Голос улицы

Орин хай была ужасна. Начиная с грязного обшарпанного крыльца из бетона и заканчивая отвратительной столовой с расшатанными стульями. Классы были переполнены из-за того, что в городе было всего три школы: младшая школа, средняя и старшая — Орин хай, собственно. А подростки составляли примерно треть от проживающего населения города. Так что в кирпичных стенах, которые, казалось, были пропитаны кровью ранее учащихся здесь, томились в заключении тысячи школьников в течении десяти месяцев. Ирвинг Хайнд проучился в Орин хай всего два часа, но этого хватило сполна для появления ненависти к учебному заведению в целом и отвращения к его ученикам в частности. В коридорах стоял оглушительный гул, некоторые ученики открыто курили, гоготали, а какой-то бугай в компании таких же отморозков уже успел отыскать грушу для битья и теперь вымещал гнев на бедном пареньке. Ирвинг передернул плечами и отвернулся. Натянул поглубже шапку. Тихое поскуливание бедного парня вскоре растворилось в гаме. Хайнд ни с кем из новых одноклассников не разговаривал дольше тридцати секунд. Да и они как-то обходились без Ирвинга. Было похоже, что все эти ребята давно и хорошо знают друг друга и в обществе Хайнда не нуждаются. Парня это немного задевало: себя он скучным собеседником не считал, правда чувство юмора имел специфичное, но он не был занудой или ботаником, повернутым на комиксах. Но почему-то образованного начитанного парня просто-напросто игнорировали. Со словами «Ну и хрен с ним!» Ирвинг махнул рукой на попытки завязать разговор. Пару раз он заметил в коридорах своих бывших одноклассников из средней школы. Желание поприветствовать знакомых отпало сразу же, когда Стенли Джонсон, гогоча, в компании близнецов Тоу подошел к недавнему бугаю из коридора и с удовольствием поучаствовал в издевательстве над каким-то ботаником. Ирвинг передернул плечами, хмыкнул и поправил шапку. Ровно в четыре часа прозвенел последний звонок, и здание стремительно опустело, Хайнд покинул школу в числе первых. Но домой он не спешил. И если из школы он вылетел с довольно высокой скоростью, то теперь не спеша прогуливался по тихим улицам, пиная пустую алюминиевую банку. Ирвинг часто возвращался домой поздно, вот так прогуливаясь без цели по Бьёрку. Он мог часами бродить в лабиринте переулков, проспектов и улиц, высматривая что-то, известное лишь ему одному. Порой он останавливался напротив какой-либо стены, рассматривая многочисленные граффити. Так проходили его обычные дни.

***

Входная дверь с тихим щелчком закрылась. В доме стояла тишина. Со стуком коснулись пола сброшенные кроссовки. Зазвенела связка ключей. Ирвинг крадучись подошел к лестнице. Он уже поднялся на площадку между этажами, когда вдруг часы, стоявшие на каминной полке в гостиной, громко дали о себе знать. — А, кто здесь? — послышался утробный сонный голос откуда-то снизу. Заскрипела ткань дивана. Часы пробили девять ударов. — Ирвинг? Это ты? Половицы прогнулись и сдержанно запищали. Блеклый свет фонаря, проникающий сквозь узкое окно у двери, очертил грузную фигуру мужчины, вышедшего из гостиной. — Ирвинг? Мужчина включил лампу, стоящую на небольшом столике у основания лестницы. Ирвинг зажмурился, но не сдвинулся с места. Мужчина обвел коридор мутным взглядом. Сказал: — Сынок, ты где был? Ирвинг пристально посмотрел на отца. — Ты хоть понимаешь, который сейчас час? Ты ведь знаешь, какие отморозки могут шататься по округе в такое время. Ирвинг молчал. — Ирвинг, я… Парень не стал дослушивать. Он продолжил подниматься на верх. Ступени тихо поскрипывали. Мужчина нахмурился. Стал подниматься вслед сыну. — Постой-ка, молодой человек! — Он схватил Ирвинга за руку. — Сколько будет продолжаться твое молчание? Ирвинг обернулся и посмотрел прямо в глаза. Секунду он молчал. А потом сказал: — Я тебя ненавижу. Освободился из хватки и с топотом взобрался на вершину лестницы. Замер на секунду. — Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Звенящая тишина. Ирвинг тяжело дышал. — Сынок, я… — Мужчина протянул вперед руку. А в ответ — топот ног и хлопок закрывающейся двери. А потом — тишина. Отец устало выдохнул. Рука безвольно опустилась. Вдруг на поясе зашипела рация. — Да? .. Сейчас буду. Мужчина повесил рацию на место и посмотрел туда, где недавно стоял сын. «Я тебя ненавижу»? И это первое, что он сказал за полгода? Один, и что теперь делать? Мужчина задумчиво погладил окладистую бороду. Грузной поступью подошел к единственной закрытой двери на втором этаже. Он почти постучал. Рация завибрировала снова. — Иду. Скоро буду. Он все-таки не зашел в комнату. Ирвинг смотрел в окно на отъезжающую полицейскую машину. — Я тебя ненавижу. Так закончился первый день в старшей школе.