In the Dark

Он совершенно не узнавал себя. И дело было даже не в измазанном кровью лице, что смотрело на него с поверхности зеркала, и не в обкромсанных с левой стороны кудрях, которые таковыми можно было назвать, если хорошенько зажмурить глаза и вспомнить, что его волосы не всегда выглядели так отвратительно. Искусанные губы и бледный, словно у мертвеца, цвет лица уже просто не могли сделать картину еще хуже. Но все это было не то. Он не узнавал себя в этом запуганном и лишенном надежды мальчике. Он не видел того «сильного, красивого молодого человека, который обязательно добьется всего, чего он только захочет». Так сказала его мама, когда прощалась с ним на вокзале перед тем, как он должен был уехать. Тогда Гарри лишь покраснел и отмахнулся от этих слов, целуя ее в щеку и забегая в вагон, тут же забывая об этом. Сейчас же он задается вопросом: а был ли он хоть когда-нибудь тем самым человеком, которого Энн так часто находила в нем? Был ли он чем-то большим, чем безнадежным мечтателем? Был ли он хоть кем-нибудь, кроме маленького мальчика, который хотел от жизни слишком многого? Кровь медленно стекала по рукам, и последние капли надежды покидали его вместе с ней. Гарри понятия не имел, когда стал таким слабым. Когда-то ему казалось, что его жизнь настолько интересна и легка, что сейчас от этого становилось смешно. Смешно до слез, до ледяного пожара, что пожирает его сердце с тех пор, как он заглянул в такие же ледяные глаза. До новых порезов на запястьях, недостаточно глубоких, чтобы истечь кровью и умереть, но достаточно, чтобы причинить себе боль. Как будто той, которую он испытывает на постоянной основе уже несколько месяцев, недостаточно. Но Стайлсу никогда ничего не было достаточно. Он брал от жизни все, что мог унести на своих плечах. В этот раз его глазомер промахнулся, и все, за что он сумел ухватиться, вот-вот раздавит его, а сбросить этот груз уже не получалось. Да ему и не хотелось, если быть честным. А он слишком давно не был честным, в особенности с самим собой. Гарри вновь проводит ладонями по лицу, обновляя подсыхающие пятна на щеках и лбу, вновь бросает взгляд на лезвие на дне раковины, которое он отбросил от себя, как только понял, что снова делает это, и что это становится привычкой, вредной привычкой. Он в который раз переводит глаза на дешевую зажигалку возле стаканчика с двумя зубными щетками — небольшое доказательство еще одной вредной привычки, хотя и привычкой это не было. Он пытался сделать так, чтобы сигареты стали ею, но у них, как говорится, не сложилось. Взяв в руки зажигалку, он пару раз пощелкал ей, раз за разом выбивая из нее мягкий и теплый огонек, который, казалось бы, был призван согревать, а не поджигать сигареты, и уж тем более не был создан для того, что он собирался сделать. Гарри следил за тем, как пламя приближается к коже прямо возле крайнего пореза, а ему было все равно. Он хотел хоть чего-нибудь, что может доказать, что он все еще жив. Он хотел ощутить хоть что-нибудь кроме этого отвратительного чувства, у которого нет названия. Это просто то, что заставляет его просыпаться каждое утро, но одновременно то, из-за чего желание не проснуться в следующий раз, появляющееся с каждым заходом солнца, слишком сильно. И это отвратительное чувство, от которого он хочет избавиться. Когда огонь обжигает кожу и собирается начать разъедать плоть прямо под ней, Гарри кричит так надрывно и жалобно, что это слишком похоже на крик умирающего в страшных муках животного. Он тоже умирал. Постепенно, день за днем. Крик же только подтверждал, что ему осталось совсем немного, что совсем скоро он устанет бороться и сдастся, если еще этого не сделал. А сейчас, прислонившись к стене, он придерживал свою руку, а слезы текли по его щекам, оставляя разводы. Ему было слишком больно, но уж точно не от примитивного ожога, что «украшал» его предплечье. Он уже понял то, что не хотел понимать очень долго. Все, что он делал, бесполезно. Что кровь, которая все еще сочилась из порезов, не решение его проблем. Что огонь не поможет. Что все, что ему хочется — просто перестать вдыхать этот воздух, в котором слишком отчетливо чувствовались нотки паленой кожи. И что пока тот, ради кого он живет и одновременно из-за кого хочет умереть, вдыхает его, он не сможет перестать делать это. Как бы ему этого ни хотелось.