***
Милл-Хилл поражал меня своей красотой. Старинная школа больше походила на знаменитый всем Хогвартс, а кампусы, расположенные неподалеку — на древние гостиницы, который заманивают клиентов рассказами о привидениях. Было пасмурно, холодно, дождливо. Каждый порыв ветра так и норовил сорвать с меня капюшон. Боже, благослови Британию. Видите ли, я была не из тех, кто любил быть в центре внимания, загорать на пляжах или веселиться на вечеринках. Я никогда не была душой компании, я никогда ею и не стану. Я была серой, хмурой, скучной. Моя самооценка была где-то далеко внизу, но именно это сподвигло меня полюбить эту страну всем сердцем. Я была олицетворением Англии. Всегда угрюмая, легко впадающая в отчаяние, при этом слишком самодостаточная, чтобы просить кого-либо о помощи. Я была скрытной и у меня, увы, были огромные проблемы с доверием. Наверное, проблема заключалась в родителях. Точнее, в моей матери. Моя матушка всегда была заводной, жизнерадостной, счастливой, несмотря ни на что. Она никогда не могла усидеть на месте, ей всегда хотелось общаться и веселиться. И эта женщина была слишком неусидчива и ленива, чтобы заниматься по-настоящему серьезной, напряженной работой. Мой же отец предпочитал вечеринкам и семейным посиделкам вечера в лаборатории. Он был блестящим профессором Кембриджа. Знаменитый астрофизик, уважаемый в определенных кругах человек. Трудоголик. Возможно, вселенная просто решила пошутить, сведя их вместе. Они были слишком непохожи друг на друга, чтобы жить вместе. И я не думаю, что мои родители продолжили общаться, если бы незапланированная беременность моей матери. Они поженились, ведь все должно быть как у людей. Увы, родители никогда не любили друг друга, и это было ясно каждому. В детстве, когда мама еще любила таскать меня на всякие корпоративы, мероприятия, приемы и вечеринки, все были уверены, что семья Фостер состоит только из нас двоих. Но время шло, я пошла в школу и увлеклась физикой. Я начала понимать отца, который любил свою аудиторию больше, чем нас. Мать пилила его по поводу и без повода, а когда поняла, что отец просто-напросто не слушает ее, почти перестала появляться дома. И, наверное, не стоит осуждать ее. Она была слишком другой. Но если раньше она надеялась на меня и на то, что я пойду по ее стопам, то после моего увлечения астрофизикой, она махнула на нас рукой. И я понимаю, что ей наверняка была невозможно одиноко. Элизабет Фостер была из тех, кто нуждается в компании примерно также остро, как другие нуждаются в кислороде и еде. А нам с отцом хватало компании нас самих. А потом он погиб. Никто не был виноват, кроме все той же вселенной. Несчастный случай при очередном его опыте. Он шел к открытию, которое бы в корне изменило его карьеру. Но, к сожалению, когда он вставил в розетку шнур, произошло короткое замыкание. Взрыв, его ударило током. Все произошло за долю секунды. Иногда я думала —, а вспоминал ли он меня в последние секунды своей жизни. Но потом поняла, что он вряд ли вообще успел понять, что погибает. Тогда родители только два месяца, как развелись. Милосердная мать взяла меня к себе и своему новому хахалю. Его звали Джереми. Он наплел маме, что меня можно перевоспитать. Что я смогу стать такой же тусовочной, как и моя мамочка. Они стали водить меня почти ежевечерне на мероприятия, которые мне были не нужны. Я тайком таскала с собою тетради по физике, и, под удобным предлогом уходила в туалет, где и проводила половину вечера. Когда я приходила обратно, мама и Джереми были слишком пьяны, чтобы хоть что-то заподозрить. Прошел так год. У моей матери появился новый муж, и она стала Элизабет Миллингтон. Джереми канул в небытие. Остатки любви моей мамы ко мне — тоже. Решив, что молодоженам не хочется, чтобы я путалась у них под ногами, я прямо предложила школу-пансионат. Именно поэтому я сейчас в Милл-Хилл. Да, моему отчему приходится выкладывать по пятнадцать