«Идзуна! Мой бедный, ставший жертвой беспечной любви Мадары брат! Наверняка после долгого сна длиной в полгода у тебя роится множество вопросов, касающихся твоей судьбы, ну и, конечно же, хроники последних событий! Увы, боюсь, если ты читаешь это письмо, меня больше нет на физическом уровне, мое тело не выдержало после жестокой расплаты нашего „псевдо-бога“, имя которому „судьба“. В день, когда тебя раздербанили, прости за грубость, но так оно и было, тебе сделали пересадку печени и почки. Все шло вполне сносно, но прости, я не силен в медицинских терминах, твое сердце начало отказывать, клапан закупорился или что-то такое, тебе сделали вторую пересадку, но сердце не прижилось. Именно поэтому Мадара пошел на сделку со мной! Да, я понимаю, что сейчас ты напыщенно кривишь губы и изгибаешь бровь, мол, причем тут наш неудачник Обито. Все верно, Идзуна, Учиха Обито здесь ни при чем. Ведь имя тому, чье сердце бьется теперь в твоей груди, — идея! Позволь представиться, я — Мастер. Когда-то вынужденный носить имя клейма, дарованного мне кланом „Учиха Обито“. Я создатель системы, о которой ты сможешь узнать не только из этого письма, но и из громких новостей, пестрящих сейчас на каждом углу. Я был гуру, царем в своем скромном царстве из подполья клуба „Акацуки“, где я и мои верные соратники проводили бои насмерть и игры, потрошившие саму душу, выворачивающие её наизнанку, такой какая она есть. Их биографию и роли в моей…нет, теперь нашей шахматной партии ты узнаешь на других листах. Но позволь представить их тебе сейчас, даже уже почивших лиц: Карито Кадзуо, Сато Орочимару, Учиха Мадара, Дзимпачи Хидан, Инаеси Нарико, Зетцу. А сейчас позволь объяснить нашу систему. Я создал место, где люди могут, надев маски, показать свою истинную сущность. Под покровом анонимности им неведом страх „правосудия“ и „моральных устоев“. На этих играх наши соратники получали так же, как и все, свою пилюлю счастья: кто-то зарабатывал деньги от тотализатора и продажи органов несчастных проигравших и жертв „Потрошителя“, кто-то мог проводить свои эксперименты, а кто-то просто приносил своему лжебогу жертвоприношения. Да, мы занимались продажей контрабандных органов. Но кто не грешит в этом мире? Разве правильно делить на белое и черное? Его можно лишь сочетать, как инь и янь, для гармонии и баланса. Мы создали серийного убийцу Потрошителя, что убивал доноров, которых мы далее потрошили уже на столе хирурга. Я безуспешно искал по мольбам Мадары подходящего тебе донора, но, увы, нашел в последний момент — своей смертью. Верно, мое сердце бьется в твоей груди вместе с моим неугасаемым огнем. Я слышал, что человеку с пересаженным сердцем передаются мысли, идеи, мечты донора, ведь в нем теперь живет частичка его души. Идзуна, я отдал тебе не только свое сердце, но и свое детище: моих верных пешек, мою соратницу, Ооцуцуки Кагую, которая сейчас наверняка рядом с тобой. Глава якудза семьи Ооцуцуки, эта женщина станет тебе верной спутницей, матерью, наставницей. Как была мне. Ты можешь отказаться, нет, наверное, ты обязан отказаться от моего наследия. Я не имею права взваливать непосильную ношу на твои плечи после всего случившегося. Это твой выбор. Брать ли власть в свои руки или выбросить в урну. Но даже твой старший брат понимал меня и нашу систему, он видел в ней будущее. Так, может, и ты увидишь? Стать бессмертным Мастером, чье имя вызывает трепет, страх и уважение, или вернуться к Учихе Идзуне, каким тебя привыкли видеть окружающие. Выбор за тобой. В конце концов выбор — единственная истинная свобода, которая находится только в наших руках и ничьих больше. Проживи эту жизнь и за меня — неважно кем, Учихой Идзуной или Мастером.
С самым глубоким уважением и искрой надежды на мое воскрешение, Мастер!»
Листы письма шуршали полчаса, пока Идзуна до дыр вычитывал и перечитывал каждую строчку, каждый иероглиф. И, кончив четвертый круг, уронил руки на колени, истерично захохотав. Его звонкий, надрывный смех заставил содрогнуться даже Кагую, что бесцветным, бесчувственным взглядом смотрела на сотрясающегося мужчину. Учиха, прикрыв рот письмом, сполз по подушке. Глубокий вдох и выдох. — В-вы что, и правда думали, что я поверю в эту ересь? Это Мадара так решил надо мной пошутить? Где он? Сейчас выскочит из-за угла с хлопушкой и треклятым «сюрприз»? — Мне очень жаль, — Ооцуцуки с выражением глубокий скорби почтительно склонила голову. — Боюсь, ваш брат, Мадара, погиб. Он попал в аварию, его автомобиль вылетел с моста в реку. Сейчас его тело ищут. Но есть вероятность, что он выжил. Но я бы не стала уповать на призрачную надежду. — Это все какое-то безумие, клуб «Акацуки», Потрошитель, органы… Кагуя и не ждала иного ответа, поэтому, переглянувшись с Зетцу и неопределенно кивнув, она поднялась. Белый Зетцу вкатил в комнату инвалидное кресло. — Сейчас вы еще слабы, чтобы сами передвигаться. Но позвольте отвезти вас в нашу «операционную». Я хочу вам кое-что показать, быть может, тогда вы мне поверите. Идзуна никогда особо не общался близко с Обито вплоть до того, что не знал его почерка и толком не помнил голоса. Но увидеть труп воочию оказалось неприятным зрелищем. Бледно-синий будто только прилегший отдохнуть в гроб Обито возлежал в бархатном ложе внутри красного дуба в безупречном иссиня-черном костюме, на котором покоились скрещенные руки. — Я все не решусь его кремировать. — Ооцуцуки оперлась о гроб, с любовью смотря на мертвого Учиху. — Думала, может, ты захочешь с ним попрощаться, все-таки его сердце теперь твое. Поднявшись из инвалидного кресла не без помощи Зетцу, Идзуна неуклюже ухватился за край гроба, осматривая труп больше с подозрением, в попытке улучить обман, чем с любовью и благодарностью. Оттянув медицинскую рубашку, он обнаружил свежий рубец шва на груди и дрожащими скользки пальцами принялся за одежду Обито. И, лишь увидев идентичный свежий шов, шарахнулся назад. Если бы не вовремя подхватившие Зетцу, он убился бы головой о кресло. Тяжело дыша и хрипя, хватая ртом воздух, Идзуна только сейчас осознал, что вляпался в какое-то дерьмо, возможно, похлеще самой смерти. Кагуя никогда ни на чем не настаивала, она лишь оставила письмо, которое Идзуна перечитывал не один день. Ему дали возможность уйти, но перед этим предложили поставить на ноги. Ведь если он уйдет сейчас, то объявит всему миру, что жив, и возможности назад вернуться не будет. Но еще Идзуна понимал, что кто захочет отпускать живого свидетеля, ведь теперь он знал все. Из новостей, из полицейских данных, из слов самих