Ad Majorem Dei Gloriam

      Сарчи не понимает, почему медлит.       За спиной слышится шуршание шин, громкий смех, обрывки фраз о последнем матче «Янкис». Сарчи не оборачивается. Ему кажется, что если он обернётся сейчас, то дверь перед его глазами пропадёт. Растворится в опускающемся вечере и превратится в одну из сотен мыслей, которые бомбят мозг на протяжении последней недели.       Ему кажется, что если он обернётся, то передумает.       Кованые перила холодят пальцы. Улица за спиной существует сама по себе – не обращая на Сарчи внимания.       Ему кажется, что Мендоза должен жить не здесь. Не среди обычных домов и тротуарной плитки на первом этаже старого многоквартирника. Джо попросту не может жить здесь – около обыкновенных вещей, наполняющих повседневность собой.       Почему – Сарчи не понимает. Но медлит. Не стучит в тёмно-бордовое дерево. Не верит сам, что это – именно та, нужная ему, дверь.       Решиться приехать и подняться на ступени невысокого крыльца было трудно. Не потому, что Сарчи не может переступить через собственное непонимание ситуации. Не потому, что вновь и вновь прогоняемые в мыслях слова демона вызывают дрожь в руках. К дрожи Сарчи уже привык. А вот к принятию этой дрожи – нет. Как и к её причинам…       Над головой разгорается жёлтое пятно фонаря. Сарчи сглатывает.       Может быть, всё-таки, это он идиот, который запутался в том, что чувствует. Причём чувствует уже давно. И экзорцизм тут ни при чём, а виною только лишь собственные заблуждения?       Месяц проходит как обычно – разговоры, бумаги, звонки, дежурства. Мендоза появляется в участке и уходит – как и всегда. Улыбается, шутит, подначивает. Делает вид, что всё в порядке. Или на самом деле в порядке? Сарчи не понимает. Он просто смотрит на Мендозу, когда тот смотрит на него и улыбается в ответ.       Всё в порядке?       Да. Всё в порядке. В таком, насколько это возможно в сорок шестом отделении.       Сарчи практически убеждает себя в том, что слабая надежда на истинность слов одержимой девочки ему пригрезилась. Да мало ли что могло привидеться после такого потрясения. Каждое изгнание даётся ему тяжело – словно вместе с заложником демона ломается он сам.       Но на этот раз действительно что-то сломалось. Что-то, что разрешило тонкому щупальцу надежды вползти в мысли и разворошить утрамбованные запретами чувства.       Чувства…       Сарчи вздыхает и опускает голову. Явиться к Мендозе было глупой идеей. Хотя бы потому, что он сам не понимает – зачем? Разве у них есть, что выяснять? Что-то, что не является плодом воображения Сарчи? Разве Мендоза дал повод для того, чтобы думать – слова демона не были пощёчиной наобум, а отражали скрытое, потаённое, тщательно спрятанное?       И сколько Сарчи ни присматривается к Джо – он больше не видит той дрожи, что окутала плечи священника после откровенных фраз Клариссы.       ― Трахни его, Ральф, он так хочет этого!       С козырька капает. Сарчи прикрывает глаза и прячет руки в карманы куртки, не решаясь постучать.       Как же всё это глупо!       Мендоза так же курит и усмехается над стопкой виски, провожает официанток взглядом и улыбается, качая головой. Не прячется, не избегает встреч, не отмалчивается и не делает ничего, что могло бы послужить поводом для беспокойства или вопросов.       Сарчи так же приезжает домой после смены и целует Джен в щёку, прижимает к себе Кристину, подкидывает в воздух Даниэллу и засиживается допоздна за трансляцией чемпионата по сокеру. Не ищет причин отгородиться от Мендозы, не смотрит на него иначе, не чувствует необходимости в дистанции.       Мендоза так же берёт трубку на втором гудке, когда Сарчи звонит ему посреди забитой недели и предлагает немного выдохнуть в баре.       Сарчи так же первым нажимает отбой, как привык, как и делал.       Всё, как и обычно.       И только тяжесть от забитой под самые тёмные пласты сознания мысли становится всё сильнее и сильнее. Пока не пробивается ростком вверх, заставляя обратить на себя внимание.       И Сарчи обращает. Хотя бы потому, что уже давно сам запрещает себе верить в собственные мысли.       И когда ощущение того, что последний экзорцизм окончательно стёрся за навалившимися заботами, за несколькими задержаниями, за новыми взглядами становится твёрдым – только тогда Сарчи расслабляется. Ведь всё в самом деле в порядке, и он ничем не выдал своего волнения, своей крамольной надежды. И Мендоза ведёт себя так, словно ничего не было: не было слов, не было смеха демона, не было такого внезапного откровения, обрушившегося на плечи давящим камнем.       