокла предательски щемит сердце. vi.       Утро понедельника выдается невероятно теплым и светлым — Патрокл встает в 6 утра и чувствует себя абсолютно бодро. Через жалюзи в его комнату проходят полосы света, окрашивая белый пол в светло-золотистую охру. Патрокл идет на кухню и выкидывает коробку своего любимого отвратительного чая в мусорное ведро.       На мольберте все еще лежит холст с портретом Ахиллеса, а на полу валяется коробка с акварелью, палитра и пенал с кистями, а по стенам двигаются солнечные зайчики. Патрокл оглядывает это все пару секунд и делает снимок на полароид.       Через час он вылетает из дома в белой рубашке, ярко-синем пуловере и черных брюках, с огромной папкой за плечом и подрамником в руках. С деревьев слетают сухие орехово-коричневые листья, солнце отражается в огромных окнах домов, а на улице пахнет карамельным латте и тыквенным пирогом.       Патрокл замечает его на перекрестке — Ахиллес стоит прямо на солнце; у него как всегда безупречно белая рубашка и самая красивая улыбка в этом городе. Девушка слева от него заливисто смеется, целует его в щеку, улыбается и машет на прощание рукой. Патрокл морщится.       — Твоя девушка?       — Просто подруга, — отвечает Ахиллес.       Патрокл знает об этих идеальных мальчиках — у них целое море «просто подруг», с которыми они целуются на прощание; потом эти прекрасные девочки оставляют им фиолетовые засосы с ярко-розовым следом помады.       Наверное, поэтому Патрокл так не любит этих идеальных мальчиков; влюбляться в них — ударить самого себя в живот огромным острым ножом. Ему хочется завыть на всю улицу.       — Ревнуешь?       — Конечно.       Ахиллес пристально смотрит на него — Патрокл отворачивается, будто пытаясь не встретиться взглядом с Медузой Горгоной.       Ахиллес вздыхает и прижимает его к стене какого-то здания и целует, перебирая пальцами его кудри. Лопатки под тонким пуловером пронизывает холодом от камня. Люди на них, наверное, смотрят.             Патрокл закрывает глаза и обвивает руками его шею.