Стрелки часов противно резали тишину наполовину пустого кафе. Свежеиспеченные кексы с изюмом щекотали ноздри сладко-пряным ароматом, как и горячий чай в керамических кружках, к которому двое сидящих напротив друг друга полицейских не смели притронуться уже 10 минут, наслаждаясь тишиной.
Прошел ровно месяц с событий на складе, слухов о котором по Токио ходило много. Но сколько из них правдивых знали лишь Итачи и Рейко. Свидетели, проглотившие языки, давшие негласный обет молчания. А на шуршащей бумаге стандартный лишенный чувств, заставших в уголках глаз невыплаканными слезами, отчет. Кукловод мертв. Шайка Мастера мертва. Мастер мертв. Дело можно прекратить ввиду смерти всех обвиняемых.
Победители без чувства торжества. Победители, чей венец выкинут в ближайшую мусорку на этаже участка.
«Хорошая работа, Итачи-сан», — фраза, от которой Учихе казалось, что его вырвет, если он услышит её еще хоть раз. Стоя на перепутье долга, справедливости, чести клана и собственных чувств, он похоронил сакральную тайну о безумии его семьи. Мадары ни для кого не существовало в их затянувшемся на пять лет следствии. Идзуна никогда не был Мастером. Обито погиб 6 лет назад при исполнении добродетельным полицейским, а не злым гением.
Проекта «Убийца» никогда не существовало, Итачи стер все файлы и с хладнокровной флегматичностью в конце разбил ноутбук Обито о стену.
Всего час назад Итачи стоял в кабинете руководителя убойного отдела, перед Джираей, заметно поседевшим за пять лет и располневшим от малоподвижного образа жизни. С выправкой солдата, с гордо поднятой головой, но со взглядом побитой старой собаки Итачи окончательно отчитался, как о деле Мастера, так и о Кукловоде.
Акасуна Сасори, возможно, войдет в историю с громким прозвищем «Кукловод», встав в один ряд с Джеком-Потрошителем, Зодиаком, Кровавой Мери. Но это уже покажет время. А сейчас он лишь папка с делом с пометкой «Прекращено».
— Мастер, чья личность осталась неизвестной, его приспешники Зекури Ооцуцуки, Тцумики Ооцуцуки, известные как адские близнецы, Сато Орочимару, Карито Кадзуо, носивший эти годы имя Какудзу, а так же крышевавшая их подпольный бизнес глава клана Ооцуцуки — Ооцуцуки Кагуя, были убиты Акасуной Сасори. Полиция совместно со службой безопасности засвидетельствовала их смерть. Зекури и Тцукуми были распилены пополам, и их части тела были сшиты вместе. У Какудзу удалено сердце, ампутированы ноги, а его глотка забита йенами. Орочимару в ходе сильного наркотического опьянения вскрыл сам себя. У Кагуи удалены все органы и разъята грудная клетка, от ребер которой шли нити, вшитые в выше перечисленных лиц. Лицо Мастера было обезображено до неузнаваемости, из-за чего его личность установить невозможно. Моя свидетельница Акияма Рейко готова это засвидетельствовать, как и смерть Акасуны Сасори. Во время начавшегося пожара система безопасности начала автоматическую блокировку дверей. Акасуна оказался заперт в одном из отсеков и сгорел заживо в эпицентре пожара. Как и тело Мастера, от которого остался только пепел. От тел его приспешников остались скелеты. В виду вышеизложенных фактов считаю целесообразным прекратить уголовное дело.
Джирая с угрюмой отрешенностью смежил веки, сложив ладони домиком. В сокровенном молчании, отведенном не для мыслей, но для признания победы с одновременным поражением. Они не победили, а лишь собрали пепел с побоища, где сражались за них третьи лица, чьи истории останутся на совести одного человека, способного вынести на своей спине чужие грехи — Учихи Итачи.
— Хорошо, я подпишу решение о прекращении дела Мастера.
— А также мое заявление об уходе. Я выполнил свою работу. Меня ждут мои обязанности в службе безопасности. — Итачи положил заявление об увольнении поверх рапорта.
