Путники: одна дорога на двоих

      — М-м! Какая хорошенькая! — прошептал Гервил на ухо Орану, завидев какую-то девицу в толпе. — Интересно, кто она? Это ее первый выход в свет? Если нет, то где были раньше мои глаза?       Князь Любьяр закончил свою речь, большую часть которой Оран расслышать не сумел, как ни старался. Глашатай снова вышел на площадку большой лестницы и объявил, что настало время танцев. Музыканты заиграли веселую простенькую мелодию, и все желающие пуститься в пляс стали понемногу стягиваться к центру залы. Оран хоть и умел сносно танцевать, но никогда не делал этого на балах. Любая из девиц во дворце, кроме служанок, сочла бы приглашение от человека его происхождения оскорбительным. А служанки тут не танцевали.       Гервил раздобыл пару бокалов вина, один вручил Орану, а со вторым умчался прочь — наверняка охмурять очередную красотку.       — Опять твой господин корки отмачивает? — поинтересовался слуга, сновавший между гостями с подносом, полным закусок.       Оран знал этого парня, хоть и не мог уже припомнить его имени. Он был замешал в одном деле, которое им с Гервилом пришлось распутывать с полгода назад. Тогда один из послов Сулинара заявил, что у него выкрали перстень, семейную ценность. И перстень этот, что странно, пропал из шкатулки с кучей других украшений, которые остались на месте, — как и все остальное, хоть чего-нибудь стоящее, в его покоях. Посол тогда впал в истерику и кричал, что его, представителя славного и могущественного государства, хотят оскорбить в землях Даэрунского княжества. Дошло чуть ли не до обвинений в заговоре против всего Сулинара.       Тогда городовой воевода привлек Гервила и Орана к этому делу. Нет, не потому что возлагал на них большие надежды. Он просто посчитал, что если подле посла будет его земляк в одеждах Зарьградской городовой дружины, то дело уладится проще. Гервил же оказался втянут во все это за компанию. Все в дружине, включая воеводу, знали, что они с Ораном не разлей вода и проще направлять их на все патрули и задания вместе — толку так было куда больше, чем если их разделять. Но Гервил в тот раз отличился как никогда.       В краже кольца очень быстро обвинили слугу, который приставлен был к послу. Этого самого, что сейчас разносил закуски. Слуга рыдал и клялся обоими Даэрунскими богами, что ничего не брал, но кого бы это волновало?       Гервил тогда махнул рукой на все заверения городового воеводы, что дело уже раскрыто, и пустился поднимать собственные связи — и среди высокородных, и среди всякой швали Зарьградских окраин. И выяснилось интересное: посол в пьяном угаре сам подарил свой перстень одной красотке из обнищавшей знати. Девица навешала послу на уши, что честь не позволит ей лечь в постель ни с кем, кроме супруга или хотя бы жениха. А у того взыграла горячая южанская кровь и, недолго думая, он нарек девицу своей будущей шестой женой и в знак серьезности намерений подарил родовой перстень. Эту красотку перстень прельщал куда больше, чем жизнь в гареме за морем, потому наутро ее и след простыл. А посол, перебравший с даэрунскими наливками, к которым был непривычен, не мог вспомнить весь прошлый день.       — Гервил мне не господин, — возразил Оран слуге.       — Ага, оно и видно! — беззлобно хохотнул тот.       Оран равнодушно пожал плечами. Какой смысл доказывать кому-то, что ты не верблюд? Он даже усмехнулся от этой мысли — что за звери такие, верблюды, в Даэрунском княжестве мало кто знал, а эта сулинаркая поговорка — и вовсе была непонятной диковинкой. Впрочем, этот слуга по простоте душевной задеть Орана явно не хотел, что на него обижаться? Ох, помнится, как он прыгал чуть ли не до потолка, когда с него сняли все обвинения и выпустили из темницы!       К слову, исходом того дела все остались довольны. За ушлую красотку вступился сам князь Любьяр, он не хотел, чтобы ее древний, хоть и бедный ныне род оказался опозоренным. С подачи князя девицу в свете признали бестолковой и недалекой, ее чести, это, конечно, нанесло ущерб, но было всяко лучше наказания, которое грозило ей за воровство. Городовой воевода получил личную благодарность от государя и начал всерьез присматриваться к Гервилу. А Гервил уж расстарался, как мог, отличился на службе еще несколько раз и получил повышение из простых дружинников в десятники.       