Сарчи убеждает себя в том, что камень давит только на него, не затрагивая священника. Убеждает, уговаривает и верит. Но, всё-таки, не позволяет себе завести разговор о Клариссе. Потому что есть куча других тем: приближающийся обязательный экзамен на квалификацию, сорт любимого пива, вторая годовщина по Батлеру, попытки Даниэллы выговорить «гусеница»… Мендоза смеётся и курит и Сарчи успокаивается окончательно.       То, что должно было смутить священника, но всколыхнуло острую, не прогоняемую тоску в Сарчи, вроде бы, отступает.       И когда Сарчи неделю назад случайно упоминает о девочке, спрашивает – ходил ли Мендоза к ней, проверял ли её, он думает, что всё в порядке и что он может ни о чём не беспокоиться, что его секрет останется секретом, в который Джо не будет вовлечён. Потому что демоны лгут. И Мендоза не может желать того, что говорила Кларисса. Не может. Не должен.       Но Мендоза бледнеет и вздрагивает только лишь от одного упоминания.       И этого Сарчи достаточно для того, чтобы понять – последний месяц был ложью. И в первую очередь Сарчи лгал самому себе.       Всё далеко не в порядке.       И Сарчи оказывается грёбаным извращенцем, вожделеющим собственного друга и позволившим себе поверить в то, что это вожделение может стать реальностью.       Похоже, Сарчи понимает, почему Мендоза бледнеет – мысль о грехе для человека, который твёрдо уверовал в свой путь благочестия, не может быть самой приятной. Сарчи кусает губы и старается не смотреть на Мендозу, который поспешно прощается и покидает участок.       Сарчи чувствует ненависть, разливающуюся глубоко внутри. Ненависть к самому себе и к пониманию насколько противен он может быть Джо.       Мендоза не звонит и не приходит неделю. И уверенность Сарчи в том, что он больше не увидит его, растёт с каждым днём.       Однажды Мендоза уже оступился. Конечно же, он не хочет повторить своей ошибки. И иметь дело с тем, чьи мысли полны самой тёмной похоти по отношению к нему, он не будет.       Сарчи ненавидит себя.       И проклинает за то, что не может искоренить в себе желания хотя бы иногда видеть тёмные глаза, с первой минуты притянувшие и заставившие думать только о них.       Это кажется почти смешным. Потому что Ральф Сарчи уверен в том, что он – хороший семьянин, верный муж и любящий отец, который не предаст своих женщин и не допустит, чтобы его жизнь летела под откос от одного только появления мужчины, затмившем всё, что казалось важным и единственно верным. Потому что Ральф Сарчи не может этого допустить. Потому что Ральф Сарчи не испытывает вожделения к мужчинам! Потому что Ральф Сарчи…       Потому что Ральф Сарчи тянется за каждым осторожным прикосновением Мендозы к его лбу и едва сдерживает себя, чтобы не притянуть Джо за ладонь к своим губам.       Тогда – в самом начале, на первых осторожных шагах друг к другу – Сарчи мог контролировать себя. Говорить себе о том, что это неправильно, неверно, греховно, что это – запретно и Мендоза никогда… Никогда.       Сарчи сжимает кулаки и решается, потому что упустить шанса хотя бы объясниться он не может. Потому что не хочет терять Джо. Не так. Не без попытки рассказать и надеяться на прощение.       Сарчи закрывает глаза и стучит. Коротко, уверенно, в три удара.       Дверь открывается слишком медленно и Сарчи успевает подумать о том, что следовало бы, всё-таки, уйти. Мендоза уже решил и разве Сарчи может просить его о перемене своего решения?       Мендоза выглядит растерянным. Тёмные глаза смотрят удивлённо и неверяще, словно вид Сарчи на пороге собственного дома пугает Джо. Он не отпускает ручку двери, но и не делает шаг вперёд – навстречу, просто стоит на пороге и смотрит прямо в лицо Сарчи. Двадцать секунд, тридцать.       За спиной Сарчи слышатся голоса и звуки быстрых шагов.       Мендоза смаргивает и наконец чуть отходит от двери, приглашая в дом.       И Сарчи кажется, что в тёмных глазах сверкает сочувствие. Может быть, Мендоза в самом деле жалеет его? Хотя бы это Сарчи необходимо узнать…       Сарчи впервые оказывается в квартире Мендозы. За те два года, которые они провели вместе, он ни разу даже не подвозил Мендозу домой, не заходил на ступени невысокого крыльца. И теперь он оглядывает небольшую квартиру с интересом и жадностью – как новую улику в деле своего друга.       