Джирая тяжко вздохнул. Терять такого талантливого сотрудника — вверх безрассудства, которое он подчеркнул своей подписью на заявлении.
Но Итачи не ощущал себя ни свободным, ни победившим. Чувствовала ли тоже самое Акияма Рейко? Уже 15 минут помешивая давно растворившийся в чае сахар, полицейская разглядывала узоры блюдца, делая все, лишь бы не смотреть в глаза начальству.
— Рейко, я ушел из полиции.
— Чтобы привести здоровье в порядок? — с безразличием бросила Акияма.
— Я возвращаюсь в службу безопасности.
— Вы умрете, если продолжите насиловать свой организм.
— Я и так умру, такова расплата нашей семьи.
Рейко впервые за все время подняла пустой серый взгляд, когда-то бесцветные светлые глаза стали грязным омутом болота, жизнь в них погасла, и Учихе было больно видеть, как угасает сама Рейко. Тошно от того, что слова Мадары сбывались.
— Вы обманули полицию, не так ли? Между долгом и честью выбрали честь семьи? А как же ваша «справедливость»?
— Ты права, Рейко. Я переступил собственные взгляды, принципы, растоптал их подошвой в пыль, лишь бы сохранить благочестивое имя клана Учиха. Никто никогда не узнает ни об Обито, ни об Идзуне, для всех они останутся лишь выгравированными именами на плитке могил.
— Да что не так с вашим кланом? У вас все либо психопаты, либо социопаты, либо гении?
Итачи грустно улыбнулся, отчего сеть морщин, исполосовавших молодое лицо слишком рано, проступила сильнее.
— По легенде наш клан прокляли за тщеславие и гордыню. Клан Учиха берет свои истоки в конце Эпохи Муромати. Прославленный клан самураев, но лишь официально в исторических летописях. Если верить внутренней истории, передаваемой из уста в уста, клан Учиха славился своими ниндзя. Когда у самураев на первом месте стояла гордость и преданность своему сегуну, выраженная в безукоризненной самоотверженности, целью ниндзя было выжить и выполнить свою работу безупречно. Однако не весь клан был таким, лишь его ответвление. Детей забирали чуть ли не из пеленок, обучая искусству ниндзя. Проклятие связано именно с главой клана Учиха, а по совместительству и главой отряда ниндзя.
Учиха Адзуши, будучи главой и великолепным военным, часто участвовал в сражениях. Легенды гласят, что ему не было равных, блестящий, беспощадный самурай, что вел двойную жизнь. Ведь самурай не может быть ниндзя. Но он решил наплевать на традиции, которые блюли с особой щепетильностью.
Когда Адзуши возвращался с очередной военной кампании, он встретил девушку мифической красоты, на фоне кротких японских наложниц она выглядела лесной нимфой, что спустилась с гор, сохранив свое дикое очарование. Он забрал её к себе в наложницы и, в конце концов, сблизился с ней настолько, что игнорировал не только остальной гарем, но и законную жену. Конечно, жена уже успела понести от него детей, но тем не менее это ущемляло гордость придворных дам.
Адзуши сопутствовали магический успех и удача, он выигрывал все сражения, возвращаясь практически без ран, часто его видели едущего на коне вместе с его лесной нимфой, что уже порождало неприятные сплетни.
Дикарка — злой дух, такие сплетни повелись в крепости, что помогала одерживать победы.
Но большее оскорбление клан понес, когда дикарка потребовала сделать её законной женой.
Можно было бы подумать, что Адзуши беспрекословно возьмет её в жены, как бывает в красивых сказах. Но история дала совсем иной ход. Глава клана пришел в ярость, услышав подобное требование, напомнив наложнице, что она всего лишь рабыня, когда он был самураем, которому нет равных в бою.
Тогда дикарка напомнила, что он не только самурай, но и тщеславный лжец, держащий под боком отряд ниндзя, что совершают зверские убийства по приказу не только его сегуна, но и врага. Но что вывело из себя окончательно, это то, что наложница заявила, будто его удача в последних кампаниях не что иное, как её подаренное благословление, а не его сила.