якудза, все прочитанное в письме — правда. Мастер существовал, существовал по сей день в содрогающихся слухах. Он слушал, как люди с трепетом и ужасом поклонения произносят «Мастер», и его съедало восхищение вместе с завистью, что какой-то там неудачник Обито устроил в городе такое, что не уместилось бы и в одном кинофильме. Безумие. Он заразил город безумием. Жадный до власти и денег Идзуна с каждым днем забывал о том, что он полицейский и что у него вообще-то где-то есть брат Мадара, который то ли мертв, то ли сбежал. Спустя месяц реабилитации Учиха попросил Ооцуцуки показать ему видео с Мастером, если такие имелись. Одно все-таки нашлось, и Идзуна просматривал его до дыр, как когда-то читал письмо, не видя ничего общего между человеком на записи и известным ему Обито. — Ты тоже можешь стать таким, — уверяла Кагуя с улыбкой сестры-милосердия и глазами дьявола-искусителя. — Стать Обито? — Не только Обито. Ты действительно примешь себе это имя. Но главное — ты можешь стать Мастером. А Идзуна уже знал, что члены «секты», как он её называл, разыскивают Мастера. Пастве был необходим пастух. — Но, насколько мне известно, полиция накрыла клуб «Акацуки», где тогда вы собираетесь проводить игры? Новый клуб? Улыбка секирой натянулась, а глаза сощурились. Ооцуцуки неопределенно пожала плечами, заверив, что на это у неё уже есть свои грандиозные планы, к которым она приступит, как только Учиха даст свое согласие. И Идзуна согласился. Для него это была игра, всего лишь порыв авантюризма, шуточное приключение, из которого, если он захочет, всегда сможет соскочить. Кагуя и её племянники обучали его премудростям «Мастера», заставляя его не только говорить и ходить как Мастер, но даже думать как великий маэстро. Идзуна за полтора года подпольной жизни под эгидой клана Ооцуцуки не заметил, как вывернул собственную душу наизнанку, позволив Кагуе перекроить её по подобию души Мастера. Напыщенные, громогласные нотки в разговоре были теперь его амплуа. Вычурные жеманные жесты, резкие и дерзкие выпады. Громогласные, помпезные речи, каких жаждали зрители. Первым делом они смогли обмануть судью Данзо, который к шоку Идзуны оказался одним из зрителей клуба «Акацуки». Кагуя купила часть его владений под проект Замка Мастера, к строительству которого они приступили. Следом им удалось обмануть Орочимару и Какудзу, даже не заподозривших подмену. Идзуна прекрасно справлялся со своей ролью, внушив себе, что виной всему — сердце Обито, чья циркулирующая кровь вдохновляла и окрыляла его. Он полностью слился с маской Мастера, позабыв о существовании Учихи Идзуны, оказавшегося в плену собственных амбиций. И тогда Мастер вернулся, явив лик в своей нескромной обители. Царь в собственной простирающейся на целый замок клетке.***
Судьба смеялась как оскалившийся шакал, упивающийся сладко-металлическим вкусом крови, стекающей по ровному ряду острых клыков. И смех это был истеричным, язвительным припадком. Так смеялась сама жизнь в лицо застывшего Учихи Мадары. Полицейского, переступившего через собственную фамилию, растоптавшего честь, плюнувшего в лицо слепой Фемиде и просмеявшегося над всеми чужими судьбами. И этот плевок вернулся ему обратно в лице единственного родного и всегда любимого человека, который оказался жив. Учиха Идзуна. Лжемастер улыбался словно Мадара. Как в кривое зеркало смотрелся старший Учиха, не желая верить единственному глазу. Идзуна мертв. Его убил Учиха Обито. Отключил от аппаратов, поддерживающих на тонкой ниточке жизнь! Этот демон, принявший облик родного брата, не его Идзуна! Нет! Никогда! Иначе все, все, что он делал и ради чего жил, окажется пустым, бессмысленным! Нет, нет, нет! — В чем дело, Мадара, неужели не признаешь родного братца? — С фривольно-распущенной дерзостью Идзуна откинул ненужную более маску и прошел вперед, распростерев объятья. — Я вот по тебе почти соскучился! — И-идзуна? — сколько боли и страха таилось в голосе Мадары — непривычно тихом и надломленном, как расстроенный рояль. — Собственной персоной! — щелкнул пальцами Идзуна и хлопнул в ладоши. — Каюсь, каюсь! Мне следовало выйти с тобой на связь! Но, видишь ли, у Мастера столько забот! Гостей встречай, пытки придумывай, речи толкай! Ни минуты свободой на себя самого! — Идзуна? — тупо переспросил Мадара. Идзуна удивленно заморгал, вид Мадары пугал: побледневший, как смертельно больной на своем смертном одре, голос хрипел так, словно горло сжали в тиски безжалостные пальцы. Он смотрел на Идзуну как-то по-идиотски, уставившись, как малый ребенок, разглядывающий восьмое чудо света. Приоткрыв сухие потрескавшиеся губы с такой скептичностью, презрением и в тоже время надеждой, Мадара так вглядывался в его лицо, что Идзуну передернуло. — Да я это, я, — беспечно подтвердил Учиха-младший и схватил Мадару за руку — в доказательство, что он не призрак и не больное видение. — Но почему? — Почему? Наверное, следует начать с как. Видишь ли, Обито меня спас! Старый добрый Обито, он завещал мне свое сердце и вместе с ним передал свой «бизнес», свою бессмертную волю и верных сподвижников. Он знал, что только я смогу поднять из пепла его идею! Кагуя все это время заботилась обо мне, помогла восстановиться после операции, обучила и показала, что к чему, чтобы быть истинным Мастером. — Кагуя? — все тем же оторопелым, тупым тоном переспросил Мадара и отдернулся от руки родного брата, как от укусившего огня. — Ооцуцуки Кагуя? — воскликнул он в гневе. — Ну да, три годика назад она сказала, что ты вел дело Потрошителя, а после небольшой аварии пропал без вести, но по слухам жив и здоров. А вскоре я и сам навел справки о том, что с тобой все в порядке. — Если ты знал, почему не нашел со мной встречи? — Почему, зачем, как. К чему эти вопросы, у тебя была своя жизнь, у меня — своя, не вечно же мне ходить за твоей пазухой, как малое дитя! Вспыхнувшая ярость заклокотала в груди бывшего Неведомого. Мадара схватился за сердце, пронзенное острым невидимым клинком. Он задыхался. Сильно билось его сердце и сильно волновались его мысли. Ему стало душно и тесно. Побледневший рассеянный и напуганный Мадара походил на раненного человека, вытерпевшего сильную физическую боль. Его брови были сдвинуты, губы сжаты, а воспалённый взгляд лихорадочного блестел. Сжимая лацканы пиджака, он смотрел под ноги, нечленораздельно хрипя. Идзуна угрюмо нахмурился, как обидевшийся на своего родителя ребенок, сюрприз которого не оценили по достоинству. Мадара был оглушен, ничего не слышал, кроме странного свиста, ничего не ощущал, кроме полыхающего