Судьба неизменна

Кого в ней видели? Наверное, чужую. Показывать свой паспорт было бесполезно, как бесполезно и доказывать, срывая голос: она же местная. Своя. Здесь родина её. Она могла бы покорить очарованием и обаянием своим сразить, но кожа Дины была слишком тёмной: за ней терялся свет её души. Она, рождённая среди московских улиц, в московском мире, странном и смешном, в родных краях казалась лишь приезжей — и это больно ранило её. «Эй, черномазая?» «Ну что ты здесь забыла?» «Сидела б своей Африке, зверьё!» И Дина, стискивая зубы, на все нападки отвечала только кротким взглядом. У неё была смекалка, чтобы рассудить: понять другого человека лишь тот сумеет, кого пустишь в душу, кто будет приглашён поближе подойти... а эти? Недостойны приглашений. Они не понимают. В то время, как она на трёх работах и мать, и братьев тянет, и учиться успевает, они никчёмно жизнь прожигают и смеют издеваться... дурачьё! — Готовы заказать? — и добрая улыбка. Эти слова она твердит за разом раз, тот каждый вечер, что работает официанткой: изящно, вежливо и услужливо. Под ночь отваливаются руки от бесконечных, бесчисленных подносов. Пару веток на метро — отвалятся и ноги. Но Дина храбро тащит на себе остатки вкусненького с кухни — угощать семью. В руках — конспектов сумка полная. А в голове — блаженная, приветливая пустота. На склоне трудового дня не нужно думать, только лишь стремиться спать, как можно лучше отдохнуть до следующего дня. Но эти дураки с потока замечали только кожу. И эту кожу Дине в былые дни, нервозные и мрачные, хотелось бы с себя содрать. Она терпела. И уважала лишь троих на целом белом свете: мать и покойного отца, восточную девчонку со второго курса, что тычет всем в глаза своей культурой... Всё. Себя - пока что рано уважать. И здесь была её ошибка. Себя ей нужно было уважать первее всех других. — Готовы заказать? — привычно спросит Дина в новый вечер. И вмиг забегают глаза: за столиком сидит одна из самых страшных сплетниц курса. Красавица, заноза и подлиза. С богатыми родителями, кстати. Та взглянет на неё с пренебрежительным лицом и вдруг ужасно оживится: — О! Ты здесь работаешь? Не ожидала встретить! — Работаю, — покладисто ответит Дина, приготовившись к насмешкам. Официантка! Фи! Какая смехота! И Дина чувствует, как хочется ей вылить суп на эту стерву. Но тут же думает: она не понимает... и в этом нет её вины. Совсем. Красотка долго думает. И почему-то не глядит в меню. Вдруг приглашает девушку присесть. Та озирается и ждёт подвоха. Но садится. Они беседуют; «заноза» спрашивает Дину о вещах, возможно, невозможных: о семье, о том, как это тяжело — одновременно работать и учиться... — Я москвичка, — робко сообщает Дина, и не надеясь быть услышанной. — Я это знаю, — та перебивает. На третьей паре следующего дня к несчастной Дине снова пристают: — Эй, черномазая! — А ну-ка все заткнулись, — роняет неожиданно «заноза». — И дайте, лоботрясы, ей пройти. Неясно, курс ли больше удивился или Дина. Расходятся, чего-то бормоча. — Спасибо, — произносит Дина тихо. — Да брось, — «заноза» машет ей рукой, и вдруг глаза её теплеют. — Они не понимают. И только в этом их вина.