Красный оттенок Неба

… Просто.. Осень, она всегда пахнет несбывшимися мечтами. Олег Тищенко. Кот.

      Было чертовски холодно, и меня, кажется, покачивало из стороны в сторону. От потери крови и выпитой пачки обезболивающего тошнило. Я опиралась спиной на машину Наны и смотрела на то, как рабочие заносили коробки в мой (наш) новый дом. Хотя слова "убежище" или "убожище" подошли бы гораздо лучше. Этот гадкий городок был отвратительно неуютным, маленьким и мертвым. Впрочем, последнее могло бы быть следствием сладковатого запаха разложения из багажника. Он ощущался едва-едва, но казалось, будто этот мерзкий аромат тает на языке. Я поежилась.       Трава, на прилегающем к дому участке, давно пожелтела. А в окно моей будущей спальни стучали ветви дерева, похожего издали на что-то мрачное, страшное до жути. Но Нана стояла рядом со мной и улыбалась. - Ох, Тсу, мы наконец-то приехали домой! - провозгласила она спустя некоторое время после того, как последнюю нашу коробку внесли. Ее тон был радостным и почти счастливым. Полагаю, она действительно думала, что мы задержимся здесь надолго. Странная. И такая обычная, такая похожая на нормальных, что становилось почти неловко. - У тебя стилеты на палочки для волос не похожи даже. Не надоело гражданскую из себя строить? - Ой, Тсу, не ворчи! Дай хоть отдохнуть немного.       А стилеты в пучке естественно смотрятся, это меня просто паника выносит. Мне страшно оставаться здесь, страшно потерять Нану. Я обнимаю ее крепко-крепко и прижимаюсь носом к шее. Нана пахнет пудрой и своими любимыми духами, привезенными из Франции. А еще она теплая и такая родная. Я сглатываю комок, подступающий к горлу, и смаргиваю нежданные слезы. Под всеми этими поверхностными ароматами чувствуется запах ее кожи - яблочный пирог, который она так обожает готовить. Нана обнимает меня в ответ, и я даже не морщусь, когда ее рука случайно задевает рану на спине. Только всхлипываю как-то совсем жалко. - Ну, милая, хорошо все будет. Слышишь? Все будет хорошо. Тише, тише. Переставай, моя хорошая. - Нана стирает слезы со своих щек и говорит, что любит меня. Мне становится ужасно больно, когда я понимаю, что она больше не дышит.       Во лбу зияет аккуратная дырочка, а сзади снесено полчерепа.       Я вздыхаю и успокаиваюсь. Слез больше нет. - Ciao, papà. ***       Реборн никогда в жизни не назвал себя трусливым человеком. Уж кто угодно, только не он будет бояться чего-то, что и не произойдет, быть может, даже. Он так привык к опасностям, так привык развлекаться и наслаждаться каждой трудной минутой, упиваться вкусом страха противника и своей возможностью убивать, что не услышал зова интуиции.       Солнечный аркобалено, репетитор-киллер - вот, как его называли. Его движения точны, а миссии выполнены безукоризненно. Если кого-то заказывали Реборну, спрятаться было невозможно. От смерти же не сбежишь, верно? Жертва получала яд, неизвестный смертельный вирус или ожоги, несовместимые с жизнью. Но любимым своим инструментом Реборн мог по праву назвать только пистолет. Пропахший порохом, металлом и смазкой, тот давно стал продолжением его руки так же, как обожаемая шляпа - головы.       Все началось со дня заказа. Девятый Вонгола - ух, старый пройдоха! - любезно попросил за немаленькую сумму помочь ему в одном маленьком дельце. Не сложном совершенно. Всего-то и нужно пристрелить жену давно зарвавшегося и стремящего к власти Внешнего Советника. А Иемитсу давно рассказывал о милой домохозяйке, что трогательно любит мужа и живет воспитанием мальчишки. Девятый и фотографии показал, и список привычек, и расхвалил готовку… Был самой настоящей сволочью, короче. Только Реборн купился. Как маленький попался на сказке, не проверенной им самим.       