Темно, тепло и не по-священнически неубрано.       Сарчи знает, что Мендоза не тот человек, который стремится к внешнему лоску. Даже гладкому отполированному серебряному кресту предпочитает деревянное распятие, скреплённое шнурком и залитое лаком. Квартира подходит Мендозе абсолютно – неброская, скромная, холостяцки неаккуратная. Узкая кровать, письменный стол, пара торшеров, пара кресел напротив небольшой плазмы… Сарчи рассматривает то, что открывается ему в гостиной, совмещённой со спальней. Останавливается взглядом в углу, обустроенном под небольшой спорт-корт. Боксёрская груша, турник, стойка с гантелями… Это место выглядит самым обжитым в доме.       Сарчи усмехается и качает головой.       Мендоза стоит за плечом, и Сарчи чувствует его буравящий спину взгляд.       Хочется обернуться, сделать шаг навстречу, взять за ладонь. Сказать хоть что-то, что позволит начать разговор, что позволит объясниться и объяснить. Если позволит. Человеку, отринувшему греховное и избравшему путь церкви, можно объяснить свои далеко нецеломудренные мысли. Но ожидать, что их примут и обрадуются – минимум глупо.       Сарчи часто приходится иметь дело с наркоманами, которые рыдают и рассказывают – почему им необходима доза, понимают, что им уже не помочь, принимают осуждение и не пытаются оправдаться. Сейчас Сарчи напоминает себе вот такого наркомана – понимающего свой порок, неспособного противиться ему, не верящего в то, что его простят, но надеющегося, что ему позволят хотя бы объясниться.       Сарчи сочувствует наркоманам. Но на сочувствие Мендозы он не рассчитывает. Как не рассчитывает и на принятие.       Сарчи слишком чётко видит дрожащие ладони Джо в тот момент, когда демон выплёвывает свои, смешанные с хохотом, слова.       ― Тебе налить? ― голос Мендозы кажется ровным и спокойным, но Сарчи чувствует, что Джо хочет спросить совсем не то. Не такие слова произнести. Не так.       Он оборачивается к другу и замирает напротив него.       ― Давай.       Мендоза кивает, но не двигается с места. Тёмные глаза напряжённо ощупывают каждый сантиметр тела Сарчи настороженным взглядом. Мышцу за мышцей, деталь за деталью. Сарчи чувствует этот взгляд на себе и старается не двигаться, словно сейчас происходит не что-то привычное – обыкновенная встреча двух людей, ставших друг другу близкими за время, проведённое вместе – а таинство, непонятное Сарчи. Да и, наверное, самому Мендозе тоже.       Джо ещё раз кивает, словно забыв о том, что уже согласился с просьбой, и ведёт плечом. Смущённо, безотчётно, совершенно беззащитно.       Сарчи стискивает зубы и старается не сжимать кулаки. Эта растерянность в тёмных глазах ранит острее, чем любые обвинения. Впрочем, Сарчи знает, что Мендоза не станет его обвинять. Он попросту исчезнет из его жизни, лишив его соблазна. Как уже начал исчезать.       Джо разворачивается и уходит в узкий коридор, ведущий в кухню. Сарчи старается не двигаться с места, хотя желание кинуться вслед за Мендозой слишком велико. Чтобы хоть как-то совладать с ним, Сарчи отходит к окну и смотрит сквозь лёгкую бежевую штору на улицу.       Всё действительно напоминает плохую комедию с пробелами в логике действий персонажей. Сарчи не любит плохие комедии и чувствовать себя идиотом не любит тоже. Но это ощущение слишком часто появляется в его жизни с того момента, когда он впервые видит Мендозу.       Если бы кто-то два года назад сказал Сарчи о том, что он будет изводить себя мыслями о священнике-иезуите, с которым судьба могла бы и не свести, не согласись он на выезд к Джимми Трэтнеру, Сарчи усмехнулся бы и посоветовал обратиться к психиатру. А теперь Сарчи понимает, что психиатр нужен уже ему.       Потому что то, о чём он думает, когда Джен засыпает под его боком – ненормально. Но не думать об этом Сарчи не может. Как не может не представлять вместо Джен Мендозу…       Сарчи слышит шаги и оборачивается. Джо молча притягивает ему невысокий квадратный стакан с виски и встаёт рядом. Не глядит на Сарчи, не улыбается – смотрит в то же окно и делает первый глоток. Сарчи следует его примеру. Виски обжигает горло и Сарчи морщится. Кубики льда звякают о стеклянные стенки.       