Не вполне доволен оказался лишь сам посол, который, хоть и вернул свою семейную ценность, все же заиметь шестой женой заморскую красотку так и не сумел. Поговаривают, он до сих пор добивается ее расположения и засыпает ее подарками, а девице то и на руку — кто откажется слыть признанной дурой, если твоя глупость способна прокормить семью?       — Эй, ну чего ты надулся как мышь на крупу? — подмигнул слуга Орану, заметив его кислую мину. — Бери, лучше, угощения. Таких, небось, и не едал!       — Что это?       — О-о! Самые, что ни на есть господские лакомства! — с гордостью заявил слуга. — Вот тут, — он кивнул на левую сторону подноса, — заливное из языков молочных телят с клюквой и какими-то вашими южанскими приправами. А вот здесь, — теперь он кивнул на правую сторону, — корзиночки песочного теста с паштетом из печени куропаток.       Печень Оран не любил, хоть куропаток, хоть еще какой редкостной живности, и потому взял ломтик заливного, лежащий на куске бумаги с ажурно вырезанным краем.       — Пойду я, — вздохнул слуга. — А то еще от распорядителя пучок люлей прилетит за безделье…       И, проявляя настоящие чудеса ловкости, он ввинтился в суетливую толпу, не уронив с почти полного яств подноса ни кусочка.       Оран попробовал заливное. Было, безусловно, вкусно. Но не настолько, чтобы вкус оправдывал те деньги, которых это стоило. Впрочем, богатые и знатные могли себе позволить и это блюдо, и многое другое.       Орана всегда удивляло, что воевода Дорон жил сам и растил своих детей в относительной строгости, хотя мог себе позволить ту роскошь, в которой купались другие. Ту, в сравнении с которой нищета окраин Зарьграда особенно резала глаз. И удивляло, как Гервил, если ему доводилось ходить в патрули по этим кварталам, неизменно возмущался несправедливостью, из-за которой одни едят лучшие яства с золоченых тарелок, а другие порой рады и корке черствого хлеба. Благо ему хватало ума ограничиваться лишь подаяниями для нищих, без показных дерзких выходок, которые он так любил. Хотя сегодняшняя затея с одеждами дружинников на балу, как полагал Оран, все же имела к этому некоторое отношение.       — Я все узнал! — От возбужденного голоса Гервила, незметно подошедшего сзади, он чуть не подпрыгнул. — Это дочка главы Южной купеческой гильдии!       — Той, что ведет торговлю с Вархинаром и Сулинаром? — выдохнув и почесав лысый затылок, уточнил Оран. В этих самых чинах, степенях и званиях знати он путался. Ему до них бы не было и дела, если бы Гервил не посвящал его во все сплетни богатеев, которые знал сам.       — Ага! — воодушевленно кивнул Гервил. — Та самая!       Глаза его горели азартом, а все движения были порывисты и горячны. Он был весь в предвкушении нового завоевания, и Оран знал такое его настроение.       — Так на какую же девицу ты раньше смотрел так пристально, что не замечал этой? — ехидно прищурился он.       — Пф! — Гервил всплеснул руками. — Не родилась еще та девица, из-за которой я перестал бы замечать других! Просто у этой красотки сегодня первый выход в свет.       Оран припомнил, как выглядела девица, и усомнился:       — Первый выход? Мне показалось, она постарше твоей сестры…       — Не намного, — мотнул головой Гервил. — Но вот почему папаша-купец скрывал свое сокровище дольше положенного — вопрос очень интересный!       — Так-так, ребята! И кто вас пустил сюда? Дело дружинников — нести службу на улицах Зарьграда, а не в княжеском дворце! — прервав их разговор, прогрохотал сзади басовитый звучный голос. Не узнать его обладателя было невозможно.       Оран обреченно вздохнул и повернулся в его сторону, повинно опустил голову, Гервил скрипнул зубами и даже не подумал прятать черные с пламенеющим в них вызовом глаза.       — Ах! — Воевода Дорон тряхнул седыми волосами и картинно схватился за сердце широкой крепкой рукой. — Гервил, сынок, ты ли это?! Но почему в таком виде? Неужто с патруля на бал? Совсем сотник замучил, загонял тебя, бедняжечку! Ведь и домой некогда было заскочить, чтоб переодеться!        Главный полковой воевода Даэрунского княжества внушал большинству уважение одним своим видом, однако в ерничестве мог дать фору своему сыну как никто другой.       Оран решил, что лучшее, что сейчас можно сделать — опустить глаза долу и приняться разглядывать пол. Его, кстати, натерли воском до такого блеска, что можно было смотреться в него чуть ли не как в зеркало.       Слышно было, как Гервил медленно выдохнул, явно гася в себе рвущуюся наружу ярость.       — Я не считаю службу в Зарьградской дружине чем-то постыдным, — холодно, но со скользящей в голосе гордостью заявил он. — Чем-то, что нужно скрывать от других. К тому же здесь, на балу, все и так знают, что твой сын — дружинник. Так что же за беда в том, что как дружинник я и одет? К тому же, на нас с Ораном парадные кафтаны, и торжественность случая мы соблюли. Или ты хочешь, отец, чтобы я верно нес службу днем, на улицах Зарьграда, но стыдился этого вечером, на княжеском балу?       При этих словах Оран вскинул голову и посмотрел на Гервила. Так вот, значит, что! Причиной всей сегодняшней затеи был его отец!       Дорон поджал губы и на мгновение стушевался, но тут Гервил с вызовом добавил:       — Почему же тогда на тебе кафтан воеводы со всеми нашивками, а не одежда мирянина?       Щека Дорона едва заметно дернулась, и он жестко процедил:       — До воеводы еще надо дослужиться, сынок. Сначала сделай это, а уж после требуй исключительных прав для себя.       Оран ощутил, как заливается краской. Дел наворочал Гервил, а стыдно было ему, Орану. Он и без того весь день и весь вечер изводился от всей этой глупой бравады. Да, Гервил был прав, стесняться службы в дружине не стоило. Но и нарываться на всеобщее осуждение, был ли смысл? Они же и впрямь не из высших чинов…       — Разве не стыдиться дела, которым ты занимаешься, — это исключительное право? — вскинулся Гервил. — Или что дозволено князю, то не дозволено простолюдину? Хотя… как видишь, отец, я уже десятник. Глядишь, так и до воеводы недалеко! — он вскинул голову и с вызовом посмотрел на отца.       Оран живо припомнил, как летел Гервил домой в тот день, когда на построении сотник вызвал его вперед и объявил о назначении десятником. Как он ворвался в кабинет отца и с гордостью положил ему на стол новые нашивки, которые еще не успел приладить к кафтану. И как строго Дорон поинтересовался, что это и за какие заслуги. Гервил тогда вмиг помрачнел, ответив что-то вроде: «За те, которых ты никогда не сумеешь оценить!», забрал нашивки и ушел прочь, хлопнув дверью.       — Должность десятника — не повод обольщаться, — отрезал Дорон. — Я уже говорил тебе, сын, и сейчас повторю: любая должность выше простого дружинника требует серьезного подхода и умения управлять людьми. А пока я вижу, что ты не справляешься и с тем, чтобы обуздать собственные глупые мальчишечьи желания! Я проделал путь с самых низов прежде, чем получить нашивки Главного полкового воеводы, я знаю службу в полковой дружине «от» и «до», я на собственной шкуре испытал ее всю! И тебя, Гервил, я мог бы хоть сотником сразу поставить, но я хочу гордиться собственным сыном, который знает все тяготы службы, который учится управлять и принимать мудрые решения. Но пока я вижу только наглого выскочку, который устраивает бунт на любом неровном месте. И который при любом удобном случае готов вогнать в краску собственного отца. И я ни разу не пожалел, что отправил тебя на службу простым дружинником! Ты и десятником быть пока не достоин, так что будь благодарен городовому воеводе за такую милость и заслужи свое назначение хотя бы задним числом!       Оран вспыхнул — теперь уже и ему стало обидно за друга. Да, Гервил бывал тем еще балбесом порой, но он и впрямь хорошо отличился перед назначением!       — Нашивки десятника я заслужил! — отчеканил Гервил. — Иначе попросту не получил бы их. — В его глазах сейчас полыхал такой огонь, что казалось, выскочи оттуда искра, и она спалит весь бальный зал и княжеский дворец впридачу. — Обо всем остальном, что ты думаешь на мой счет, поговорим тогда, когда я стану сотником. И очень скоро! — И, не дожидаясь ответа отца, он развернулся одним движением — с прямой спиной, чуть пристукнув пятками, словно на плацу — и быстрым твердым шагом удалился прочь.       — Вот ведь шельмец! — сквозь зубы процедил Дорон. И, обратив теперь на Орана взгляд таких же черных и пылких, как у сына, глаз, с претензией спросил: — И как тебе еще не надоело участвовать в его глупых выходках? Ты ведь умный, рассудительный парень. Нет бы вразумлял, когда надо, моего бестолкового сына! Вместо этого выкидываешь вместе с ним его дурацие коленца! — Он медленно выдохнул, прямо как Гервил совсем недавно при встрече с ним, и добавил уже спокойнее: — Я ожидал от тебя большего, Оран, когда привел тебя в свою семью.       Оран пристыженно опустил голову. Знал бы Дорон, каково это, спорить с Гервилом, когда он горит какой-то идеей. Любые разумные доводы рассыпаются вмиг, если загораются его глаза. И вот уже не замечаешь, как начинаешь хотеть того же, что и он. Или, по крайней мере, покорно идти на поводу. Впрочем, так ли Оран на самом деле противился всему, что затевал Гервил?       — Воевода, я очень благодарен вам за то, что вы выкупили меня тогда, — тихо сказал Оран. — И даже Девятеро Вседержителей не смогут измерить предела моей благодарности. — Он поднял глаза, встретившись взглядом с Дороном, и в этот миг очень остро ощутил обиду за его последние слова. Кем Оран был для него на самом деле все это время? — Но мои боги мне свидетели, — тверже проговорил он, — я не просил вас ни о чем. Тогда, десять зим назад, вы говорили, что делаете меня свободным человеком. А у свободных людей есть возможность выбора. Вашего сына я смею считать своим другом, и этой дружбой дорожу. Если же вам нужен был надзиратель для Гервила, не стоило лишать меня положения раба.       Дорон покачал головой.       — Глупый ты мальчишка! Хоть и старше моего сына на две зимы, а все одно — мальчишка. Ну как тебе в голову-то такое пришло, а? Нуждайся я в рабе, уж, наверное, выбрал бы себе кого-то полезнее, чем тощего парнишку с подраным лицом. Я выкупил тебя не потому что мне нужен был раб, а потому что тебе не место было на той проклятой арене смерти в Кадаррате. Да что уж там, никому там не место, но другим я попросту не мог помочь.       Перед глазами Орана на миг мелькнул Равхайр — гордость Кадаррата, столицы Вархинара, и главный источник развлечений. Мелькнул во всей своей жестокой пестроте уходящих ввысь ступенчатых трибун, переполненных ненасытными до крови, вечно шумящими безумцами. Мелькнул безысходностью и злобой иных безумцев — тех, что не по собственной воле убивали друг друга и умирали на потеху другим. Мелькнул клыками и когтями диких зверей, которых выпускали на арену, таких же рабов, как и люди, которых они в клочья разрывали и от рук которых принимали смерть. Как тот тигр, яростный, израненный, что оставил шрамы на лице Орана, и, в конце концов, умер от его руки.       — Я… — растерялся Оран, — простите, воевода…       — Не надо. — Дорон шагнул к нему ближе и положил руку на плечо. — Не извиняйся. Я сам в запале наговорил тебе лишнего, прости. Ничего я от тебя не жду. Будь собой, Оран. Делай свой свободный выбор, ты имеешь на него право. И не оглядывайся ни на меня, ни на Гервила, если не хочешь этого. А я… быть может, я бы хотел, чтобы мой сын был хоть вполовину так же рассудителен, как ты… Но вам решать, как жить и какими быть. Вам обоим — и каждому за себя.              * * *                     Дочку главы Южной купеческой гильдии звали Алита. У нее было круглое личико, серо-голубые глаза, милые ямочки на щеках и мягкие русые кудряшки, которые выбивались из уложенных вокруг головы кос. А еще пышная грудь и округлые бедра. Многие наверняка бы сказали, что она полновата, но Гервилу нравилась та женственность, которую Алита излучала всем своим видом. В общем, все в ней было прекрасно, кроме строго папаши, который с нее глаз не спускал.       