тысяч за год, но зато я смогу хотя бы попытаться быть собой, и приходя по утрам на завтраки, не видеть тошнотворные обжимашки матери и ее муженька, или, что еще хуже, пустой взгляд Элизабет на меня. Я не думаю, что она все еще считает меня своей дочерью. Я думаю, что она считает меня ошибкой прошлого, которая повисла мертвым грузом на ее шее. Но она ни за что не откажется от меня. Ведь она всегда была зависима от общественного мнения. А если она бросит свою единственную дочь, то люди же не поймут. Я зашла в кампус, сняла капюшон и максимально приветливо улыбнулась администратору. — Вы пришли заселяться, мисс? — мне повезло. Эта дама была крайне дружелюбной. Я не люблю грубых людей, который хамят мне. Ибо я всегда смущаюсь и побаиваюсь их. И если бы она спросила это с другой интонацией, я бы стушевалась. — Да, — я прищурилась, и прочитала имя администратора, - да, миссис Фолк. — Ваше имя, — она навела мышку на нужный файл. Длинные пальцы замерли над клавиатурой, готовые найти информацию обо мне, и узнать все. Черт, меня всегда будут пугать современные технологии. — Джейн Фостер, — голос предательски дрогнул, и я мысленно прокляла себя. Но женщина проигнорировала этот постыдный эпизод и с готовностью сообщила: — Комната 832. Вам не повезло, — нахмурилась она, — ваши родители заплатили только за трехместный номер. А у этого еще и расположение неудачное — прямо рядом с мужским корпусом. — она сочувственно взглянула на меня. — Черт, — я не смогла сдержаться от ругательства. Чертова мать и чертов ее муж. Даже за пятьсот километров от меня они умудряются издеваться надо мною. — Да ты не волнуйся! — миссис Фолк добродушно рассмеялась, — я тоже была пятнадцатилетней девочкой. Не бойся, тебе понравится, — подмигнула она. Это что еще за намеки? - так, твоими соседками будут… — она умолкла, уставившись в компьютер, — иностранные ученицы. Одна из Америки, ее имя Вирджиния Поттс, а другая из России. Ее зовут Наталья Романофф. — Переживу, — тихо сказала я и протянула руку за ключом. Эта комната просто должна была стать моим новым домом. Иначе я совсем потеряюсь в этом мире, а такое развитие событий претило мне. — Вот увидишь, эти девочки станут твоими подругами. Может быть, даже на всю жизнь, — попыталась подбодрить меня женщина, но я лишь уныло кивнула. Откуда же ей знать, что я не умею дружить.***
Наташа. На-та-ша. Наташа! Тьма сгущалась отовсюду. Кто-то шептал ее имя, оно давило на нее со всех сторон, но когда она пыталась закричать, крик тонул в чужих криках. Страх, который охватывал ее, был тягучим, отвратительным, противным до тошноты. Она понятия не имела, где находится, пока не увидела свое отражение в зеркале. Она едва видела себя, такой густой была тьма. Но сомнений не было — это ее балетный зал, где было столько великолепных моментов. Она всегда будет вспоминать, как они ели с девочками пломбир после репетиции, ибо тренер разрешил. Как они играли в жмурки, пока не началось занятие. Она всегда будет помнить, когда на четырнадцатилетие вместо празднования Дня Рождения в родном детском доме имени какого-то политика, она пришла сюда, и, тряся рыжими кудрями, до поздней ночи репетировала. Она устала, но та усталость была приятной. Она тянулась в мышцах, словно мед и причиняла не боль, а приносила удовлетворение. Но все эти веселые вещи никогда не отменят того, сколько раз Романова падала, сбивая колени и локти в кровь. Сколько раз она лила слезы, после очередного упрека тренера. Сколько раз она здесь выслушивала критику от знаменитых балерин. И никогда она не забудет, как подслушала диалог между одной из балерин труппы Большого театра, которая пришла показывать им мастер-класс и рассказывать, как выступать на сцене. Тогда ее учительница сказала: — Евгения Петровна, прошу, будьте помягче с Романовой. Она старается, но немного не дотягивает, — Татьяна Ивановна сносно относилась к юной Наталье, но отсутствие богатых