Запах Мендозы становится слишком отчётливым и Сарчи вновь закрывает глаза. Жмурится изо всех сил, не опасаясь, что Джо заметит – уже всё равно. Раз уж пришёл, раз уж решился. Раз уж признался сам себе, то признаться Джо будет легче.       Наверное.       Мендоза молчит и Сарчи невольно вспоминает ночь после изгнания. И точно такое же молчание Мендозы в машине. Сарчи очень хочется спросить – о чём тогда думал падре, но, похоже, ответ он знает. О том, что от любого зла нужно держаться подальше, а искушение – путь к такому злу.       Может быть, Мендоза уже понимает и пытается помочь? Как умеет – твёрдо и непреклонно, жертвуя собой? Уйти и избавить Сарчи от искушения поддаться и оступиться – разве это не способ спасти его?       Конечно, он понимает, будь оно неладно! Никто никогда не понимал Сарчи так, как понимает его Мендоза! Никто и никогда не был столь близок и столь необходим даже не для счастья – для существования! Потому что никто не заполнял собой мир Сарчи настолько полно и бесповоротно.       Сарчи стискивает зубы и быстро делает ещё один глоток. Виски кажется безвкусным. Сарчи едва удерживается от того, чтобы запустить стаканом в окно.       Приехать для прощания уже не кажется хорошей идеей.       Сарчи понимает, что если не заговорит сейчас, то попросту выйдет из квартиры Мендозы так же, как и пришёл в неё – без ответов и хоть какого-то прощения. Он пытается заставить себя разжать губы, произнести хоть слово, но не может даже повернуться к Джо. Просто повернуться и посмотреть на него, потому что осознаёт: стоит ему увидеть тёмные глаза – контроль будет потерян.       Спецназовец не может вести себя словно девочка-школьница. Влюблённая девочка-школьница, понимающая, что ответа ей не дождаться.       Сарчи неслышно выдыхает и всё-таки разворачивается.       Мендоза смотрит на него и, судя по всему, уже давно.       Сарчи растерянно моргает. Понимание того, что Джо наблюдает за его лицом, окатывает холодным ознобом. Стакан в руке предательски вздрагивает и Сарчи сжимает его в пальцах так сильно, что чувствует холод стекла глубоко в подушечках.       Мендоза молчит и смотрит на Сарчи. И тому кажется, что по губам Мендозы скользит призрак какой-то понимающей фатальной улыбки. Только вот верить в эту улыбку так же больно, как верить в собственную надежду, подаренную словами демона.       Мендоза на мгновение прикрывает тёмные глаза и Сарчи осознаёт, что только сейчас делает вдох. Потому что дышать под этим взглядом невозможно. И говорить невозможно. Но Сарчи понимает, что нужно. Потому что если он продолжит молчать, то возненавидит себя ещё больше.       Мендоза не отводит взгляда от его лица и Сарчи разворачивается к нему.       ― Слушай, я… ― он пытается сам понять хоть что-то из того, что собирается сказать и замолкает.       Слушай, я думаю, что достоин быть с тобой?       Слушай, я думаю, что влюблён в тебя?       Слушай, я не могу тебя потерять?       Слушай, я хочу тебя?       Слушай, я считаю, что тот демон, конечно, сказал полное дерьмо и если ты не дашь мне в морду когда я признаюсь в том, что это дерьмо оказалось правдой, и я действительно хочу тебя трахнуть и, вообще, получить тебя полностью, потому что готов убить каждую девку, которая приносит тебе выпить, то давай сделаем вид, что ничего не было?       Сарчи моргает и понимает, что не может больше произнести ни слова – они толкаются где-то под кадыком и собираются в горле в плотный комок. Он смотрит на Мендозу и в тёмных глазах видит своё отражение – растерянно-потерянное, запутавшееся выражение лица его злит ещё сильнее.       Мендоза вдруг и в самом деле улыбается. Сарчи непонимающе сводит брови и пытается уловить – что послужило причиной этой такой искренне-тёплой улыбки. Словно Сарчи не молчит напряжённо и мучительно, а говорит-говорит-говорит, открываясь Мендозе полностью и без остатка. И словно Мендоза всё понимает, реагирует и… принимает?       Джо делает короткий шаг к Сарчи и аккуратно забирает стакан из его ладоней. Ставит на край письменного стола, медлит, но и свой стакан выпускает из рук. И вновь разворачивается к Сарчи, смотрит в глаза. Коротко, быстро смаргивая, но Сарчи кажется, что это взгляд длится не секунду, а вечность. И единственное, что существует сейчас в его мире – вот этот взгляд. Непонятный, неприкрытый, такой странный и прямой. Пробирающийся глубоко внутрь – туда, куда Сарчи запрещает себе даже заглядывать, к самым сокрытым закоулкам мыслей, к самым тёмным и самым тяжёлым. К тем, которые властвуют над Сарчи уже долгое время. К тем, которые Сарчи пытается сейчас если не сказать, то хотя бы принять. Впрочем, принять легко. Трудно признаться.       