в груди пламени. Кагуя. Гребанная Кагуя! Как она посмела! Зря он не остался в комнате собрания шайки и не убил её собственными руками! Все это время эта сука забавлялась с ним, пока он считал, что умело играет на её чувствах, выманивая информацию. Он плел паутину внутри паутины, даже не подозревая, что сам запутался в чужих и собственных сетях. — Почему, Идзуна? — голос прошелестел как звон битого стекла. — Почему ты пошел на это? Почему позволил собой манипулировать? — последнее вырвалось истеричным выкриком. Вены вздулись на побледневшем лице, а капилляры сеткой покрыли глаз. — А? Манипулировать? О чем ты? Я согласился стать Мастером по собственной воле! Ты даже не представляешь, какую я власть заполучил в свои руки! Боже мой, я всегда считал, что выше денег ничего нет! Но как я ошибался! Власть — единственное, за что следует сражаться, умирать и убивать! Я умер из-за денег, но воскрес благодаря связям и жил во имя власти! Я продолжил дело Обито, спасшего мне жизнь! За что я очень ему благодарен. — С искренней покорностью и благовонием Идзуна сделал неопределенный жест рукой вверх, воздав почести давно усопшему родственнику. — Благодарен? Уставший шепот растянулся в протяжное шипение из-за стиснутых зубов и разразился оглушающим воем хохота. Мадара смеялся как припадочный больной, вскинув руки и запрокинув голову, смакуя всю иронию, всю потешность и абсурдность ситуации. Он взвыл, едва не проскулив сквозь слезы, на которые не был способен, и схватился за голову, сгорбившись под непреодолимой тягой правды. — Мадара, успокойся, теперь я здесь, могу поделиться с тобой работкой, это весело! Давай как в старые добрые времена... ахгр. Выстрел разразился громом, как протяжная басовая нота. Пуля вонзилась в беззащитный лоб, откинув отдачей продолжавшего говорить Мастера. Мужчина, пошатнувшись на все еще крепко стоящих ногах, будто не осознав, что тело его мертво, глухо прохрипел и завалился на спину, раскинув руки, которые так и не дождались нежных родственных объятий горячо любимого родственника. Брата, что слепо любил его и жил ради мести за его смерть, а обнаружил живым и невредим, своим злейшим врагом, за которым он гонялся годы своей никчемной жизни. Так слепо любившим, что готов был убить. Стоя с все еще вскинутой рукой, в тиски сжимая пистолет, из которого вырвалась пуля-дура, нашедшая свою цель, Мадара рухнул на колени и ударил себя по лицу свободной рукой и пистолетом, взревев протяжным воющим криком. Как волк, оплакивающий свою разбитую стаю. Стоящая на верхнем мостике Рейко прижимала к губам ладони, заглушив визг испуга. Она подпрыгнула и вскрикнула, когда выстрелил Мадара, и, дрожа всем телом, боялась пошевелиться. Шаги рядом отдалялись. Сасори направился к соединяющей мостики лестнице, и Рейко только из-за этого нашла в себе силы кинуться следом, чтобы не отставать. Сердце Акасуны зашлось от некой праздничной торжественности. Тело Мастера лежит в другом конце, всего в двух метрах от него, мертвое, сокрушенное и неподвижное. И, остановившись рядом, смотря в дырку от пули точно по центру и на скупую струйку крови, Сасори не мог не возликовать. — Это он? Ведь, по правде говоря, Сасори даже толком и не помнил, как выглядел Учиха Обито, только типичные для всех Учих черные, как смоль, волосы, бездонная темнота глаз и какое-то общее сходство черт лиц. Стоящий на коленях Мадара завалился на бок, завыл и уткнулся макушкой в перила, устало прохрипев. Как контуженный, он смотрел в одну точку, не слыша и не видя. Рейко остановилась рядом и, бросив беглый взгляд на труп Учихи Идзуны, отрицательно качнула рукой. — Это не Учиха Обито. Учиха Обито мертв давным-давно. Еще во время дела «Потрошителя». Это… — Учиха Идзуна, — сипло прошептал Мадара со странной нежной улыбкой. — Ты все знала, Рейко. Знала, но не сказала. — Знала, — бесчувственно подтвердила Акияма и, присев на корточки рядом с вытянувшимся Мадарой, без тени сожаления и раскаяния взглянула прямо в глаза. — Знала. Тобирама раскрыл его личность, но скоропостижно умер, не успев явить миру правду. А я удалила все записи об этом. — Почему ты мне не сказала? — Учиха откинул голову, с некой усталостью исподлобья смотря на эту безэмоциональную собранную собственными руками куклу. — Почему вы не рассказали мне правду? Вы знали с самого начала, что Кукловод — это Акасуна Сасори. Но вы тоже промолчали. — Если бы я сказал, ты не стала бы шпионить для меня в полиции, — признался Мадара. Больше не было смысла в масках, красивой лжи и высокопарных речах. — Видите, как похожи наши ответы. Если бы я сказала, что нынешний Мастер — ваш горячо любимый Учиха Идзуна, вы бы не стали помогать Сасори с его Реквиемом. Рейко поднялась, оттряхнув колени, ища Акасуну. Убийца поднимался по лестнице в сторону завода, потеряв интерес к их разговору сразу, как только получил нужную информацию. Учиха Обито в любом случае был мертв. Как и нынешний Мастер, кем бы он ни был. Сасори ускорился, и Рейко поняла, в чем дело: автоматические, но заевшие, искрящиеся рождающимся огнем двери, соединявшие мостики, открылись, и детектив Учиха пробирался к ним со скоростью и грациозностью пантеры. И Рейко ушла. Не сказав ни слова на прощание, не взглянув. Не утешив. И, смотря вслед уходящему паучку, которого Мадара, как бы тому не противился, считал лучшим, Учихе стало по-настоящему жутко. То, что создал Кукловод, и то, что создал он сам. Идеальная марионетка. Без чувств, без эмоций. Хладнокровная машина, слепо исполняющая приказы. Вот только чьи именно? Акияма Рейко всегда была куклой, ищущей своего хозяина. Только эта кукла превзошла своего господина. По крайней мере, одного. Итачи бежал по мостику, держа пистолет наготове. Он видел, как Сасори и Рейко поднялись на верхний мостик, ведущий к заводу с другого этажа. На пути лежало тело, рядом с которым сидел Мадара, вытянув ноги и облокотившись о бок. В Луже чужой крови. Учиха затормозил, оглядев невменяемого дядю, и прошел ближе к телу. В стороне лежали сиротливо брошеные пистолет и маска Мастера. Не может быть! Итачи вглядывался в лицо, несомненно знакомое, типичное Учиховское, но ни как не Обито! Кто? Кто этот человек? Итачи только приоткрыл уста для вопроса, как Мадара опередил, выплюнув сквозь смешок: — Идзуна. Идзуна — имя, пропитанное болью, скорбью и кровью. Если бы боль можно было назвать, именем бы ей стало «Идзуна». Итачи не мог осознать смысл услышанного сразу, присел на колени, дотронувшись до плеча, будто проверяя, не оживет ли из собственного праха бессмертный Мастер. — Этот