***
Бекхён заворочался, с трудом разлепляя веки, приподнимая голову с подушки. Черно-синие пятна заплавали перед глазами, и он в изнеможении откинулся назад. Его тошнило, а голове вспыхивали и кружились огни, будто он уже вечность катался на чертовой карусели, оттого очертания комнаты были размытыми, но даже в таком состоянии он мог понять, что ночевал не дома. Из вчерашнего он мало что помнил – адская смесь пива с дешевым пойлом сделали свое дело – несколько часов его жизни были покрыты сумраком алкогольного забвения. Под пледом было жарко, Бек дрыгнул ногой, сбрасывая его. Хотелось пить и кислило во рту, он слегка застонал, переворачиваясь и садясь на диване в незнакомой гостиной. Судя по обстановке, ночевал он не у кого-то из своих дружков или многочисленных подружек – в этом доме слишком чувствовалась размеренная сытая жизнь респектабельного среднего класса. Его окружал выдержанный в спокойных тонах интерьер, стильная мебель, расставленная строго по задумке дизайнера, а не там, где удобней, подушки в цвет дивана и кресел, пушистый ковер цвета слоновой кости. "Заебешься убирать", – злобно пронеслось в голове. Он покрутил головой – стены украшала современная живопись – хаотичная мешанина красок, от которой Бёна передернуло. В висках заныло – на трезвую голову на такое смотреть тяжело, что уже говорить о человеке, мучающемся похмельем. За дверьми, ведущими, вероятно, на кухню, раздавались приглушенные голоса. Бекхён подошел к зеркалу, висящему в нише на стене – вид был еще тот. Он криво ухмыльнулся зеркальному двойнику – опухшему и помятому, пригладил кое-как волосы пятерней, почесал худое плечо, накинул аккуратно сложенную на спинке дивана куртку, и подошел к двери, прислушиваясь.***
Чонин отпил кофе из кружки, вопросительно подняв бровь и кивая в сторону гостиной: – Как думаешь, нам его разбудить или оставить у нас? Мне скоро нужно уходить. – Мне тоже, – невозмутимо ответил Кёнсу. – но не думаю, что он проснется так просто. Вспомни, в каком состоянии он был вчера. – Сон алкоголика крепок, но не долог, – саркастически проговорил Кай, и зашептал горячо. – Надо было его вчера отвезти домой, да и все. – А ты знаешь, где он живет? – огрызнулся Су. – Они ведь переехали, когда мы еще общались, но где новый дом, мы так и не узнали. Надо было оставить его там? Ты этого хотел, Чонин? Кай почесал затылок, взъерошив пятерней выбеленные волосы. – Черт, ненавижу, когда ты начинаешь делать из меня распоследнюю сволочь. Нет, нет, несмотря на то, что он тот еще козел, я не оставил бы его там. Но теперь он пускает слюни на твоем любимом диване, и проблема в том, что я не хочу видеть его в нашем доме больше, чем диктуют правила гостеприимства. Кёнсу, хоть и был ниже Чонина на голову, посмотрел на него сверху вниз. – Прошло столько лет, а ты все еще ведешь себя как упрямый подросток. Считай, что занялся благотворительностью – спас человека от опасности. Кай хмыкнул, скривив упрямо полные губы: – Отчего-то мне кажется, что скорее он сам представляет опасность. До цыкнул на него: – Много ты знаешь… Бек не причинил бы никому вреда. Тут уже пришла очередь Чонина во второй раз поднимать бровь. Уже скептически: – Мы его пять лет не видели. Все могло поменяться. Когда я вчера расстегивал ему куртку, то заметил кое-что. Татуировку! – Какие страсти, – издевательски всплеснул руками Кёнсу. – Это неопровержимое доказательство. Я еще и пирсинг заметил – давай его сдадим копам. – Зря кривляешься, – Кай облизнул губы, вздохнув, – Это не просто татуировка – это стилизованная голова волка – знак клана Сумиёси-кай, точнее, его корейского дома – Оками-кай. Проще говоря, наш утонченный в прошлом друг записался в брутальные мафиози. Но вряд ли наш Бекхённи соизволит рассказать, во что он влип. "Хуй тебе", – подумал Бек, переминаясь за дверью. Он разрывался между желаниями уйти через окно и зайти на кухню, чтобы разбить несколько чашек от Phoebe Richardson. – Ты слишком много болтаешь, как для утра понедельника, – нахмурился До. – И, кстати, откуда такие