Но взгляд Мендозы ищет признание сам. И Сарчи отпускает своё откровение. Не держит больше, не старается взять за горло, не пытается придавить к земле. Он просто позволяет Мендозе понять и увидеть всё, что скрывал так тщательно и так долго. Он знает, что Джо сможет. Он знает, что другого объяснения больше не нужно.       Он хочет, чтобы Мендоза прочитал его как раскрытую книгу и только потом указал на дверь. Потому что больше Сарчи вынести не в силах.       Он не мог предположить, что будет настолько трудно.       Мендоза чуть склоняет голову и, и без того тёмные глаза, наполняются тенью.       А затем Мендоза делает шаг вперёд и привлекает Сарчи к себе, взяв его лицо в ладони и накрыв губы губами.       И это потрясает Сарчи больше, чем любое из его предположений. Потрясает, рвёт, превращает в камень и только потом – отпускает так же резко, как дыхание вырывается в этот поцелуй. Мендоза порывисто обнимает Сарчи за плечи и целует осторожно, но уверенно и что-то внутри рушится, сбивая все замки и кандалы, которыми Сарчи сковывает себя. Что-то рушится с грохотом и шумом, что-то падает вниз и что-то тут же взлетает вверх. И Сарчи понимает, что это – его сердце, взорвавшееся от рук Мендозы. От губ Мендозы. От губ…       Сарчи выдыхает и распахивает глаза, теряясь в бесконечном мгновении поцелуя. Теряется, задыхаясь и вздрагивая – и Мендоза на секунду отстраняется, чувствуя эту дрожь. Поднимает глаза и Сарчи видит в их темноте то, что он так тщательно давит в себе: сомнения, боль и невыносимое желание признаться. Не себе, потому что себе признание принесено уже давно, а ему – ставшему всем.       И Сарчи срывается. Тянет Мендозу на себя и обнимает с такой силой, что чувствует напряжённые мышцы плеч под ладонями, вдавливает пальцы в тело, и целует. Уже сам.       Плечи Джо на ощупь оказываются именно такими, какими Сарчи и представлял – крепкими, сильными, дрожащими. Ладони Сарчи обхватывают их резко и порывисто, и Мендоза оказывается в руках, прижимается к груди, обнимает так же отчаянно и надломлено. Так же жадно. И Сарчи понимает, что эти объятия – единственное, ради чего нужно было приехать сегодня в квартиру, в которой он не был ни разу.       Поцелуй обжигает губы. Дыхание сталкивается с дыханием так яростно, что Сарчи не понимает, кто тянется за поцелуем отчаяннее – он или Мендоза. Оба. Обняв и прижавшись друг к другу так, плотно и так тесно, что Сарчи почти перестаёт думать о своём грехе в этих объятиях. Почти перестаёт думать о том, что если бы он не…       ― Прости, я устал ждать, когда ты решишься, ― тихо шепчет ему в губы Мендоза и Сарчи вздрагивает. Отстраняется, смотрит на Мендозу и привлекает его к себе вновь, понимая, что не способен дышать без губ Джо на своих.       Сарчи кажется, что если он разожмёт руки, то Мендоза исчезнет как исчезает всегда – быстро, неуловимо, оставив за собой лишь привкус сигарет и крепкого виски. Поэтому Сарчи не разжимает рук и притягивает Джо к своей груди снова.       Джо тихо смеётся и Сарчи теряет контроль окончательно. Что-то ломается в нём вновь и это что-то уже совершенно неважно, потому что Джо отвечает так же порывисто и жадно. Ладони скользят по рукам Сарчи, обхватывают плечи сильнее, плотнее, прижимают к себе настойчиво и близко. Так, как Сарчи и хочется, так, как он и представлял. Так, как он представлял каждый раз, когда в его руках оказывался не-Мендоза.       Джо делает шаг в сторону и Сарчи идёт за ним не разрывая поцелуй, не переставая блуждать руками по спине, по шее, зарываться пальцами в смоляные кудри, сжимать их и путаться. Джо обхватывает его за шею и целует так яростно и нетерпеливо, что голова начинает кружиться. Влажное дыхание смешивается с хрипом, язык скользит по языку, стон догоняет стон.       Сарчи чувствует, что падает. Стремительно, окончательно, безвозвратно. Потому что понимает, что теперь назад дороги нет. Уже нет. И это не пугает его. Мендоза в его руках – не пугает. Это единственно правильно и единственно верно и Сарчи становится так плевать на всё то, что он говорил сам себе ещё пару часов назад. Потому что тепло губ Мендозы перекрывает любые мысли. Тепло губ. Тепло поцелуя. Тепло греха. Сладость греха.       