ублюдок Обито сделал меня. Я считал, что ничего страшнее боли быть не может: смерть брата от руки Обито. Но эта тварь сделала кое-что куда изощреннее и страшнее. Он отомстил, ударив по больному месту. Лишил меня любимого брата и вернул его в самом ненавистном мне облике — в виде Мастера. Он отдал сердце Идзуне только с одной целью — сокрушить меня. Привести мою жизнь в полный крах. И он победил. — Речь Мадары была мягкой, с торопливой невнятностью, но перенесенное потрясение и скорбь наложили свой отпечаток, чуть замедлив речь, придав ей сходство со старыми часами, которые забыли завести. Он лениво вертел в руке пистолет, даже ни разу не взглянув на рядом сидящего Итачи, вглядывающегося в лицо Идзуны с дыркой во лбу. Учиха-младший перевел дрожащий взгляд на Мадару. Он все понял. Кто пустил пулю, поставившую точку в этой сатирической истории. Мадара наконец-то поднял голову в тот момент, когда Итачи зацепился за ускользающие фигуры убийцы и его жертвы. Проследив за прицелом глаз Итачи, Учиха злобно оскалился. — Что, Итачи, думаешь, Рейко станет тебе девушкой или женой? Она конченая. В ее жизни есть только один мужчина, нет, человек, Сасори Акасуна. И она отнюдь его не ненавидит и не любит. Он цель ее жизни. — Не тебе это решать. — Итачи закрыл глаза Идзуны и, стиснув зубы, попытался совладать с собственными чувствами. Слишком многое он увидел за один вечер. Полиция не должна найти это тело. Но что он может сделать? Как скрыть следы преступления? И слишком расслабленный, потерявший опору Итачи не заметил странных ноток в голосе Мадары. Словно угасающая мелодия, подходящая к своему концу — тревожная и скорбная. — А знаешь, что случается с людьми, которые достигают цели? Они теряют смысл в жизни. Короткий щелчок, и один точный оглушающий выстрел, будто хлопушка, от которого Итачи резко обернулся, но тут же зажмурился от брызнувшей в глаза крови. А, быстро открыв, упустил момент-колибри, пуля уже вышибла мозги, оставив белесо-кровавый след на мостике из дырки в виске. Мадара завалился на спину, сползая вниз, дымок выходил из открытой раны, как и из еще не остывшего дула пистолета. Кровь подтекла к коленям Итачи, что сидел слишком близко, чтобы почувствовать запах смерти, ставший родным. Итачи пропах им и, быть может, никогда не сможет смыть с себя чужую кровь, которую пускал не своими руками, но которая всегда оставляла следы на его руках, как сейчас, нелепыми брызгами стекая по его лицу. Учиха Идзуна лежал поперек моста с раскинутыми руками, не нашедшими теплых объятий. Учиха Мадара лежал недалеко, поджав колени, захлебнувшись в собственной мести, дошедшей до края, где нет места дыханию жизни. И смотрел пустым помутневшим глазом, который наконец-то больше никогда не увидит этот дрянной мир.***
Ловушка. Не только склад, но и завод были оцеплены плотным кругом вооруженных полицейских снаружи. Тяжелая артиллерия из бронежилетов, пахнущих свинцом огнестрельного оружия, которое не ведает жалости к своей цели. Сирены разрывали забытое богом место, превратившееся в свалку. Из-за небольшого грязного, покрытого сеткой паутины окна Сасори наблюдал за сжавшимся на их свободе кольцом. — Кисаме говорил, что в прошлый раз они с шайкой Мастера проникли сюда через заброшенную ветку метро. — Рейко стояла в тени, как опытный хамелеон, слившийся с обстановкой. Тревожный топот тяжелых ботинок. Холодное дыхание адской гончей в лике слепых блюстителей правопорядка. Они наверняка уже заполнили склад собой, как полчище муравьев. И совсем скоро поглотят своим черно-синим маревом и нефункционирующий завод. — Как пробраться к той ветке? Акасуна спрыгнул с горки коробок, возвращаясь в тени, где пряталась Акияма. — Тот переход с мостовыми, что соединяет два здания. Под мостами, где была «мусорка», есть прорытый туннель, к нему можно выбраться либо по лестницам с мостика, либо через первый этаж завода, где находится камера для сжигания мусора. — На мостике сейчас наверняка полиция. А значит придется пробираться через сам завод. — Может, лучше будет…. — Ты уверена, что хочешь закончить то, что собиралась сказать? — с раздражённой холодностью процедил Акасуна, смерив Акияму надменным взглядом. Рейко сокрушенно закрыла глаза и последовала за убийцей совсем как тогда, в Осаке. Только цепи были невидимы и неосязаемы, но все равно тянули за собой, не позволяя отступить от Акасуны. Пока две тени искали выход в царство теней, Итачи проскочил через разблокированную дверь, которую снова предусмотрительно сломали Рейко с Сасори. Открывалась она теперь на 30 секунд раз в 3 минуты. Казалось бы, всего ничего, но какую ценность они имели сейчас. Когда исход финальной битвы зависел даже от секунды. Учиха пробирался сквозь лоно тьмы, где не было ни единого источника света. Лишь инфракрасные очки, превратившие стены в зелено-красный мир. Пробежавшая под ногами крыса блеснула налитыми кровью глазами и умчалась в дальний угол под дулом вскинутого на неё пистолета. По-кошачьи тихие шаги перемещались как поступь призрака: появлялись то в одном, то в другом коридоре, заставляя вздрагивать и сжимать ствол до боли в пальцах. От спертого, душного воздуха пот застилал глаза пробирающегося сквозь тьму детектива. Итачи спускался с третьего этажа на второй. Спецгруппа сообщила о начавшемся пожаре, нашедшем свое начало в развороченной панели управления дверьми, и дала совет Учихе немедленно возвращаться назад. Но Итачи не мог ни повернуть назад, ни сообщить о найденном серийном убийце. Это его битва, не полиции. И Учиха изволил остаться волком-одиночкой, уверив, что в подкреплении нет надобности. Второй этаж выходил длинным балконом на 1 этаж, который перекрывали перила, внизу стелился густой туман дыма от медленно, но верно подбирающегося пожара, вспыхнувшего от маленькой искорки. Совсем как их история. Зорким взглядом детектив ухватился, следя из-за укрытия, за открывшиеся просторы исполинских машин в закрытых друг от друга пластиковыми противоударными призрачными дверями отсеках. Вдоль такой стены пробирались Сасори с Рейко. Итачи навел пистолет на Акасуну, но как назло цель перекрывала Акияма, идущая сбоку, выставив себя своеобразным щитом. Прорычавший от собственного поражения Учиха ринулся к лестнице и, миновав преграду ступеней, летел по направлению к медленно открывшейся двери, которая захлопнулась под лязгнувшей по ней пулей. Сасори и Рейко вздрогнули и обернулись к закрытому механизму, на котором остался след от ударившего свинца. Несколько оглушительных залпов обрушились на помявшийся, но не поддавшийся