Гордость Учихи был задета, он не мог даже позволить какой-то рабыне заикнуться о том, что его сила — пустышка. В неконтролируемом гневе от ранящих слов он приказал казнить наложницу и, так как она заявила, что использовала магию, сжечь её на костре.
Легенда гласит, что языки пламени доставали до самого неба, взрываясь снопом вспышек демонического синего огня. А крик девушки, пока горела её плоть, превратился в нечеловеческий звериный рев, которым она выкрикивала пронзающие всю деревню проклятья: «Я проклинаю клан Учиха. Проклинаю тщеславную кровь, отравленную гордыней. Все твои дети, сын твоего сына, внук твоего внука и их правнуки познают при смерти ту же боль, что лижет сейчас мое тело языками пламени. Никто не умрет из них изборожденным морщинами. Все они умрут в агонии собственного тщеславия». Вспышка огня заглушила последние слова, и именно в этот момент человеческий голос полностью перевоплотился в звериный рев, костер взорвался, охватив фиолетовыми языками окружающих членов клана, что с ужасом восхищения наблюдали за казнью. Обожжённые, они ревели от негаснущего огня, что превратился в черный. И даже дождь не мог потушить темное пламя, зверствовавшее над деревней. Один из выживших очевидцев увидел сквозь черные языки, как из костра выскочила белая лисица и умчалась обратно в родные леса.
Адзуши спустя 5 лет после этой трагедии умер от рук собственного сына. Старший сын, узнав правду о двойной жизни своей семьи, встал на перепутье между долгом перед сегуном и перед родной кровью. Сегун узнал, что Адзуши планирует переворот и приказал сыну убить отца. Пронзенный мечом сына Адзуши сгорел в замке, не дожив и до 40 лет. А все его сыновья погибли в войнах от меча или стрел, как спустя десятилетия пали внуки и правнуки.
— И ты веришь в эту легенду?
— В детстве, когда я впервые услышал её от мамы, я был слишком серьезным, чтобы верить в сказки для детей. Но сейчас, глядя на членов клана, как они приходят к своей смерти, уже не уверен, что умру исполосованный морщинами в кресле-качалке.
— Все вы немного Адзуши, не хотите признавать, что вы всего лишь люди, считаете себя идеальным образом законопослушия. Итачи-сан, — Рейко вернулась к тому уважительному обращению, какое всегда было естественно между подчиненным и начальником. — Я вас умоляю, станьте тем небольшим исключением и бросьте работу.
— Брошу, но у меня есть к тебе встречное предложение.
Извлеченная из потайного кармана из-под пиджака, под тяжестью которого в эту минуту взволнованно билось сердце, бархатная коробочка со слишком громким стуком опустилась на круглый столик. Но Рейко поняла, что громким этот звук был лишь для неё — обескураженной, не понимающей значения жеста, о котором, быть может, мечтает каждая среднестатистическая девушка.
Ободок золотого кольца, обрамлённый тремя скромными, но мерцающими бриллиантами, смотрел на Рейко упрекающим пустым глазом.
— Выходи за меня, Рейко. — Обуреваемый мучительной жадной и горькой нежностью Итачи стиснул пальцы в кулак, смотря на Рейко зорким немигающим взглядом. Любил ли он её? Итачи и сам вряд ли бы смог ответить, что такое в общем-то любовь. Какая-то шутливая привычка называть её невестой вышла, а привязанность и нежность сплелись в тугой узел, повисший в его одиноком сердце, и, быть может, этот узел сможет когда-нибудь разрастись до пределов всего сердца, наконец-то заполнив пустоту.
Рейко смотрела на кольцо пустым, невидящим взглядом, как на нечто аморфное, уплывающее из сознания, незнакомое и чужеродное. Подняла все тот же взгляд — болотную тину, в которую затянула Учиху за эти годы на самое дно. И ответила таким же ничего незначащим, блеклым голосом:
— Нет.
Другого он и не ожидал. Короткое, небрежное, но ожидаемое нет. Глупая попытка утопающего в бескрайнем море поймать невидимую веревку. Крик души. Но стоит ли кричать о помощи тому, кто сам в ней нуждается?
Рейко поднялась, официально поклонившись.
— Пожалуйста, Итачи-сан, задумайтесь о своем здоровье и будущем, в котором меня не будет.