Сарчи принимает свой грех так покорно и так спокойно, что не успевает даже проклясть себя за него. Потому что вся ненависть стирается под дыханием Мендозы.       И Сарчи понимает, что именно это дыхание станет его новой молитвой. Стало молитвой. И он готов читать её вместо всех ложных, испарившихся вмиг.       Сарчи вминает Мендозу спиной в стену около окна и прижимает к ней, позволяя ощутить точку опоры. Втискивается между бёдер Джо, плотно, требовательно, практически болезненно. И шипит от ощущения крепких ногтей на своей шее. Джо откликается так же рвано и дико, словно срывает с себя запреты. И дергает ворот своей футболки – нетерпеливо, яростно.       Сарчи понимает желание Джо и одним рывком стаскивает одежду с его плеч, а затем и со своих. Он только лишь на миг удивляется, почему не сделал этого раньше, потому что осознание прикосновения к тому, к кому хотел прикасаться так долго и так мучительно, ослепляет своей естественностью.       Горячая кожа обжигает ладони и Сарчи прижимает их к груди Мендозы так привычно, что они скользят по мышцам упругого натренированного тела практически по-хозяйски. Джо стонет и дёргает ремень на джинсах Сарчи, вжимаясь грудью в грудь, вминая в тело Сарчи полицейский жетон, висящий на шее. Это прикосновение на мгновение отрезвляет Сарчи, он отстраняется, замирает, смотрит на Мендозу – встрёпанного, дышащего с надрывом и полухрипом, с покрасневшими губами и тёмными глазами, смотрящими пристально и нетерпеливо – и дёргает жетон с шеи, отбрасывает на пол, даже не следя взглядом.       Сарчи не хочет приносить в только что начавшуюся жизнь что-то из жизни прошлой. Не для этого он приехал сюда, готовясь потерять то, что так внезапно получил. Почти без надежды.       И он вновь привлекает Джо к себе так порывисто и крепко, что тот покачивается и ударяется спиной о стену. Но тут же отталкивается от ней и заставляет Сарчи сделать шаг назад. Они задевают стол и бокалы опрокидываются, виски выплёскивается на столешницу, лёд рассыпается по полу сверкающими каплями. Сарчи плевать. Он слишком долго сдерживал себя, чтобы теперь позволить хотя бы на мгновение допустить мысль о том, что способен остановиться.       Сарчи стонет и обхватывает Джо за шею, притягивая к себе, целуя исступлённо и жадно. Мендоза делает ещё несколько шагов вглубь комнаты и Сарчи следует за ним, не переставая целовать, не переставая оглаживать и прикасаться, не переставая чувствовать, не желая переставать чувствовать. Мендоза пошатывается и разворачивается спиной к комнате, Тянет Сарчи на себя, идёт, не глядя под ноги, и Сарчи принимает эту инициативу, позволяет увлечь себя следом. И, когда Джо спотыкается и валится на кровать, оказавшуюся за его спиной, Сарчи падает следом – ни на сантиметр не отстраняясь, не разжимая рук.       Мендоза обнимает его и Сарчи чувствует, как под этими руками плавится ледяная корка, покрывшая душу и откровенность, заставившая молчать и переступать через себя, сгибать себя, ломать. Засыпать каждый вечер в одной постели с Джен и молиться о том, чтобы ночь прошла без сновидений. Потому что сны слишком жестоки и с рассветом отбирают единственную возможность получить то, что стало смыслом. Получить Джо. Сарчи устал не видеть сны.       Но то, что происходит сейчас слишком похоже на сон и Сарчи целует Мендозу глубоко и влажно, чтобы убедиться – он не спит. Не спит. Губы Мендозы доказывают ему это. Даже в самых откровенных своих снах Сарчи не мог ощутить их настолько реально, не мог понять – какие они на вкус. Теперь он понимает. Он знает.       Джо нетерпеливо тянет джинсы Сарчи с его ног, и одежда падает на пол, отсекая все оставшиеся сомнения.       Сарчи целует Мендозу в шею и ощущает, как тело священника напряжённо дрожит, выгибаясь под его руками. Короткие волосы бородки покалывают губы, и Сарчи прикусывает кожу под челюстью, выдирая из горла Мендозы хриплый вскрик. Ладони скользят по груди, по бёдрам, забираются под ткань джинсов, нащупывают резинку белья. Сарчи не хочет оставлять преград и быстро справляется с брюками Джо, не позволяя себе остановиться ни на мгновение. Потому что это мгновение кажется вечностью, наполненной холодом и одиночеством.       