воли свинца пластик. Сасори схватил Акияму, выставив живым щитом, и попятился через весь отсек мимо застывших монстров, которые когда-то низвергали огонь. От подземного тоннеля под мостами их разделяло еще три отсека. Следующая дверь откроется через 2 минуты. Как только откроется их, откроются все, и детектив Учиха проскочит к ним. С одним нюансом. Двери открывались одна за другой. Сначала та, за которой стоял Итачи, затем их. У детектива было преимущество в несколько секунд, но даже за это время сложно преодолеть расстояние. Щелчок. Дверь поддалась вверх, и Акасуна с Акиямой проскочили вперед и, пробежав немного вперед, остановились, чтобы удостовериться в своей безопасности. Но потерпели полный крах. С неимоверной скоростью Итачи, словно молния, мчался в закрывающуюся дверь и, завалившись на спину, прокатился прямиком под лязгнувшими невидимыми зубьями. Сасори схватил Рейко за запястье и ринулся к следующей закрывающейся двери. — Мы не успеем! — в нахлынувшей панике запищала Рейко, но Акасуна мертвой хваткой сжал её запястье и прибавил скорости. Он знал, что детектив Учиха не будет стрелять в Рейко на поражение. И, пока она рядом, пуля ему не угрожает. В тот раз он промахнулся и сейчас промахнётся, даже если решится выстрелить. Сасори проскочил между пустотой створок. Дверь, поддавшись влево, достигнув своего предела, двинулась обратно вправо. Выстрел прогремел слишком не реально. Как детская хлопушка. Хлопнула и замерла, разбросав свое конфетти в виде брызнувшей крови. Сначала Сасори показалось, что подстрелили его — такая тяжесть одолела все его тело. Но когда меж закрывающейся двери руку Акасуны потянуло вниз, назад, он понял, что не он падал, а Рейко. Пронзенная пулей точно в ногу Акияма завалилась на землю, но вторая пуля не заставила себя ждать и просвистела над головой нагнувшегося Акасуны. Он разомкнул пальцы и откинулся назад, но не успел одернуть руку. Дверь сомкнулась. Рейко приподнялась на локтях, рыча от боли, распирающей левую ногу, и смотрела на протянутую руку Сасори и закрытую дверь, не понимая, как такое возможное. Рука сползла и сиротливо шмякнулась на пороге, оставив кровавый след на прозрачном пластике. Дрожавший расширившийся в ужасе взгляд Сасори смотрел на искаженное лицо Рейко по ту сторону двери. Он услышал странный раздавленный, сплющенный звук. Через метель сверкающих искр в глаза и конфетти, красного и белесого, мягкого, как стружка. Так выглядела его собственная изнанка. Сасори заорал диким голосом в брызнувшем фонтане крови. Отшатнулся назад на дрожащих, подгибающихся ногах и рухнул на колени, скрючившись и сгорбившись, схватился за кровоточащее предплечье, оставшееся от оторванной руки. Хриплый стон лился из разинутого рта, слюна стекала по подбородку вперемешку с солеными слезами, застелившими глаза. От шока и боли Акасуна в полуобморочном состоянии завалился на бок, свернувшись в позе эмбриона, пытался зажать развороченную руку. И слышал свист. Чертов свист, заглушивший все, даже собственный вопль, в котором он орал истерзанным зверем. — Больно! Больно! Больно! Как мантру он повторял это слово, будто если он придаст ей форму, то боль могла утихнуть. Лежащая по ту сторону Рейко не могла пошевелиться, беспомощно таращилась на лежащего Акасуну, чей крик не могла слышать из-за идеальной звукоизоляции. Но боль которого чувствовала. Итачи рухнул на колени рядом с Акиямой, сорвал с себя форменную куртку и, свернув жгутом, перевязал подстреленную ногу Рейко. — Прости, что подстрелил тебя, но иначе я не мог, — с сожалением и раскаянием прошептал Итачи, но Рейко как лягушка ползла к двери, уткнувшись ладонями в стекло, и издала нечленораздельный хрип, как у подстреленного животного в последние секунды жизни. Она рыдала, как рыдает ребенок, держа в руках любимую сломанную куклу. Кричала своими устами за чужую боль, недосягаемую для оторопевшего детектива Учихи. Парализованный такой отравляющей и ранящей правдой, он не мог пошевелиться: ни помочь, ни остановить Акияму. Карабкаясь по двери, она поднялась, качаясь из стороны в сторону, сгорбившись и опираясь на здоровую ногу. Билась в дверь, остервенелым необузданным порывом, молотя треклятую преграду, колотила ладошками, разбивая в кровь огрубевшую кожу. А когда раздался щелчок, затрепетала как цветок на ветру, прорвалась сквозь открывшуюся преграду, хромая, кинулась к лежащему на боку рычащему сквозь стиснутые зубы убийце и рухнула на колени. Итачи прошел вперед, скорее заученным движением, тело само двигалось, пока Учиха пытался осознать происходящее. Рейко упрямо тянула Акасуну за целую руку и, заставив встать того, стала ему опорой. Едва держась на ногах, она побрела к следующей двери, ведя за собой Кукловода, закинув его руку себе на плечо. Следующая дверь издевательски сомкнулась, и её щелчок показался смехом в лицо. Так близко, всего несколько шагов, но сейчас полицейской это расстояние представлялось непреодолимой пропастью, тернии которой она не способна вынести на своем пути. — Черт! Черт! Черт!!! — последнее она закричала во весь голос и упала на колени — Акасуна перестал двигаться и потянул её следом. Он обессиленно упал. Увидев, что глаза художника закрыты, Рейко, ударившись в панику, затормошила его. Искривлённое в муках лицо исказилось до неузнаваемости — бледнее обычного, мертвенно-синего оттенка, брови сдвинуты в судороге, а рот искривлён поджатыми губами. — Рей-ко, вы-та-щи ме-ня, отсю… — Сасори зашелся тяжелым кашлем и, глухо простонав, попытался встать, но рухнул обратно. Из последних сил он заставлял себя говорить, голос его скрипел, как поломанные старинные часы: — Ты должна доставить меня на квартиру и забальзамировать, несмотря ни на что. Постарайся, Рейко. — Нет, я не могу, — осипшим от слез голосом пролепетала Акияма, тараторя. А когда Акасуна открыл наливающиеся свинцом очи, продолжила более уверенно и энергично: — И не потому, что отсюда невозможно выбраться! Нет, нет! — закачала головой, если слов будет не достаточно. — Я просто не могу. — Почему? — Сасори приподнялся, и не без помощи Рейко оперся слишком одеревеневшей правой рукой о холодный металл махины, в оковах которой они оказались. Говорил он мало и неохотно, через силу, скрипя словами, а в сконфуженных движениях таилась обреченность. — У тебя был выбор, Сасори. Твоя история, я, правда, поняла её. Все поняла. Ты считал, что у тебя не было выбора. Но он был у тебя, и ты сам его сделал. — Соленные бусинки стекали по щекам из кровоточащих слезами глаз, и в легкой трепещущей дрожи Акияма