познания в мире криминала? – Приходилось слышать о них, – уклончиво ответил Кай, тут же переводя разговор в более спокойное русло – он уже буквально видел как До хочет ядовито поинтересоваться о том, не является ли Бек боссом якудзы, или спросить, не стоит ли им на всякий случай нанять охрану, сменить место жительства, имена и внешность. Бекхён понял, что уже устал слушать их разговор – пора завязывать с этим неловким утром. Он напустил на себя расслабленно-нахальный вид и открыл дверь. Кай и Кёнсу одновременно повернулись в его сторону – это выглядело как сцена из комедии, поэтому Бён еле удержался, чтобы не рассмеяться. Бек, как ни в чем ни бывало, прошел мимо парней, стащил тост с тарелки До, и взгромоздился на стул возле барной стойки, по утрам служившей местом завтрака, и недовольным тоном произнес: – А мне кофе не полагается? Кай подозрительно покосился на изрядно помятого Бекхёна и спросил: – Давно проснулся? Как самочувствие? Бек растянул губы в подобии улыбки. Голова болела нещадно, а при виде еды начинало мутить. Тост цементом застрял в горле, но держать марку было надо. – Отлично, просто отлично. – По тебе не скажешь, – покачал головой Су, передавая ему кружку с кофе. – Двойной без сахара. В кухне воцарилось неловкое молчание. Бекхен решил, что надо что-то сказать эффектное и уйти поскорей. Он и так чувствовал себя паршиво – как Бён ни старался, как ни напускал на себя важный вид, ему было понятно, каким его видят бывшие одноклассники – опустившимся человеком с сомнительным прошлым и еще более сомнительным будущим. Они видел в их глазах неуместную жалость, заставляющую внутренне клокотать. В их глазах Бек выглядел парнем, который через пару лет окажется бродягой, выпрашивающим деньги на "поправить здоровье", или неопознанным трупом, найденным в неблагополучном районе города, куда даже копы редко суются. Он обхватил кружку ладонями, удерживая ее под стойкой – ногу сквозь донышко жег горячий кофе – слишком неуместными казались ему собственные руки – все в ссадинах и порезах – на кажущейся стерильной столешнице. – В общем, не стоило напрягаться и тащить меня к себе, – проговорил он, откашливаясь. – Ничего бы не случилось. Приятно было повидаться, но мне пора по делам в город. Кёнсу проговорил торопливо и смущенно, понимая, что допускает бестактность: – Вызвать тебе такси? У тебя хватит денег? Бекхён сморщился: – Смотрю, ты меня уже ни во что не ставишь. Уж двадцатка на такси у меня наберется, поверь. Желаю вам доснять эту вашу паранормальную фигню, провожать не надо. Кай хмыкнул в стиле "именно этого я и ожидал". Кёнсу все же провел Бекхёна до дверей, сказав на прощанье: – Думай что хочешь, но тут тебе рады. Если что случиться – приходи. Бек протянул что-то среднее между "да конечно" и "да пошел ты", и вышел на улицу.***
Только на свежем воздухе, подальше от испытующих взглядов, он позволил себе судорожно выдохнуть сквозь сжатые зубы – в голове пульсировала боль, а тошнота не проходила. Он подумал, что пить то, что принесли дружки Криса – как играть в русскую рулетку – никогда не угадаешь, в каком состоянии проснешься утром, и проснешься ли вообще. Прикинув приблизительно, где он находится, Бек побрел, пошатываясь, в сторону метро. Конечно, он соврал – никакое такси он не вызвал – потратить полсотни на проезд, пусть и комфортный – слишком большая роскошь, ведь кругленькая сумма невыплаченного долга постоянно маячит за спиной унылым призраком. В метро было неуютно – тянуло сквозняком из тоннелей, мочой из углов. Казалось, все пялились на худого бледного парня, горбившегося и судорожно запахивающего куртку. Он, стараясь не попадаться копам на глаза, сел в полупустой вагон и блаженно растянулся на сидении. Кое-как Бек добрался до дома. Еле нашарил ключи – ушло добрых пять минут, пока он попал в замок. В доме царил беспорядок. Быстро прошел через гостиную, полную храпящих тел, лежавших вповалку – голые девичьи ночи соседствовали с волосатыми мужскими. Зашел попить воды. На кухне в раковине громоздились тарелки с