Джо стонет и вжимается бёдрами в бёдра Сарчи и тот понимает, что предел уже давно перейдён. Возбуждение терпеть уже невозможно, жёсткий стояк пульсирует под тонкой тканью боксеров. И запах Мендозы кружит голову до белых пятен под веками.       Мендоза вздрагивает и распахивает глаза, когда Сарчи обхватывает его член ладонью, стянув бельё с низа живота. Вздрагивает, стонет и подаётся к руке, раздвигая колени. Сарчи хочет быть медленнее, хочет быть аккуратнее, но всё, на что он способен сейчас – это наваливаться на Мендозу на узкой кровати и сдавленно стонать в поцелуи. Всё, на что он способен сейчас – это успеть напомнить себе, что тело не лишено боли и может оказать сопротивление без смазки и подготовки. Но тело Джо не сопротивляется, когда Сарчи проникает в него пальцами. Не думая, не контролируя, желая только лишь ощущать Мендозу под своими руками и губами.       Джо вскрикивает и хрипит, запрокинув голову, позволяя Сарчи целовать ключицы, обнимая за спину, стискивая плечи, царапая и дыша рвано и коротко. Сарчи знает, что это неправильно – вот так резко и почти дико, но желание получить то, что он запрещал себе представлять, накрывает без возможности вынырнуть. Сарчи не хочет выныривать. Что угодно, но не отпускать Джо от себя, не терять его, не допускать хотя бы мысли о том, что можно остановиться, можно отстраниться и вернуть всё на свои места. Нельзя. Грех силён и Сарчи не может ему противиться. Не хочет. Не будет.       И когда ладонь Мендозы обхватывает его член, Сарчи вздрагивает всем телом и наваливается на Джо сильнее, протискивается между его коленей, стаскивает бельё окончательно и с себя, и с него. Привстаёт на колени между раскинутых ног, двигает пальцами внутри тела Джо, и задыхается от ответа. Мендоза прогибается в спине, стремясь притиснуться ближе, и Сарчи осторожно вытаскивает свои пальцы, кляня слишком узкую кровать, стесняющую движения. Но тут же наваливается на Мендозу, безостановочно оглаживая его руками. Сердце заходится в ударах, долбящихся в грудную клетку, руки дрожат, скользят по животу, бёдрам, по короткой дорожке волос, идущих от пупка к стволу напряжённого члена Мендозы.       Сарчи хочет изучить Джо – всего, по сантиметру, до малейшей родинки, изучить, запомнить, оставить на своих губах – но срывается слишком быстро, потому что разряды, проходящие под кожей, отражаются на пальцах. Дрожь Мендозы передаётся по ладоням и Сарчи тоже дрожит – ещё сильнее, чем дрожал.       Мендоза притягивает Сарчи к себе и целует, рукой оглаживая возбуждённую плоть по всей длине, по каждой напряжённой венке, Сарчи привстаёт на коленях, приподнимает бёдра, чтобы Мендозе было удобнее касаться его, трётся пахом о пах, оставляя на коже Мендозы влажный след.       Узкая кровать не позволяет отстраниться друг от друга и теперь Сарчи рад этому – Мендоза полностью в его руках. Крепкие мышцы кажутся стальными и Сарчи хочется изучить их хотя бы ещё одно мгновение, но он не может позволить себе этого мгновения – горячий воздух колотится в виски, поцелуи отбирают умение ждать.       Мендоза сам направляет Сарчи в себя и закусывает губу от короткого проникновения. Сарчи вздрагивает, отстраняется, приподнимается на локтях, глядя в лицо Джо. И тут же падает обратно – на извивающееся под собой тело.       Джо стонет и Сарчи стонет вместе с ним, толкаясь бёдрами и ощущая, как горячая теснота обхватывает его член.       Он даже не думает о том, чтобы облегчить проникновение хотя бы слюной – просто позволяет себе сорваться ещё откровеннее. В эту тесноту, в эту острую ни на что не похожую похоть, повелевающую ощутить её в полной мере. Сарчи не может противиться самому себе и разрешает похоти овладеть им. Он знает, что это – всё, что ему нужно – сводящее с ума понимание, что его тело плавится в объятиях священника, принявшего его. Принявшего, позволившего, ответившего. Сарчи до сих пор не до конца верит, но смотрит в глаза Мендозы и убеждается – всё происходит на самом деле. Потому что ответные чувства, горящие в тёмном взгляде невозможно придумать. Невозможно имитировать. Невозможно чувствовать то же самое, что чувствует Сарчи без точно такого же влечения, без точно такого же желания.       Без точно такой же любви.       Не-святой. Не-святой его… Его.       