сжала руку Акасуны, сцепив в обеих ладонях, и смотрела так, как ни одна жертва никогда не смотрит на своего истязателя. Никогда доселе Сасори не видел такого взгляда: мутного от слез, но чистого в своих помыслах и чувствах. — А я сделала свой — я не убийца. Несмотря на боль и бессилие, Акасуна нашел в себе силы, чтобы рассмеяться. Точнее издал нечто наподобие смеха: трескучее, как стрекот цикады, скорее даже хриплое шипение раздавленной змеи. — Это не убийство, Рейко… Если ты боишься закона… — Закон здесь ни при чем! — протестующе воскликнула Акияма и стиснула пальцы Акасуны сильнее, доказывая решимость и правдивость своих слов. — Я не убью тебя, потому что я не убийца! Потому что я не чья-то марионетка! Я Акияма Рейко! Акияма Рейко, что любила и любит Асори Накусу! Та, что ненавидит Кукловода! И… Я… я… я… что прощает тебя, Акасуна Сасори. Сасори не мог понять, что за странная боль появилась в его груди. Намного сильнее той, что терзала его руку и всю правую часть тела. Будто резкий толчок в грудь — такое ли ощущение, когда тебя сбивает машина и скидывают с обрыва без дна. Нет, совсем не то. Как утопающий на дне реки — захлебывающийся и беспомощный. Нет, намного хуже. Будто сердце на мгновение вырвали из тела, но упрямая мышца дернулась обратно и отдала пульсирующей болью по всему телу, принеся после себя легкость. Цепи, тяготившие плечи, рушились под молотом слов Акиямы Рейко. Он взглянул в лучистые серые глаза, откуда смотрели два его крохотных отражения. — Я люблю тебя, я понимаю тебя и я прощаю тебя. Я больше не желаю тратить свою жизнь на ненависть к тебе. — Ты хоть понимаешь, что я не люблю тебя и всего лишь играл на твоих чувствах в ту ночь, чтобы ты согласилась помочь мне? — Я все это понимаю, мне ничего от тебя в ответ не нужно. Его сотряс болезненно-нервический смех — слабый и тихий. Акияма Рейко размывалась в глазах Сасори, как призрачный мираж, явившийся путнику в бескрайней жестокой пустыне. И он цеплялся за это видение, сам того не осознавая, сжимая пальцы на пальцах Рейко. И не мог в этот момент понять Кукловод, что плачет, ведь слезы эти принадлежали Акасуне Сасори. И не было более прекрасной и чистой картины, какую мог повидать человек на своем пути чем та, что увидел Сасори в растрепанной, заплаканной девушке, уставшей, подстреленной, со следами чужой крови и грязи на лице, разбитыми царапающими его кожу ногтями, бесцветными мутными глазами, излучающими настоящую любовь. — Дейдара, я был неправ, — с сокрушением павшего в бою рыцаря произнес Акасуна, смотря сквозь Рейко, и впервые за все время улыбнулся так, как улыбался только будучи студентом. — Я искал истинную красоту в вечности, когда она была так рядом. Теперь я вижу сияние истинной красоты. Сасори потянулся к лицу Рейко правой рукой, желая дотронуться, почувствовать подушечками пальцев то, к чему тянулся, но не видел все эти годы. Но правой руки больше не было - только кровоточащий обрубок, совсем как он сам. — О чем ты? — непонимающе спросила Рейко. Но Сасори качнул головой в сторону и, не поднимая взора, с ироничной улыбкой обратился: — Детектив Учиха, увидите Рейко. Все это время стоящий подле них Итачи оставался негласным свидетелям. Он не нашел в себе силы ни скрутить Акасуну, ни выстрелить. Он понимал, что с таким увечьем, если вовремя не оказать ему медицинскую помощь, он умрет от потери крови. Да и не хотел Итачи убивать его на глазах у Рейко. Вынесла бы она еще и эту смерть, тем более после того, в чем призналась. — Пожар разрастается. Но вы можете выйти через подземный тоннель в ветку заброшенного метро. Под мостовой. Когда дверь откроется, она выпустит сюда клубы огня, но и вы успеете выскочить прежде, чем огонь распространится. — Голос Акасуны слабел и угасал с каждым словом. Сасори устало накренился в сторону, расслабив пальцы, но Рейко протестующе сжала хватку. — Нет! Мы вытащим и тебя тоже! Тебя будут судить! Я клянусь, что тебя отправят в психиатрическую больницу, тебя не посадят на электрический стул! Итачи ударил Акияму ребром ладони по сонной точке на шее и, подхватив, взвалил на плечо. Двери по ту сторону, откуда они пришли, открывались, пропуская в каждый сектор клубы слепого огня, догнавшего их. — Да, и еще, детектив Учиха, как вы думаете, что такое истинная красота? Итачи остановился, нахмурился, из-за чего лицо его казалось в этот момент еще старше, и кинул на умирающего, но счастливо улыбающегося серийного убийцу тяжелый, вдумчивый взгляд. — Не знаю, мне некогда думать в этой жизни об её эстетической стороне. — Когда-нибудь обязательно откройте глаза и посмотрите на жизнь. Быть может, и вы найдете ответ на мой вопрос. Итачи ринулся в сторону выхода из последнего отсека. Задняя дверь открылась. Распирающее огненно-красное облако ворвалось в сектор, обдав лижущим жаром плавящийся металл. Последняя дверь открылась, и Итачи выбежал под взорвавшийся за его спиной сноп искр, ударивших по тут же сомкнувшемуся механизму. Пожар разрастался, и вскоре он поглотит весь завод. Искры разлетались, взрываясь новым золотым снопом. Двери выбило огнем, что передался по всему помещению. Учиха кинулся под мосты, ища треклятый тоннель. Найдя зияющую полость, он нащупал первую ступеньку и спустился по крутой лестнице, повязнув в сточной воде вперемешку с грязью. Тоннель вел в две стороны, и детектив, взяв Рейко на руки, направился в одну из них.***
Боли не существует. Она лишь сигнал мозга, сообщающего о физическом повреждении, нанесенном оболочке. Если бы только избавиться от тела, сделав его идеальным. Сотворенным собственными руками. Стать куклой без бремени боли. Без чувств и эмоций. Без воспоминаний. Тело Акасуны Сасори осталось лежать на складе, истекая кровью. А истинный Сасори находился там, куда нет входа посторонним. Прошлого уже нет, будущего еще нет, есть только краткий миг настоящего. Сасори с легкостью марионеточника одним мановением мысли переключал картинки перед глазами, что менялись подобно слайдам. И юноша, не двигаясь с места, мог оказаться в любой точке за одно нечаянное моргание век. То он ступал по резной лестнице музея, в котором работал под именем Асори Накусы, то поднимался по серым ступеням универа, то стоял посреди своей комнаты в Токио, то сидел возле трупа Сакуры. Все запечатлённые мгновения пленки его памяти, что коллажам выстраивались в шеренгу. Но очередной слайд закинул парня в пустоту. Не было здесь ни людей, ни кукол, ни декораций. Лишь он наедине… с кем? — Кто ты? — Сасори Акасуна, — не колеблясь, ответил художник. Легкое прикосновение