И покинула его, даже не обернувшись назад. Первая их встреча в этом кафе, когда он давал ей интервью о Потрошителе. Их последняя встреча, в которую он сделал ей предложение от безысходности и потерпел фиаско.
Учиха оставил деньги с приличными чаевыми и направился в штаб-квартиру службы безопасности. Заваленный бумагами Хаширама, которому и времени на скорбь по умершему брату не давали, встретил Итачи измученной улыбкой, одновременно продолжая разговор по телефону. Ударив злосчастной трубкой по язычку сброса, Сенджу с тщетным страданием силился ослабить узел галстука и пригласил Итачи присесть за стол.
— У меня здесь самый настоящий аврал, Итачи. Если ты наконец-то распрощался с убойным отделом, то сейчас самый идеальный момент, чтобы вспомнить про свои старые обязанности в отделе внутренней безопасности.
— Верно, Джирая уже подписал мое заявление. Больше полиции я ничем не обязан. Но есть одно но, Хаширама-сан, я хочу уйти и из службы безопасности.
Хаширама отпивший остывший кофе, к которому он силился вернуться уже в течение двух часов, оторвался от кружки, удивленно изогнув бровь, не веря собственным ушам. Но решительно настроенный Учиха источал уверенность, граничащую с усталостью, и одного взгляда на залегшие хронические круги под глазами, не по возрасту рассекающие лицо морщины и понурые плечи хватило, чтобы вопрос отпал сам собой. Учиха Итачи сгорал. И было у него два выхода: дотлеть до конца или обожжённым прожить оставшиеся годы в тишине и покое.
— Чем думаешь заняться? — Сенджу добродушно улыбнулся, понимающе кивнув. Он не будет пытаться переубедить коллегу. Не имел права.
— Думаю заняться научной практикой. Пойду преподавать в академию, где учился. Меня уже давно мечтали переманить на свою сторону занудные профессора.
— Бедные студенты, они не подозревают, какая беда надвигается на их головы, — отшутился Сенджу, почесав щеку, но, откинув напускную беззаботность, поднялся, протянув Учихе руку. — Что же, Итачи, я желаю тебе удачи на новом поприще. Пришлешь тогда в отдел заявление об увольнении, в течение недели его подпишут.
Крепкое рукопожатие, скрепившее негласный договор.
Покинув штаб-квартиру службы безопасности, Итачи окунулся в бескрайнее море раскалённого бетона и душного асфальта. Волны — бесконечный людской поток, вечно спешащий, не оглядывающийся назад, с шорами на глазах в виде гаджетов, дальше которых они не видят. Не видят порожденный безликий организм толпы. Впервые за все время Итачи с отвращением и ужасом взглянул на это море, в котором такой же волной бился об ускользающее время. Он пришел в ужас, услышав нескончаемый гул машин и какофонию тысячи голосов. Почему раньше он не слышал их? Точно, тогда он был слишком занят работой. Работой, что опустила его на дно, работа, вцепившаяся в его глотку острыми карябающими когтями. Он осознанно умирал изо дня в день, забыв о ценности собственной жизни.
Забыв о самой жизни. Неужели когда-то к чему-то похожему пришел и сам Акасуна Сасори, но, не выдержав правды, захлебнулся в безумии и непонимании?
Итачи не мог забыть последних слов умирающего серийного убийцы и вопроса, сорвавшегося с губ, будто эпитафия на отсутствующем надгробии:
— Что же такое истинная красота?
Итачи никогда не смотрел на мир с эстетической точки зрения, видя лишь практическую. Но сегодня открыл глаза, чтобы увидеть исполинские серые улии, покрытые сотнями огней таблоидов рекламы. А что он считал красивым? Какими критериями, какими весами измерял её саму?
Красота во внешности? В уме? В душе? А существует ли она? Кто придумал, что мир должен быть обязательно красив или уродлив?
Учиха усмехнулся собственным забавным мыслям. Он нёсся в людском потоке в сторону метро, слушая чужие разговоры, такие глупые со стороны, но такие важные для самих говорящих. Цеплялся за лица и образы, пока не наткнулся на красную макушку волос. Внутри все перевернулась, всколыхнулось и взорвалось снопами икр, разжигающих огонь — инстинкт истинного ищейки.