присохшей едой. Кран протекал. На полу валялись белые осколки в луже чего-то персикового и липкого. Мешки с мусором выстроились в ряд у стены. Поднявшись на второй этаж, Бек зашел в свою комнату и сел на кровать, стаскивая кеды. Через раскрытую дверь была видна комнату Криса – он спал, раскинув руки и ноги, как морская звезда. Очень пьяная и татуированная морская звезда. Рядом валялись пустые банки, бутылки и смятая бумага. Бён поморщился, вспомнив Криса и его дружка, но сил перестилать постель не было, так что он просто стащил простынь, бросив ее скомканной на пол. Лег, закрыл глаза, проваливаясь в отдающую кислым на языке темноту – висок прошила острая боль, будто раскаленным шилом проткнули. В голове пронеслась неотвратимая как надвигающийся поезд мысль "Я умираю".***
У Пак Чанёля была довольно своеобразная классификация чувств. Он вряд ли бы назвал самое приятное, ведь выбрать между любовью, сочным стейком и теплой ванной было решительно невозможно. Но он точно знал: самое отвратительное – быть мертвым. Как и многие неприкаянные души, он не помнил, когда и при каких обстоятельствах умер. Он помнил свое имя и возраст. Он знал, что был мужчиной. Но все остальное поглотила смерть. Весь его чувственный опыт (если это применимо к мертвым) сводился к тому, что Ёль жил одним днем, растянувшимся на долгие годы. Он воспринимал мир с такой же ясностью, что и живые, но запахи, вкусы и прикосновения – соль жизни – ему были недоступны. Так что он выглядел попрошайкой, который заглядывает через витрину в булочную, полную восхитительной, еще теплой выпечки. Кроме того, Пак Чанёль даже не мог сказать, почему вся эта роскошь внезапно стала ему доступна. Наступило чувство, что внезапно его закрутило в каком-то водовороте – непреодолимая сила выдернула из оцепенения, и швырнула в круг света. Он еле разбирал бормочущие голоса, всматривался склоненные над странной доской макушки. Пак не мог понять, зачем он тут, а не в ставшем родном месте, где обретался. И вдруг ощутил на себе чей-то взгляд. Или это ему только показалось? Чуть поодаль полулежал на груде одежды парень, отхлебывая из бутылки пиво, он смотрел прямо на Пак Чанёля. Ёль застыл на месте. Его никогда никто не видел. Он всегда был пустым местом. И вот сейчас... Это было странное ощущение – одновременно он и трепетал от радости, и хотел сбежать. Чанёль постарался успокоиться, убеждая себя, что это просто совпадение, обернулся, разочарованно вздохнув. – Так вот в чем дело... За спиной Пака сидел смуглый блондин с вызывающе чувственными губами, его-то и сверлил взглядом лежащий поодаль. Он нахмурился, еще раз оглядев парня. Тот казался обычным хулиганом с кучей мусора в голове. – Куда ему до тонких материй, – хмыкнул Ёль. Он отошел в другой угол комнаты, еще раз посмотрел на парня, и его будто плетью хлестнули – он следил за ним. Пак заметался по комнате странного дома. Затрепыхалось пламя свечей. Такое иногда случалось, если Пак быстро перемещался рядом с предметами, или когда его эмоции зашкаливали. Тогда его чувства находили слабый отклик в материальном мире. Иногда от резких движений колыхались занавески или падали со стола чашки. Например, когда живой закрывал книгу на самом интересном месте – лепестки салфеток взмывали вверх, разделяя досаду, смех над нерадивым прохожим мог всполошить птиц, а злость, испуг или паника могли наделать что-то посущественней. Вообще, он был довольно любопытным и непоседливым (в те дни, когда не умирал под бетонной плитой безысходности), и не признавал права личной жизни, забираясь в жилые дома и общественные здания, чтобы понаблюдать за живыми. У призраков, знаете ли, слишком мало развлечений и слишком много свободного времени. Парень смотрел на него, улыбаясь. И что-то недоброе таилось в уголках губ. Чанёль нелепо взмахнул руками, прикрывая лицо в смущении – свечи вздохнули в едином порыве, и наступила темнота. В ушах Пака раздавался звон, казалось, он находится внутри огромного стеклянного колокола, и звук со всех сторон атакует его, ввинчиваясь в сознание. Неприятно кололо в руках и ногах, холод пронзал его всего. Это было очень страшно, но он запретил себе убегать. Внезапно звон резко прекратился, будто колокол разбился на сотни мелких осколков, и он почувствовал. Это был так странно и в то же время пугающе – ощущать тело заново, будто собирая себя по кусочкам – тепло собственной кожи, щекочущая лоб прядь волос, пальцы, плечи, ноги... А потом вспыхнуло в глазах, и он снова погрузился во тьму.***