А потом оказалось, что у Иемитсу вообще-то дочь. И Савада Нана отнюдь не домашняя женушка, а настоящая лягушка-путешественница. По крайней мере, у дома Советника Реборн караулил почти месяц, пока они с дочерью приехали. Но хоть убил быстро и без проблем. Так ему казалось, пока он не увидел глаза девчонки, лишившейся матери.       Во-первых, на памяти киллера такие милые цветочки плакали обычно после смерти родителя, а совсем не до. Что уже наводило подозрения. И обычно такие же милые цветочки не смотрели прямо на убийцу, не видного, затаившегося на огромной высоте и огромном расстоянии. Ее едва было видно через прицел винтовки! Она не могла знать, где точно он находится!       Только она знала, смотрела прямо на него своими чудовищно-золотыми глазами, почти горящими и сжигающими в темноте, и она… улыбалась. А Реборн чувствовал холодный пот на спине и мерзкий вкус смерти на кончике языка.       Реборн не назвал бы себя трусливым никогда… раньше. Никогда раньше. И он совершенно не мог объяснить того чувства паники, что охватила его сейчас. ***       Иемитсу, наверное, допустил огромную ошибку, когда много лет назад перестал интересоваться семьей.       Нана была прекрасной женой. Ей не требовалось постоянное присутствие мужа дома, не требовались долгие разговоры по вечерам, не требовался еженедельный секс по субботам. Иногда, впрочем, казалось, что муж ей тоже не особо требуется. Любящая, милая Нана была идеальным вариантом для постоянно живущего в Италии Иемитсу. К тому же, последнего весьма радовал тот факт, что ребенок от него ей был не слишком нужен - она воспитывала ребенка, оставшегося сиротой.       Если честно, Внешний Советник ненавидел маленьких плаксивых детишек. И даже мысли о том, что ему придется завести нечто подобное, приводили в ужас. Наследника, который должен был продолжить дело всей его жизни и с которым пришлось бы делить свою власть, Иемитсу не хотел. Поэтому его вполне устраивало, что почти всегда, когда он приезжал домой, приемыш Наны сидел в детской и не показывался ему на глаза.       Мелодия мобильного своей строгой стандартной мелодией ранним утром немного напугала еще не ложившегося спать Советника. На дисплее светился международный звонок. - Ciao, papà. Ho una brutta notizia. Nana è morta.* - Иемитсу устало откинулся на спинку кресла и потер глаза свободной рукой. - Manderò qualcun altro. Sei a casa?** - Sì.*** *Здравствуй, папа. У меня плохие новости. Нана мертва. **Я пришлю кого-нибудь. Ты дома? ***Да. ***       Его кожа пахла кровью, порохом и костром. И, если честно, меня с ума сводил этот аромат. Я отходила от ночного кошмара, чувствуя под собой мокрые простыни, сбившиеся в комок, и пропитавшуюся липким холодным потом футболку. А кто-то прижимал меня к себе и шептал хриплым голосом что-то, что невозможно разобрать. Только понятно по манере разговора было, что это итальянский. Я комкала рубашку незнакомца между скрюченными судорогой пальцами и определенно не желала успокаиваться. Незнакомец был горячий до безумия, и мне в голову ничего приличного рядом с ним не приходило. Только кошмар, едкими щупальцами вцепившийся и не отпускавший, и сплошная эротика. Впрочем, во мне говорили гормоны, я уверена. Неудивительно, в семнадцать-то лет.       Успокоившись, я честно пыталась разжать пальцы. Но тщетно. И незнакомец помог мне своими обжигающими пальцами. И тогда я наконец посмотрела на него. Во тьме отчетливо и жутковато светились алые глаза, а угольные, жесткие даже на вид пряди терялись на фоне мрака комнаты. Я мысленно сопоставила эти кажущиеся знакомыми приметы с вчерашним звонком отцу и так же мысленно выругалась от всего сердца. Ну papà, черт тебя побери! Вот умеет же думать… интересно! А в слух только простонала: - Вария и по мою душу… - И Занзас Скайрини - мой несбыточный грех - только хрипло рассмеялся.       И я забыла, как дышать.