«Не может этого быть, Акасуна Сасори мертв», — уверял себя Учиха, пробираясь сквозь толпу, следуя за красной макушкой, как раздражающей, так и притягивающей. А когда выбежал к платформе, то увидел совершенно незнакомого развернувшегося подростка, заскочившего в вагон.
Показалось. Но какое волнение и трепет разожгло это видение. Итачи жил этим делом, Итачи жил работой и долгом. И, увидев цель, он, увы, не испугался и не рассвирепел, он пришел в искушающее волнение, в желание поймать.
Не зная почему, но Итачи набрал номер Рейко, на всякий случай убедиться, что все в порядке, по привычке ли или просто так, но никто не ответил. Неудивительно.
Покачав головой и взглянув на пробивающееся ясное, искрящееся будущим небо сквозь полог станции, Итачи сощурил глаз, ища красоту в этой прятавшейся истине, таящейся так далеко, но и одновременно близко — стоит вытянуть руку.
Так что же такое истинная красота? В каких красках её рисовать, какими строками описать? Какими нотами сыграть? Каким объективом запечатлеть? Какой шириной её не объять — всюду она ускользает от нас. Сколько гектар? Сколько килограмм? Сколько секунд?
Можно ли услышать звон красоты? Увидеть призму рассветных лучей? В ладошки поймать? Втянуть полной грудью? Растворить на кончике языка? Сколько её не ищи — не найдешь. Ведь истинная красота, как и уродство, таится в отражении наших глаз.
***
Жизненный путь человека заключается в том, чтобы вернуться домой. Но, переступив порог квартиры, которую Рейко по праву называла домом, отбросив отдавшиеся звонком ключи в вазу, Акияма не почувствовала радости, какую испытывает странствующий по тернистой стези путник, что спустя десятилетия возвращается в отчий дом. Нет. Это место было ей чужим. Как был чужим этот город. Как была чужой эта жизнь, в которую она, как не по размеру сшитый костюм, втиснула себя с протекции Учихи Мадары. Она послушалась мертвого человека, будучи сама неживой. Превратила себя в марионетку в чужой игре, в шахматной партии которой стала пешкой. Но пешкой выжившей. И вот она одна единственная пешка на огромном черно-белом шахматном поле без короля и королевы не знает, что ей делать дальше и ради чего жить.
Кто она? И ради чего живет? Давайте посмотрим правде в глаза, Акияма Рейко погибла, протаранив собой окно в оковах сотни исполинских дубов, что сокрыли её предсмертный крик. Её жизнь впитали в себя сотни мерцающих в свете луны осколков. Её отпечаток жизни остался пятнами крови на бескрайнем покрывале зелени. Акияма Рейко умерла. Жило лишь тленное тело, запрограммированное поймать хищника, что был жертвой собственного прошлого. Агонизирующий зверь в предсмертных муках — вот кем была Рейко все это время. Лишь одна жизненная цель — Акасуна Сасори. Исполнив свое предназначение, которое ей внушил такой же мертвый человек, как и она, Учиха Мадара, Акияма Рейко потеряла цель. Смысл жизни сгорел вместе с безумным гением. И она вернулась к неотвратной точке, рока которой тщетно пыталась избежать.
Акияма Рейко оказалась в пустоте. Просто оболочка без души. Ведь душа давно отправилась в рай или ад — не важно.
Будто с шорами на глазах Рейко не оглядывалась по сторонам, не прислушивалась к чужим голосам, к шуму улиц и пьяных соседей за стенкой. Ступала босыми ногами по липкому полу мимо стен-дел с десятками убитых, с лицами преступников, чьи жизни оборвал Кукловод, срезав марионеточные нити. Не глядя на стенку, Рейко сорвала когда-то нарисованный ею портрет Сасори, скомкала и отбросила в сторону, как киллер перечеркивает красным крестом убитый объект.