Джо раскидывает колени и вскрикивает, выгибаясь в спине, толкаясь навстречу тягучему движению Сарчи. И вбирает его до конца – сильно, жадно, одним не жалеющим движением. Распахивает тёмные глаза, закусывает побледневшие губы и смотрит невидящим и таким уязвимым взглядом, что Сарчи не выдерживает и припадает к священнику вновь, обхватывая за плечи и прижимая к груди. Мендоза заводит руки на спину Сарчи и втискивает его в своё тело, подаваясь бёдрами вверх, приподнимая поясницу, позволяя проникнуть до какой-то запредельной точки.       И Сарчи падает…       Рывками вколачивается в горячее нутро и чувствует, что с каждым движением сознание наполняется острой, дикой, болезненной необходимостью чувствовать больше. Чувствовать глубже, острее, неистовее и откровеннее. Чувствовать всё это – тесноту, опаляющую сладкой болью, отзывающуюся на боль Джо, сменяющуюся наслаждением. Чувствовать пальцы на своих плечах, чувствовать быстро алеющие царапины по покрывшейся потом спине. Чувствовать поцелуи, чувствовать язык Мендозы на своём языке. Чувствовать влажную ласку и срывающееся дыхание. Чувствовать. Чувствовать Джо. Его Джо.       Он опускает руку между соединённых тел и обхватывает член Мендозы сильным порывистым движением. Сухая ладонь наполняется смазкой, сочащейся из набухшей красной головки, и Сарчи поражённо выдыхает – терпкий запах сводит с ума.       Джо хрипит и толкается в ладонь, пытаясь одновременно насаживаться. Сарчи давит свой крик в поцелуе и двигается быстрее, ощущая, как огненное возбуждение свивается в низу живота и идёт по венам электрическими разрядами.       Голова кружится от нехватки кислорода и ощущения тесноты внутри тела Джо.       Мендоза сгибает колени и приподнимается в пояснице выше и Сарчи понимает, что это становится последним, что он ощущает в сознании. А потом он заходится в дрожи, пробившей волной, и рывками вколачивается в уже податливое, изломанное страстью и грехом тело. Вколачивается так отчаянно и резко, что не может остановить себя и приближающийся экстаз. Сарчи утыкается влажным лбом Мендозе в плечо и двигает бёдрами между раскинутых колен в надежде, что успеет поймать, успеет доставить и Джо удовольствие. И осознаёт, что думать не может больше уже ни о чём – горячий оргазм накрывает и лишает реальности, несмотря на все попытки отодвинуть его хоть на мгновение.       И на самой границе сознания Сарчи слышит, как Джо стонет, содрогаясь под ним, и ощущает, как на ладонь, двигающуюся по члену Мендозы, проливается тягучая влага       Сарчи не может разжать руки и отпустить Джо от себя, выйти из него, отодвинуться хотя бы на сантиметр. Он чувствует под своими губами пульсирующую жилку на горле и прикасается к ней в подобии поцелуя. Он вдыхает кисловатый запах, исходящий от тела Мендозы и слизывает солёную каплю с его шеи. Джо сдавленно стонет и вздрагивает под ним, прижимаясь влажно и потрясённо. Сарчи чувствует, как по бедру течёт вязкая капля спермы, как внутри Джо сжимаются мышцы, обхватывающие член Сарчи, как колотится сердце Джо под его грудью.       Сарчи стонет и всё-таки заставляет себя выйти из тела Мендозы. Для того, чтобы упасть на него с опустошающей усталостью и придавить к узкой кровати, не позволяя двигаться.       Мендоза обнимает его за плечи, не открывая глаз и не стараясь выровнять дыхание, не пытаясь вывернуться из неудобного захвата. Он лежит под ним, и Сарчи понимает, что готов отдать что угодно, лишь бы это продолжалось как можно дольше – вот это ощущение необходимого тепла в руках. Это принятие, это понимание. Это освобождение от скованности притворства и недоговорок.       Это взаимное признание, непроизнесённое, неслышимое, но такое, каким и должно быть, потому что… Сарчи не знает, почему. Он просто бездумно прижимается к Мендозе и позволяет себе забыть о своей совести. Он не хочет думать сейчас ни о чём, кроме своего отчаянного желания остаться здесь, пропасть для остального мира, умереть и воскреснуть вот под этими губами.       Сарчи не думает ни о чём, кроме их падения. И того, что в этом падении он счастлив.       Мендоза целует его в висок и Сарчи вздрагивает, приподнимает голову над плечом Джо. Тот улыбается уголком губ, и тёмные глаза наполняются обречённой нежностью.       Сарчи внимательно смотрит в его лицо и чувствует, как губы трогает точно такая же улыбка.       Вдвоём падать не так страшно.       Мендоза прикасается поцелуем ко лбу и Сарчи закрывает глаза.       Падать. Вдвоём.       Ему не страшно.