к плечу не вызвало дрожи. — Кем был Сасори Акасуна? — Художником из Токио, что учился в университете культуры. — И это все? — Первый свидетель по делу Потрошителя. Человек, что убил Потрошителя и вернул вечную красоту Инаеси Нарико. Невидимая ладонь так и не исчезла, оставшись тяжестью на его стягивающем мышечной болью плече. — Но кем был Акасуна Сасори до этого? Сасори моргнул, и переключенный слайд перенес его в уже забытую им квартиру. Его квартира. Нет, бабушки. Что взяла к себе одинокого маленького мальчика, потерявшего своих родителей. Акасуна свысока холодным и безразличным взглядом наблюдал за мальчишкой, что сидел на полу, смотря в одну точку, пока бабушка переговаривалась с людьми, что разлучили его с остывшими телами родителей, которых он даже не увидел. Их образ туманным маревом расплылся в слайдах, не позволяя собрать единый образ. — Кто это? — спросил голос. — Невинная душа, что не познала еще всю скверну этого мира. Нет, уже познавшая боль и тоску. — И что сделала это душа? — Перевела всю свою боль на холст бумаги. — Верно, сублимация. Поэтому мальчик занялся искусством? Бестелесные ладони легли на глаза парня, перекрывая обзор. — Ты предпочел не замечать, игнорировать боль. Уже с самого детства. Так кто ты? — Серийный убийца — Кукловод. — Для чего ты убиваешь этих людей? — Чтобы сохранить их истинную красоту до того, как жизнь их опорочит. — Как красиво ты завуалировал инстинкт убийцы, — лукаво протянул голос Нарико. Сасори тут же отбросил потяжелевшие, приобретшие вес руки и обернулся назад, где его встретил оскал маски Потрошителя. Голова, наклоненная вбок, черные запятые, гипнотизирующее и пугающие. Белые патлы змеями развивались в пустоте, а руки, увенчанные оружием, тянулись к художнику, будто моля об объятьях. — Ты убиваешь, потому что чувствуешь власть над жизнью, потому что ты способен контролировать ситуацию. — Я убиваю во имя идеи. — Идеи! — провозгласил Потрошитель, очертив круг в воздухе. — Великая бессмертная идея! Ах, вы так похожи! Не находишь? — Сасори видел, как отверстие для рта оскалилось, и высунулся кончик заостренного языка. — Человек — тлен, но идея бессмертна! С надменным взглядом Акасуна отвернулся от Потрошителя, презрительно усмехнувшись. Но Потрошитель, вытянув указательный палец, не собирался на этом останавливаться. — Я поняла, в чем дело! Ты просто трус! — Трус? — Мальчик, испугавшийся смерти. Смерть забрала у тебя всех. Родителей. Потом бабушку, не так ли? Акасуна вздрогнул, по коже пробежался колючий холод, а на щеку упало несколько капель. Он поднял голову, и град слез неба оросил его лицо. Сасори стоял на кладбище возле могилы бабушки, где еще лежали свежие цветы. — Старость отняла её у тебя. И мальчик остался совсем один. А потом… потом пришла я. Потрошитель прошел мимо, и картинка резко сменилась на аудиторию в универе, где сидели когда-то живые одногруппники. — Забрала их всех по очереди. Потрошитель присел на парту Дейдары, наблюдая за его скрупулёзной работой. Пальцы, облаченные в наконечники Нэкодэ, легли на макушку парня. — Но ты боишься не самой смерти, Сасори, а её бессмысленности! Бессмысленной, тривиальной, ненужной смерти, и поэтому пытаешься украсть жизнь, запечатлев её в вечности! Потрошитель резко подорвался с парты, и когда она раскинул руки, пространство треснуло подобно разбитому стеклу, и они очутились в музее, состоящем из личных произведений искусства Акасуны, что он успел воплотить за эти годы из живого материала. Гротескные тела, застывшие навеки в самых вычурных и невообразимых позах. Навечно. Потрошитель приземлился рядом с Сасори и поднял его лицо за подбородок. — Так скажи мне, кто же ты? — Я знаю, кто ты. — Сасори сдернул маску Потрошителя, с глухим стуком рухнувшую на пол. Инаеси Нарико с глазами чистого, безоблачного неба, но скверной улыбкой, уголки которой истерично подрагивали, очерчивая мимические едва заметные морщинки. Сасори хотелось провести по ним пальцем, разгладить неровность, все изъяны, его работа должна быть идеальна. — Я очистил твою душу, убив Потрошителя и запечатлев вечную красоту Инаеси Нарико. — Но так ли это? — Дейдара шагнул вперед, появившись из пустоты, засунув руки в треклятую толстовку Сасори, из-за которой его с ним спутали. Из-за чего Тсукури умер бессмысленной, тривиальной смертью. — Так ли отличается Потрошитель от Инаеси Нарико? И отличается ли Кукловод от Акасуны Сасори? — Тсукури с насмешкой щелкнул пальцами, обойдя друга со спины, и задумчиво дотронулся до подбородка, устремив взгляд в никуда. — Рейко сравнила тебя с Потрошителем, что ты всего лишь слепо убиваешь ради «идеи», и тебя это взбесило и оскорбило. Потому что ты боишься оказаться тем, кого ты ненавидишь больше всего. Но знаешь, с кем бы тебя сравнил я? С Мастером. Сасори отшатнулся, пытаясь скинуть увенчанные острием пальцы Нарико со своего лица. Но Инаеси прижалась всем телом, обняв робко и боязливо, цепляясь когтями за ссутулившуюся спину художника. — Мастер создал идею бессмертия раньше тебя, а ты всего лишь воплощаешь её в своей интерпретации. — Вы так похожи, — отозвался помехами голос Нарико, заглушенный его грудью. — Заткнитесь! Вы ничего не понимаете! Не ты убила Потрошителя, — прорычал Сасори, оттолкнув Нарико. Едва не споткнувшись, Инаеси заправила выбившуюся прядь за ухо. — Не ты жил все это время с грузом ответственности за чужие смерти! — Не правда! Я! Это я, все это время нес твою совесть на своих плечах! — вскинулся Дейдара, самозабвенно ударив по груди кулаком. — Я! Я все это время потрошила твой материал, чтобы ты смог запечатлеть их красоту! — взмолилась Инаеси, блестящими от лживых слез глазами умоляюще смотря на своего маэстро. Нарико и Дейдара наступали, не переставая кричать до тех пор, пока Акасуна не схватился за их лица, чтобы оттолкнуть, вот только поддел мягкую тянущуюся за его пальцами кожу, непроизвольно содрав ту заживо с оттолкнутых от себя лиц. Держа окровавленные лоскуты, Сасори затрепетал и задрожал всем телом, всматриваясь в собственные лица вместо ожидаемых кровавых дыр. Два Сасори переглянулись, двинувшись друг к другу. — Теперь ты понял? — одновременно прозвенел собственный голос. — Ты сам себе Потрошитель. Ты сам себе голос разума. Ты один. Ты Акасуна Сасори. Сасори, бывший Нарико, столкнулся с Сасори, бывшим Дейдарой, рассыпавшись в вихре красочной пыли. И лишь маска Потрошителя рухнула на мраморный пол пространства. Акасуна рухнул на колени, спрятав лицо в ладонях, содрогаясь в безмолвных слезах. Он не был способен даже заплакать, как