Все, что у неё осталось — работа, о которой она мечтала всю жизнь и которая ей больше не была нужна, да таблетки, оставшиеся с последней встречи с Мадарой. Он всегда снабжал её антидепрессантами через Суйгецу. А кто сейчас будет приносить ей белый тонкий шуршащий пакетик с таблетками, названия которых она даже не знала?
Точно кукла, учившая движения изо дня в день, Рейко открыла пузырек с таблетками, достала одну капсулу и проглотила, запив водой из-под крана. Омыла лицо холодной водой, встряхнув прилипшими к лицу русыми прядями. По ту сторону зеркала смотрело изможденное бледное лицо. Синее, как у мертвеца, желтое, как у смертельно больного, с фиолетовыми синяками под глазами, пальцы, скребущие кожу, — тонкие и длинные с обгрызенными ногтями. Лицо по ту сторону размывалось и двоилось. Рейко схватилась за раковину, прищурив плохо фокусирующиеся глаза. Её вело в сторону, охватила сильная слабость, сбивающая с ног — она слишком устала. Бренная оболочка тела потеряла свою подпитку. Акияма наклонила голову вбок, всматриваясь в наполненную ванную, которую она вовсе не наполняла. Не сегодня. Не вчера. Только если память не решила сыграть с ней злую шутку. Нагнулась, зачерпнув резко пахнущую влагу, поднесла к лицу, вдохнув полной грудью — резкий специфический запах, напоминающий ацетон. Закашлялась от отвращения, пытаясь подавить рвотный позыв, схватилась за дверной косяк. Ей нужно было дойти до кровати, всего лишь несколько шагов. Но Рейко смогла сделать лишь три, ноги одеревенели, и она ничком упала на пол. Сил хватило только на то, чтобы перевернуться набок. Тело отказало. Акияма не могла пошевелить ни ногой, ни рукой. Как безвольная кукла, батарейки которой позволяют моргать глазами, а на механизм голосовых связок не хватило мощности.
Дверь кухни открылась, высокие зеленые кроссовки приближались, и это выглядело слишком смешно и нереально. Мир плыл, а ноги приближались. Остановились напротив.
— Ну здравствуй, мое дорогое незавершенное произведение искусства.
Рейко моргнула так, как лишенный власти над собственным телом моргает в знак приветствия. Но глаза Акиямы были лишены радости встречи и лихорадочно дрожали. В уголке глаза показалась ничтожная слезинка, скатившаяся к прижатому к полу виску.
Она просто упала и потеряла сознание и ей снится глупый, никчемный сон. Сон, в котором она слышит голос Акасуны Сасори. Сон. Сон. Сон. Она как безумная твердила эти строки вместо молитвы, читаемой смертельно больным, кричащим человеком на грани смерти.
Ноги согнулись, человек в её сне присел на колени и, перевернув Рейко на спину, взял в свои объятья, убрав мокрые пряди с лица. Глаза Акиямы расширились, черный гранит зрачка заполнил бесцветную лазурь глаз. Перед ней предстало лицо Акасуны Сасори, её худшего кошмара и самого страстного желания. Правая половина лица обезображена еще не зажившими пятнами от ожогов, глаза уставшие, как у старика в теле двадцатипятилетнего юноши, одна рука, которой он держал её за спину была неестественно твёрдая и негнущаяся — протез. Другая в черной тонкой коже перчатки очерчивала её скулу.
— Дай угадаю: этого не может быть правдой, Акасуна Сасори сгорел на складе, мне всего лишь снится сон. А что есть сон? И можно ли грезить наяву? Спишь ли ты сейчас или спала все эти годы, пока искала меня? — голос ласковый, точно у священника, отпускающего все грехи, рука по-отечески гладит покрывшееся испариной лицо. — Я не знаю, Рейко, явь это или болезненная фантазия. Я сам слишком долго бродил во сне и наяву. Но, как видишь, я перед тобой и я из крови и плоти. Видишь ли, ты поступила очень опрометчиво, не сменив дверной замок. Когда я похищал тебя из больницы, то украл из твоей сумки ключ и сделал дубликат. А когда отпустил тебя после нашего вторжения в мою бывшую квартиру, то проследил за тобой до этой квартиры. Ты сама, не отдавая себе отчета, указала мне путь. Не бойся, Рейко, сейчас ты не можешь пошевелить даже пальцем, не можешь произнести ни слова. Но зато ты все прекрасно слышишь и чувствуешь. Это седативный наркотик, который я когда-то вколол Инаеси Нарико. Я подменил твои таблетки. — Сасори достал из кармана пузырек, 5 минут назад стоявший на столе, из которого она выпила лекарства и, подцепив зубами крышку, открыл его, поставив на пол рядом. — Я подсунул тебе пузырек с наркотиком, ты выпила пилюлю. Одной небольшой дозы достаточной на час, но в крови, когда будут делать экспертизу, никто не найдет его, потому что все перекроет вся упаковка твоих антидепрессантов. — Акасуна достал прозрачную широкую трубку, насильно надивил на челюсть захрипевшей Рейко, не с первой попытки протолкнув в её рот фиксатор.