родителей (честно говоря, отсутствие вообще каких-либо родителей) всегда принижало Наташу в глазах тренерши. — Почему это? — несколько агрессивно спросила Евгения, надевая пуанты, — за какие заслуги я должна выделять ее? — Она… — учительница понизила голос до шепота, как будто произносила непристойное ругательство, — сиротка. Наташа тогда заплакала. Весь ее талант, все ее многочисленные старания, все ее надежды и мечты разбивались об эти два простейших слова — «она — сиротка». Когда эти слова говорили вечно хмурые продавщицы в киосках, или злые медсестры, она не обращала на это внимания. Но когда такое сказала тренер, которая заменяла Наталье мать, сердце пропустило удар. Пока Наташа смотрела на себя в зеркало, вспоминая грустные события, она не заметила, как позади встала Евгения Петровна, великая балерина. Романова резко обернулась, отходя на пару шагов, но взрослая балерина властно и громко произнесла: — Ты недостойна этой жизни. Ты не настолько талантливая, чтобы прощать тебе твое социальное положение, — она повернулась на остальных девочек, которые с щелчком появились вокруг Наташи, и окружили ее, как будто она была какой-то ведьмой. Наталья испуганно сглотнула, и потупила взгляд. Она всегда была дерзкой, но взрослых она побаивалась. А как их не побаиваться после детского дома, — ты недостойна даже того, чтобы твое жалкое сердце билось, — и тут, словно демон, балерина вырвала одним резким движением сердце у своей бывшей подопечной. Наташа закричала. От страха, от боли, она кричала протяжно и испуганно, но ее крик потонул в смехе бывших подруг… Скрип двери разбудил меня. В моей новой жизни я перестала быть задиристой Наташкой (или Натахой, как величали меня мальчики из интерната) Романовой. Я стала молодой девушкой, Наташей Романофф. И я уж точно буду соответствовать этому имени. Я разжала кулак, в котором сжимала простыню и обернулась — в проеме стояла какая-то миниатюрная девушка, пытающаяся впихнуть огромный чемодан через узкий проем. Я стремительно пригладила волосы, и резко села на кровати. — Помочь? — решила подать голос я, удивляясь непонятно откуда взявшейся хрипотце в голосе. Хотя что, звучало очень неплохо. И очень по-взрослому, — а то ты скорее проломишь стены, чем сама затащишь багаж сюда. Незнакомка внимательно посмотрела на меня, но я и бровью не повела. Она явно вела внутреннюю борьбу — принять помощь от новоиспеченной соседки, или упрямо продолжать делать все самой. Было два варианта — либо она чересчур упрямая, либо слишком застенчивая. — Да, — наконец выдохнула шатенка, убирая непослушный локон за ухо, — если хочешь. Я чуть-чуть не справляюсь, — я кивнула и прошествовала к девушке. Она засуетилась и представилась, — меня зовут Джейн Фостер. Очевидно, я твоя новая соседка, — я сразу подумала, что эта Джейн Фостер, как любила говорить моя воспитатель, явно спортсменка, комсомолка и вообще красавица. Слишком, слишком правильная. — Очевидно, — кивнула я, с силой хватаясь за ручки и резко потянув чемодан. Он с громким стуком рухнул на пол. Я, переведя дыхание, подняла глаза на удивленную Джейн, — а я — Наташа Романова. Приятно познакомиться. — Я… — она замялась и покраснела. Я заинтересованно глядела на нее, какую тему предложит наша скромница? — ты уже знаешь наших соседей? Ну, тех, которые заселились. — Угу, — лениво протянула я. Ничего интересного. Какие-то тривиальные вопросы, — в 833 проживают некие Тор Одинсон, из Норвегии; Брюс Беннер и еще какой-то третий. Еще не приехал. А в 835 пока заселился только сводный брат Тора, Локи Лафейсон. Еще двое не приехали. Пока это все, — Фостер понятливо кивнула, и скромно села на свободную кровать у шкафа. Я же посмотрела на свое отражение в зеркале, которое висело прямо перед моим спальным местом и решила поддеть ее, — и все, как на подбор, красавчики. Фостер мгновенно залилась краской. Я рассмеялась. — Это будет веселый год, малышка Джейн.