бы не силился. Пустота — его удел. Ничего не чувствуя, он цеплялся за воспоминания и образы, и даже они отринули его, открыв глаза самому себе. Тихие шаги приближались, но Сасори согнулся, прижавшись всем станом к коленям. Теплые руки легли на его макушку, потрепали и прижали к себе. — Мне нельзя было оставлять тебя одного. Вечно у тебя все валится из рук. — Сакура? — Акасуна поднял абсолютно сухой взгляд, вздрогнув от сетующего, но ласкового голоса Харуно. Все тот же тёплый взгляд утренней покрытой инеем зелени, немного грустная грубоватая улыбка, и руки, слишком сильные для такой хрупкой и нежной внешности. Его покинутая опора. — Почему? Почему ты никогда не отвечала мне, а сделала это сейчас и только сейчас? — Сасори, боясь притронуться к убитой девушке, застыл ладонями у её щек, не смея прикоснуться. — Потому что ты корил себя за мою смерть. Ты боялся со мной разговаривать. Да и как ты можешь со мной говорить, если я мертва? — Ты всего лишь очередной мой голос. — Верно, Сасори. Я такая же часть тебя. Я — это ты. Ни Сакуры, ни Дея, ни Нарико не существует. — Но кто ты? Голос разума? Совести? Справедливости? — Я? Я просто Харуно Сакура, твоя бывшая девушка, а не какое-то там произведение искусства. Я просто твое светлое воспоминание. Воспоминание, которое помнит тебя ненавидящего, когда тебя заставляют ждать, терять время, которое отнимает у тебя дорогих людей. Ты не хотел слушать самого себя, того невинного мальчика из прошлого до встречи с Потрошителем. Если Дейдара — твоя совесть и сомнения, Нарико — то, чем ты стал, воплощение твоей ненависти, то я — твои воспоминания до встречи с Потрошителем. Нечто теплое и незапятнанное. Я помню тебя, который привык все доводить до конца. Из-за этого ты был одержим идеей убить Рейко, потому что ты не закончил начатое. Ты ведь все равно хотел убить её. — Ты ведь сама сказала мне убить её. — Я? — Сакура захлопала ресницами и, коротко хохотнув, прыснула в кулак. — Я имела в виду убить Нарико. Ту Нарико, которую ты спрятал в своей душе и все никак не хочешь отпускать. Она как отравляющая тебя проказа. Убей её уже, Сасори, и отпусти всех нас. Мы устали. За плечом Сакуры чуть вдалеке терпеливо столпилась их группа: снова настаивающий на своей точке зрении Дейдара, пытающийся что-то втереть Яхико, Конан, оттягивающая Яхико от Тсукури, чтобы те не успели учинить драку. Неловко улыбающийся Нагато. — Отпусти нас и следуй следом за нами. — Но Рейко… — Рейко ведь была той самой крупицей твоей надежды, — иронично заметила Харуно. — Она ведь немного тебе напомнила меня. Или даже тебя самого. Ты ведь позволил ей сбежать тогда в Осаке. Тебе было интересно в глубине души, в своем подсознании, тебе было любопытно, что она предпримет. Ты ведь запросто мог догнать её в лесу. Ты мог убить её в номере в отеле, не устраивать из неё отвлекающий маневр. Ты мог позволить погибнуть ей в замке Мастера. Но ты хотел её поставить на свое место в деле Потрошителя. Чтобы узнать… — Узнать что? — Возможно ли было поступить иначе. Сасори сжал челюсти с такой силой, что зубы заскрежетали с большим давлением. — Ты хотел знать, был ли у тебя выбор. Что ты, что Мастер считали, что у человека нет выбора. Но он был, и Рейко тебе это доказала. Она не убила тебя. Она сделала куда большее. Она простила тебя. И отпустила. А знаешь, почему? — Почему? — устало спросил Сасори, смотря на колени подруги. Но Сакура взяла его лицо в свои ладони, заставив поднять взгляд, и с икрящимся задором и восторгом прошептала: — Потому что она увидела в тебе Акасуну Сасори, а не Кукловода. Она приняла твою историю такой, какая она есть, а не свою месть. Сасори устало обмяк, чуть наклонив голову, опершись о крепкую руку Сакуры. За её спиной прекратился оживленный спор, и друзья, наконец, обратив на них внимание, обернулись и, понимающе улыбнувшись, замахали, то ли приветствуя, то ли прощаясь, а то и вовсе зовя к себе. — В каком-то плане Рейко и правда лучшее твое произведение искусства, ведь она стала той, кем мог бы стать ты. Так отпусти же Нарико. Убей её уже, наконец. Пустота облачилась в знакомый образ комнаты — его первой лаборатории в снятой квартире в Токио, где он свершил свое правосудие над Потрошителем. В колбе, наполненной раствором для пластинации, извивалось тело Инаеси Нарико. Она билась о прозрачные противоударные стекла, платиновые волосы застилали обзор. Выгнув спину, Нарико обернулась к негласным зрителям. Увидев Сасори, она прильнула к стеклу, ударив кулачками со всей силы, из открытых уст вместо слов вырывались булькающие стоны вместе с поднимающимися пузырьками. Она умирала раз и навсегда, окончательно. Свершив свой реквием, он завершил его последним убийством, поставившим точку в его истории. — Сасори, спаси меня, — вырвалось захлебывающимся бульканьем. Тело, будто невесомое перышко, застыло в растворе, платина волос поднялась вверх, светлые ресницы бились крыльями бабочки, а прижатая к стеклу ладонь отпечаталась кружками запотевшего стекла с другой стороны. Акасуне было легко, он скидывал последние цепи, снимал их медленно, смакуя момент, отсчитывая секунды последними замедляющимися ударами сердца. Тело Инаеси Нарико застыло, будто замаринованный в формалине орган. Губы расслабились, выпустив последний воздух из легких, рука скользнула вниз, и тело опустилось на дно, скрывающее в своем потайном ларце. Сакура отпустила его руку, все закончилось, и Сасори больше не чувствовал той тяжести, что замедляла каждое его движение, заставляя топтаться на месте. В застывшем отрезке времени. Харуно отступала назад к их компании друзей, медленно рассыпаясь золотой пылью. С благодарными улыбками они исчезли в ярком свете, что разразился вспышкой пламени, лизнувшего его пятки. Акасуна очнулся на складе. Обессиленный от потери крови, он слушал треск пожирающего стены пламени. Дым заполнил легкие и застелил глаза. Где-то в дымчатом мареве различались отдаляющиеся фигуры его друзей. Но одна тень отделилась и двинулась в его сторону. Сасори покорился смерти: это всего лишь тени, отбрасываемые пламенем.***
Полиция покинула склад, охваченный огнем, перекинувшимся всего за одну минуту и на завод, где покоились последние произведения искусства Кукловода. Клубы грязно-серого дыма повисли под пологом краснеющего в сумерках неба. Даже его достала пролившаяся за один день кровь. Выбравшись из канализационного люка, с полицейской на спине Итачи упал посреди трассы, кашляя. Учиха растянулся на дороге рядом с Акиямой. Силы покинули обоих, заслуживших свой выстраданный покой.