Впрочем, этот скверный момент Гервила ничуть не смутил, а только прибавил задора. После перебранки с отцом его знатно потряхивало, но море казалось по колено!       С широкой сияющей улыбкой и беззастенчивым видом он отвесил изысканный поклон этому всея купцов начальнику и его миловидной дочурке, имени которой тогда еще не знал, и без долгих разговоров попросил разрешения пригласить ее на танец. Папаша недобро сверкнул маленькими глазенками и покривился, отчего его широкое одутловатое лицо стало совсем уж неприятным, но согласие дал. А куда бы он делся? Гервила этот старый зануда узнал, а отказать сыну Главного полкового воеводы у него духу не хватило.       Танцевала купеческая дочка не то чтобы хорошо, но очень вдохновенно. При смене партнеров, или в тех па, что нужно было выполнять двумя парами, она частенько путалась, сбивалась, делала много лишних движений и, смущенно хихикая, заливалась краской. Но ее задорная улыбка и пылкость жестов окупали ее ошибки с лихвой. Несколько раз, проходя с Алитой в паре, Гервил прижимал ее к себе ближе, чем того требовал танец и допускали приличия. Она в эти моменты тихонько ахала, краснела и бросала на него изумленные взгляды. Но не противилась.       Несколько танцев спустя Гервил пригласил ее снова. И сделал так еще один раз.       — Юноша, — побагровев и напыжившись, выдавил ее папаша, — я не хочу показаться грубым, но ваш интерес к моей дочери начинает выходить за рамки приличий. При всем моем глубочайшем уважении к вам и вашему отцу, я вынужден отказать в этом танце. Если девица дважды за вечер приняла приглашение одного кавалера, это уже обращает на себя всеобщее внимание. Но если это будет третий танец кряду, то это вовсе… — купец нервно поджал губы, подбирая слова. Но, видать, так и не выдумав ничего достойного, ляпнул: — Это вовсе никуда не годится!       — Вы правы, — учтиво склонив голову, согласился Гервил. — Когда проводишь в дружине так много времени, легко позабыть принятые в свете порядки. Особенно, когда встречаешь столь прекрасное создание, как ваша дочь! — Он с восхищением посмотрел на Алиту. Она зарделась и опустила глаза. Очевидно, на нее удалось произвести приятное впечатление, в отличие от ее отца. — Что ж, не стану вам больше докучать. — Гервил вновь поклонился. — Приятного вечера!       Без дела он не остался: стайки девиц, притом давно уже прикормленные, обнаруживались в бальной зале то здесь, то там. Одним милейшим пташкам он приносил вина и закусок, получая сладкий щебет в ответ. С другими заигрывал, обмениваясь остротами разной степени двусмысленности. С третьими незаметно от других заключал договоренности.       Гервил знал, что у знатных девиц он на особом счету. Те скромницы, что были целомудренны до мозга костей, его, конечно, избегали, опасаясь стать его жертвами. Зря. Тащить в постель всех подряд он никогда не собирался, против воли — тем более. А вот побыть галантным кавалером, осыпать комплиментами, поиграть словами, определяя грани дозволенного — к этому у Гервила был особый интерес. И чем больше препятствий он встречал на пути, тем интерес разгорался сильнее. Само собой, все те любовные истории, в которые он впутывался, были из разряда скандальных. И он гордился этим, как и титулом знатного повесы, который к нему намертво прилип.       Алите же его знаки внимания определенно были в радость, а отцы, стерегущие честь дочерей аки цепные псы, никогда помехой не были. К тому же, такие торжества, как нынешнее, служили не только для развлечения, но и для решения деловых вопросов, потому глава Южной купеческой гильдии вскоре отвлекся на какие-то свои важные разговоры, а дочь оставил без присмотра. Гервилу хватило пары мгновений, чтобы шепнуть на ушко Алите, что он будет ждать ее у дальней беседки в парке.              