Вздох, еще один – рвано и хрипло. Сознание постепенно возвращалось. Неужели случилось чудо и ему дали шанс еще немного пожить? Может, он и не умирал вовсе, а какая-то неведомая сила выдернула его из привычного потустороннего мирка и вернула в собственное тело? Он начнет новую жизнь, постарается не потратить время бездарно. Не открывая глаз, он перекатился на бок, затем вытянул руку, прикасаясь к лицу – легко уколола подушечки пальцев щетина. Сбоку, будто за дверью, раздались шаги и бормотание, затем – шум воды, звон разбитого стекла и рев: – Сука! Шаги были все ближе. Чанёль похолодел, не в силах открыть глаза. Раздался треск распахиваемой настежь двери. Пак наконец решился раскрыть глаза. Перед лицом маячил темный силуэт, щеку обожгла увесистая пощечина, и он отлетел к стене, больно ударившись головой. В какой-то момент он подумал, что ослеп – настолько черно было вокруг, но из темноты перед ним вынырнуло злое лицо и рука с пакетиком белого порошка замаячила перед носом. – Что за ебаная хуйня? – заорал на него парень. – Я тебя спрашиваю, сученыш? Чанёль тяжело дышал, не понимая, что происходит. Прижав руки к лицу, он попытался сесть, но получил новый удар в лицо – нос обожгло болью и сквозь пальцы потекли тонкие струйки крови. Парень встряхнул его, будто тряпичную куклу: – Я только вышел, мудак ты хренов, – рявкнул он, - а ты меня уже хочешь упечь обратно? У тебя нет мозгов совсем – хранить порошок в ванной? Ты мог сразу заебенить вывеску над домом "Эй, а у нас тут отменный кокс". Его лицо покраснело от злости. Чанёль не понимал ничего, поэтому просто пробормотал: – Извини. – Ты маленький ублюдок! У нас был договор не тащить в дом работу. Ты можешь сколько угодно толкать дурь, но самому подсаживаться? На лбу вздувалась и опадала вена, он все еще комкал пакетик в руке. Чанёль стал на ходу придумывать правдоподобную ложь: – Я забыл, правда. Я не трогал ее. Я не нюхаю, клянусь. Просто забыл. – Ну, смотри, Бекхён, – угрожающе проговорил тот, видимо, немного успокоившись и поверив словам. – В общем, Бек, сядем оба, если что… – угрожающе не договорил парень и вышел, хлопнув хлипкой дверью. Пак, размазывая кровь по лицу, ощупал гудящую челюсть. Бекхён? Что это значит? Меня зовут Пак Чанёль. Просто перед его взглядом на тумбочке стояла рамка с фото: Высокий парень смущенно улыбался в объектив, приобнимая за плечи темноволосого и изящного подростка лет шестнадцати. Тот задорно скалился, обнажив белые зубы, сощурив глаза в полумесяцы. Они со снисходительной радостью смотрели на парней, дурачащихся перед фотографом. Внизу фото были выписаны имена: Ифань и Бекхён. Пак узнал в высоком и неулыбчивом Ифане избившего его парня. Значит, остается Бекхён – худощавый и смешливый. Его лицо казалось странно знакомым. Он взял фото в руки, оставляя кровавые отпечатки на стекле, и поднес его ближе, пристально всматриваясь в смеющиеся глаза. Смутная догадка пронзила его, а затем он вспомнил. Взгляд был другим – жесткий, мрачный, да и улыбка паренька ничем не напоминала ухмылку того парня, но это определенно был тот развалившийся на полу парень в черной кожаной куртке. Там, в заброшенном доме. Пак вскочил, все еще напоминая пьяного – ноги не слушались. Он зацепил плечом полку – с грохотом свалились стопки журналов и дисков. Одна коробочка открылась, и в переливающемся радужном отсвете он увидел ошалевшие глаза и изрядно подпорченное лицо Бекхёна с фото. Чанёль сполз на пол, судорожно глотая воздух. В голове билось два вопроса: "Как он оказался в теле Бекхёна" и "Где тогда сам Бен Бекхён"?