Акияма хрипло застонала, попытавшись замотать головой, но наркотик оказался сильнее её воли. Сасори затолкнул трубку в её глотку и, удобнее перехватив протезом под лопатки, приподнял её стан, по одной таблетке кидая в трубку. Капсулы одна за другой проходили свой быстрый путь по пищеводу к желудку, заполняя его всей упаковкой.
— Акияма Рейко, страдающая сильным посттравматическим стрессом, не смогла пережить весь ужас, который она прошла за 5 лет, несколько месяцев находясь в подвале серийного убийцы, побывавшая на играх Мастера и потерявшая единственную свою цель в жизни — убить Кукловода. Она покончила с собой, наглотавшись таблеток, погрузила свое тело в раствор в ванне для пластинации, о которой вычитала из личных папок Кукловода, которые полиция найдет в её шкафу. Её тело будет подвержено пластинации без удаления органов и выкачивания крови, но она сохранит свою нетронутую красоту.
Сасори вытащил трубку из глотки, и Рейко судорожно вдохнула, застонав и задрожав не слушающимся телом. Её едва не вырвало, но Акасуна вовремя зажал рот, запрокинув голову Рейко назад. С улыбкой высокомерного торжества и упоением негласного победителя он смотрел за внутренним сражением Акиямы, её слезы оросили руку хладнокровного убийцы, чье сердце билось так тихо, как не кричало её сердце в агонии.
— Как жаль, что ты не исполнила мое желание. Но, когда меня спасли, я осознал, что мое время еще не пришло. Пока я не передам свои знания. Быть может, со временем, я найду достойного ученика, что однажды увековечит мое тело. По правде говоря, мой покровитель, что приготовил мне документы, купил билеты в другую страну и заказал пластического хирурга, что изменит мою внешность, настаивал на том, чтобы я уехал не медля. Но ты ведь помнишь, что я всегда ненавидел ждать и заставлять ждать других. Есть кое-что, что я ненавижу еще больше, Рейко. Бросать незавершенную работу.
Рвотный рефлекс отступил, спазмы желудка утихли, смерившись со своей ношей. Безумный гений медленно убрал руку от мокрых губ Рейко, с уголка которой беспомощно стекала слюна. Пустым, ничего не выражающим взглядом она смотрела на своего мучителя, что, вновь приподняв её стан, смотрел на неё с восторженностью художника, наслаждающегося созерцанием своей, пускай и не самой популярной, но лучшей, глубокой и значащей для него работы. Он ласково провел по ледяной щеке, улыбнувшись краешком губ.
— Ведь ты мое самое лучшее произведение искусства. Кто-то ищет красоту во внешности, кто-то — в ласкающей душу музыке, поэзии, природе! Я искал красоту в вечности. Когда она была так рядом! Теперь я увидел сияние истинной красоты! Вот она! — самозабвенно воскликнул Сасори, чьи глаза горели огнем безумия и одержимости. Прижавшись щекой к щеке Рейко, уронившей голову набок как сломанная кукла, плачущей кричащими слезами, он неистово зашептал так, чтоб не услышал ни один не достойный правды человек: — Душа, погрузившаяся в пучину отчаяния, окунувшаяся в смолу порока, вкусившая скверну жизни, но вышедшая из неё девственно-чистой, сияющая подлинным сердцем, дарящего прощение. Ты простила меня, Рейко. Человека, что искалечил твою жизнь, тебя саму. Но ты не встала на путь, который, я думал, уготовила мне судьба. И который, я считал, уготован тебе. Ты воспользовалась выбором, который есть у всех. И ты не стала убийцей, выбрав прощение. Тело бренно — душа вечна. И я увековечу твою красоту. Твою душу.