Мощеные дорожки были подсвечены висящими на столбах фонарями. Свечи внутри многих уже потухли или догорали. Найти дорогу в полумраке можно было без особого труда, а вот узнать кого-то по темным очертаниям — уже проблема. Гервил на то и рассчитывал — беседка, в которой он ждал Алиту, была самой дальней, и гости князя сюда попросту не забредали, они вились, как мотыльки, возле светящихся окон и внутри наполненного светом дворца. Оставалось лишь надеяться, что Алита сумеет понять, куда идти, и найдет дорогу. Если решится на такое приключение, конечно же.       — Ты ведь знаешь, что подобные встречи могут бросить тень на репутацию незамужней девицы, — услышал Гервил ее голос, когда уже почти окончательно уверился, что она не придет.       — Замужнюю ждет та же участь, если это — не встреча с супругом. — Гервил широко улыбнулся и повернулся в ее сторону. — И все же ты пришла.       Фонари, закрепленные на пилонах беседки, едва-едва разгоняли мрак, но даже при этом трудно было не заметить, как Алита хороша!        — Да. И молю Великих Братьев о том, чтобы никто не узнал об этом. — Было трудно сказать, чего больше было в ее голосе: страха или предвкушения.       — Ты так набожна. Я бы и не подумал, — усмехнулся Гервил, делая шаг навстречу.       — Я росла в Смиренной обители, как же иначе? — Алита пожала плечами, опустив глаза.       — Смиренная обитель? — Гервилу не потребовалось даже притворяться, чтобы изобразить удивление. — Та самая, четвертая, после Серой, Светлой и Темной? Которая для женщин?       — Все верно, — Алита кивнула.       — Вот это да! — ахнул он. — А я думал, там девиц учат на жрецов… то есть жриц, и они навсегда остаются при обители!       — Женщина не может быть жрецом, — покачала головой Алита, и ее мягкие кудри легонько затрепетали. — Это грех. Боги не допускают этого. Мы — просто смиренные служительницы Двуединых. Мы посвящаем себя и свои жизни Великим Братьям. Но мы не можем нести слово божье людям и не можем использовать силу богов… — Она замолчала, и Гервилу померещилась горечь в сказанных ею словах.       — Почему не можете? — осторожно поинтересовался он.       — Это же грех! — Алита хлопнула растерянно ресницами. Кажется, в ее прелестной головке не укладывалось, что кому-то могут быть не ясны такие вещи.       — А-а, вот оно что… — протянул Гервил, ловя себя на мысли, что наверняка предстал сейчас в глазах Алиты если не еретиком, то уж точно неучем. И светлый жрец, тот противный старый хрыч, что когда-то учил его богословию, с ней бы наверняка согласился.       Гервил ведь и впрямь воспринимал мужчин-жрецов как само собой разумеющееся, хотя наверняка про женщин, что служат Двуединым, в курсе богословия тоже что-то было. Но чтобы об этом знать, надо было слушать нудные россказни жреца внимательно, а не вполуха, как Гервил это обычно делал.       — Так чем же вы тогда занимаетесь в вашей Смиренной обители? — спросил он.       — Читаем богословские трактаты, изучаем науки, ремесла, которые нам под силу, молимся… — затараторила Алита.       О, нет! Если так дело пойдет и дальше, свидание грозит превратиться в урок богословия!        — Молитесь? — перебив Алиту на полуслове, вкрадчиво спросил Гервил. И подошел к ней ближе, так, чтобы дыхание, вырывающееся вместе со словами, шевельнуло ее локон у виска.        — Да… — Она в смятении вскинула глаза на Гервила, нервно облизнула губы и дрожащими пальцами убрала волосы за ухо. Но не отпрянула.        — И о чем же вы молитесь? — Гервил наклонил голову, неспешно разглядывая каждую черточку ее лица, какую только можно было различить в тусклом свете фонарей.       — О разном. Молитв ведь огромное множество, — очень серьезно ответила Алита. А Гервил понял, что опять испортил момент. — Но важно не то, о чем молишься. Важно, как ты это делаешь.       — Не понимаю тебя… — улыбнувшись, признался он и как бы невзначай покрутил в пальцах другую ее прядку, которую она убрать не успела.       Алита залилась краской — даже в полутьме это было различимо.       — Не знаю, как объяснить… — она растерянно пожала плечами. — Мы не пользуемся силой Двуединых — это грех. Но во время молитвы… понимаешь, я чувствую эту силу… Она звенит вокруг меня натянутыми нитями… Она проходит сквозь меня…       — Удивительно. Никогда не слышал о таком, — прошептал Гервил, наклонившись к лицу Алиты.       Разговор уходил в глубокие религиозные дебри, а она, очевидно, к вере относилась с излишним трепетом. Потому действовать нужно было быстро и без промашек.       Гервил бережно взял ее за руку и погладил большим пальцем ладонь. Другую свою руку он положил ей на талию и привлек Алиту еще ближе.       — Надеюсь, сейчас ты такого не испытываешь.       — Нет… — едва слышно ответила она, взволнованно задышав. — Не так, как во время молитвы… Но я все же чувствую силу Двуединых рядом с собой… и даже в людях… — На последней фразе Алита посмотрела на Гервила так, что ему показалось, будто эти слова были о нем. А потом вдруг поднялась на цыпочки и поцеловала его.       Недолго думая, он прижал ее к себе покрепче, ощущая как она дрожит всем телом, и согрел своими губами ее холодные сухие губы. Она целовалась как танцевала: так же неумело и вдохновенно. Но в этом была особая прелесть!       Алита сама прервала поцелуй. И стыдливо опустила голову, пытаясь отдышаться, но из объятий Гервила вырываться и не думала.       — Ты скучаешь по этой своей Смиренной обители? — стараясь придать голосу как можно больше теплоты, спросил он.       — Да, — вздохнула Алита. — Хотя жизнь вне ее стен такая… — Ища нужные слова, она подняла на него глаза. И с игривой улыбкой на губах закончила: — … увлекательная!        — Так ты здесь поэтому? — поглаживая ее по спине, улыбнулся Гервил. — Хочешь испытать то, чего раньше в твоей жизни не было?       Она с горечью рассмеялась и помотала головой.       — Увы, от моих желаний ничего не зависит. Жрец Ятаруна убедил моего отца отправить меня в Смиренную обитель, когда я была еще маленькой девочкой. Я рыдала и умоляла позволить мне остаться дома, но все было тщетно. А потом… потом мне понравилось там, и возвращаться я уже не хотела. — Алита вздохнула и, помолчав, продолжила: — Через два месяца в Смиренной обители будет посвящение послушниц. Я должна была присутствовать на нем, должна была стать служительницей Двуединых. Я хотела этого. Всем сердцем. Но отец забрал меня. — Алита мотнула головой, и Гервилу на миг показалось, что что что-то опять пошло не так. — После стольких лет, что я провела в молитвах об этом дне, он наконец наступил, хотя я уже и не ждала. А знаешь, зачем я понадобилась отцу? — Она вскинула глаза на Гервила и жестко, с презрением бросила: — Он хочет выдать меня замуж за главу Северной купеческой гильдии — жирного сорокалетнего вдовца с пятерыми детьми. Он говорит, что это выгодная сделка. Да, выгодная. Для всех, кроме меня. Мои желания опять никого не волнуют!       Гервил аж опешил от таких откровений.       — Меня волнуют твои желания… — проговорил он, надеясь, что это прозвучало убедительно. — Только скажи, чего ты хочешь, и я все сделаю!       — Мне не надо всего, — помотала головой Алита. И твердо заявила: — Я хочу, чтобы мужчина, с которым я первый раз лягу в постель, был молод и красив. И чтобы он нравился мне. Именно мне, понимаешь?       Гервил не знал, что ответить. Он привык разжигать в девицах пылкие чувства и наслаждаться их страстью и восхищением. А теперешняя ситуация больше походила на сделку, чем на романтическое приключение.       Но Алита, видимо, его молчание расценила по-своему.       — Обычно отца нет дома весь день, — четко и обстоятельно заговорила она. — Он уезжает по делам рано утром, возвращается на закате или вовсе потемну. Гулять по городу меня одну не отпускают — только с прислугой. Но внутри дома мне предоставлена почти полная свобода… — она помедлила, ожидая ответа Гервила. Но, не вытерпев, спросила, чуть дрогнувшим голосом: — Ты придешь?       У Гервила пересохло в горле.       — Да, — хрипло прошептал он. Ответить иначе он просто не смог. — Я что-нибудь придумаю и обязательно приду.       Он поцеловал Алиту, и снова она первой разорвала поцелуй.       — Мне нужно идти, — сказала она. — Отец будет искать меня. Сейчас нам ни к чему его подозрения.