Акасуна подхватил Рейко на руки, придерживая протезом за спину.
Наркотик ли это или понимание неизбежного — Рейко перестала бояться. Доселе бешено колотящееся сердце, словно почувствовавшая жар пламени птица, бьющаяся о прутья клетки, утихло так, что Акияма больше его не слышала. Как и не слышала ничего. Ни пьяную ругань соседей за стеной. Ни едва слышимое эхо музыки с улицы. Даже голос Акасуны. Она смотрела в грязный потрескавшийся потолок, сменившийся дверным косяком, белой краской в ванне, отдаляющейся с каждой секундой. Пахучая вода заполнила уши, попала в ноздри, заполнила горло, пробираясь к пищеводу, наполняя легкие. Тело забилось в конвульсивных судорогах, мозг отказывался умирать, когда тело сдалось на волю наркотика. А душа. А душа давно была мертва. И сейчас на Акасуну, рукой сжимающего её шею, придавливавшего ко дну ванны, смотрели пустые глаза куклы, тело которой деревенело с каждой секундой.
Его глаза — милость сотни ангелов с оборванными крыльями. Образ, размытый из-за слепнувших глаз и мутного раствора.
Темный попутчик, гремящий незримой цепью, слезы иссохшие в уголках глаз, несорванный крик с потрескавшихся, разбитых в кровь губ. Безумный Маэстро или всего лишь неоправданный гений. Кукловод, чьи нити сплелись по венам, пробрались к костям. Мое тело — твое. И ты кладешь меня под саван водной глади, и двери ларца с твоими игрушками-марионетками сомкнутся в виде крышки гроба последнего завершённого произведения искусства.
Я — последнее завершенное произведение искусства человека, чей лик носит много имен — Кукловод, Скорпион, Асори Накуса… Акасуна Сасори.
И сомкнут мою жизнь резные рамы, акварелью застынут черты лица, сохранив чистоту, неосквернённую старостью, не оскорбленную временем. Померкнет в гуаши смерти краски на лице. Закроются веки и тогда застынет красота этого мира в запечатленной вечности, что будет переходить из поколения в поколения, из уст в уста. Легенда о вечной красоте, подаренной неоценимым бессмертным гением.
***
Дело Кукловода.
14 апреля в 12:00 по вызову Учихи Итачи, после вскрытия МЧС двери по адресу…. было найдено тело Акиямы Рейко, подверженное пластинации, в наполненной химическим раствором ванне. В шкафу спальной комнаты были найдены все необходимые растворители. А так же папки с руководством по как по технике бальзамирования, так и пластинации. Иных отпечатков, кроме пальцев Акиямы Рейко, не найдено. Следов взлома не обнаружено. Смерть рядовой полицейской наступила за день до обнаружения тела. Причина смерти — передозировка антидепрессивными таблетками, найденными открытыми на прикроватной тумбе. Официально смерть Акиямы Рейко прошу признать самоубийством на почве нестабильного психического состояния и длительного невроза.
В ходатайстве Учихи Итачи о возобновлении расследования убийства его подчиненной суд отказал по причине отсутствия состава преступления.
Случаев бальзамирования тел в стране обнаружено не было. Суд признал по оставшимся останкам тела на складе, а именно по найденной обгоревшей руке, Акасуну Сасори официально мертвым.
Тело «Мастера» опознать по обугленным телам на складе не удалось точно так же, как и установить его личность. Службой безопасности под ответственностью агента Учихи Итачи, вернувшегося к исполнению обязанностей во внутреннем отделе, и спецагента Сенджу Хаширамы дело «Кукловода» подлежит официальному прекращению так же, как и дело «Мастера».
Дело Мастера прекращено под непосредственным началом начальника убойного отдела Джираи.
