POV Трой
- Твои ноги, - щурясь от блаженного, разбавленного сливками, лилового виноградного сока в запотевшем стакане, он поднимает дрожащие от холода ресницы и вовлекает меня в свою изумрудную чащу, сконцентрированную вокруг расширенного зрачка.
- Ты всегда ходишь в этих кедах? - его уголки губ дёргаются, словно усы у любопытного кота, а голова забавно наклоняется, как у фарфоровой статуэтки.
Мне нравится это.
Мне нравятся розоватые следы жгучего морозца по контуру персиковой кожи, нравятся слегка дрожащие пальцы, постепенно возвращающиеся к своему естественному цвету, нравятся вечно-застывшие снежинки, что по-прежнему держат форму по краям его растрепанной чёлки.
- Это моя любимая обувь, - возвращая глаза на кончик его носа, передергиваю плечами, откидываясь на спинку стула. - Она демисезонная.
Звонкий смех с перерывом на громкий и такой хриплый кашель обрекает мои слова в пепел нотками сарказма.
- Тогда эта футболка - нововведение нашей зимней коллекции. Отражение тепла, термо-покрытие... - аккуратно оттянув белый хлопковый ворот от покрасневшей кожи, он слегка отгибает край ткани, открывая мне вид на изящную линию его шейной трапеции.
Глухой хрип из его лёгких, и мои ладони нервно сжимаются в кулаки.
- Допивай; бронхит перед Рождеством - самый никчёмный расклад из всех, что только может произойти, - хлопнув ладонью по столу, я закинул ногу на ногу и уставился на стакан, опустошенный лишь на одну треть.
- Кто вообще придумал смешивать сливки и виноградный сок? Это самое неординарное сочетание из всех, что я знаю, - короткие морщинки вокруг аккуратного носа, и стакан медленно отъезжает на десять сантиметров от часто вздымающейся груди под давлением мягкой ладони.
- Я придумал, - допив залпом содержимое, что так не понравилось гостю, я лишь мог только закатить глаза и отнести посуду на кухню, попутно отпихивая ногой пристающего Нао.
Мои пальцы медленно синели под прохладными потоками воды, перебираясь по оттеночной лестнице к ультрамариновому. Стекло нелепо преломляло моё отражение, искажая внешность до неузнаваемости.
Кто бы мог подумать, что меня это все еще будет забавлять к двадцати годам? Нашёл развлечение.
Скрип двери, и в проходе появляется сероватая тень. Тень, изгибы которой плавно достигали моих злосчастных кед, обволакивая мыски в искусственную темноту.
- Тебе помочь? - непонятные отголоски вины в его голосе заставляют меня обернуться, примерив самую гостеприимную улыбку из персонального склада.
Однако он видит. Он видит, что улыбка не та, которую я действительно хотел бы ему сейчас показать. Наши губы дрожат слишком ритмично, слишком синхронно. А салатовые разводы на персиковой шее напоминают мне уютный еловый лес в лучах заката, колкие иглы которого слегка пощипывают воспалённую кожу.
Стакан выскальзывает.
"Твои губы снова пахнут моим печеньем", - как сухо и терпко ты воспримешь эти слова на слух. Да и услышишь ли их вообще?
Мой шёпот, подобно невесомой шторе, витает в воздухе, окутывая комнату, пока я рассматриваю его сосредоточенное лицо. Его губы сжимаются, ощущая на себе пристальный взгляд, вынуждая меня отвернуться, растягивая напряжение между нами до предела.
Его вдохи слишком громкие, а рёбра поднимаются слишком высоко, словно каждый новый вздох грозит быть последним. Это не любовь, это воспаление лёгких, заработанное по чистой неосторожности.
- Может, мы все-таки что-нибудь сделаем? - оглянувшись вокруг, он стянул со стола полотенце, нервно начиная накручивать его по своей кисти, затягивая у предплечья.
Ему было скучно. Скучно со мной. Скучно, потому что я был немым и недвижимым. Я был таким. Я действительно был таким, когда его руки изящно переплетались между собой, поочерёдно заворачиваясь в мое полотенце; когда его глаза невинно опускались в пол, в поисках крошечной пылинки, на которой можно сконцентрировать внимание; когда его кроссовки, вымоченные в растаявшем снегу, сменяли свой оттенок, растворяя голубоватые масляные пятна, образуя васильковые лужайки у самой подошвы.
Щелчок.
С тихим шуршанием махровая ткань падает у его ног, соскальзывая с напряжённой руки.
И мои пальцы непростительно близко, когда кончик носа встречается с оголенной коленкой зеленоглазого. Потёртые черные скини двоятся дорожками тёмных джинсовых волокон перед глазами, не давая поднять взгляд.
Тёплое полотенце покоится в моих руках, пока я, стоя на одном колене, упираюсь носом в его ногу, вдыхая едкий чужеродный запах улиц Нью-Йорка.
Наверное, он готов сбежать прямо сейчас. Наверное, именно поэтому мне так страшно встать.
Колено медленно сгибается, а тёплая ладонь касается моего плеча.
- Иди сюда, - солнечная улыбка, и я больше не сумасшедший. Я одержимый.
Прижав моё окаменелое тело к своей груди, он просто дышит. Дышит так, что мне начинает казаться, будто он готов впитать себя весь воздух в этом районе.
Найдя естественный тандем в движении рёбер, мои пальцы плавно переползают на его шею, обвивая её тугим кольцом, сцепленным дрожащими мизинцами. Запахи и цвета моментально смешиваются во что-то единое, словно мои глаза заволокли пеленой солёные слёзы, не дающие рассмотреть картинку, изображающую действительность.
Мои руки, его руки - они сплетаются между собой в локтях, когда наши лица параллельны друг другу, а большие пальцы каждого нежно придерживают голову стоящего напротив.
Его ресницы, мои пальцы - они поднимаются синхронно. Когда его глаза полностью открыты, мои ладони утопают в его кофейных копнах, все еще слегка влажных от вечных кристальных снежинок.
Зелёный может быть разным: шартрез, изумрудный, арлекин, мякоть лайма, нефритовый - все это сливалось в один, создавая мерцающее совершенство, собранное вокруг темного зрачка. Казалось, что он не был черным. Казалось, что цвет тянется к нему, пропитывая насквозь молочное тело нежными оттеночными полосами.
Мысли остановились, когда пастельно-персиковый коснулся розовой вишни.
И я был прав.
- Твои губы пахнут моим печеньем, - вдыхая куда-то в него, мой голос звучал слишком тихо и слишком приторно.
Шероховатые пальцы исследовали мой позвоночник, пока тёплое дыхание обжигало моё верхнее небо. Стук сердца напоминал механическую шкатулку, что вот-вот должна была взорваться маленьким фейерверком где-то внутри.
- Я не виноват, что дома лишь ржаное, - он отстраняется и пряный вкус застывает на моей щеке ещё одним невесомым прикосновением пастельно-персикового.
Взаимные улыбки, и мягкие пальцы, переплетённые между собой, раскачиваются на высоте одного метра от пола. Моя голова на его груди, и хрипов больше нет. Его дыхание тише и ровнее, позволяя мне выдохнуть с облегчением куда-то в его шею.
***
Ненавижу реалистичные сны с преломлением пространств. Каждый раз это заставляет меня падать с кровати, проделывая в полёте акробатическое сальто назад.
Не в этот раз.
Чья-то горячая ладонь сжимает моё плечо, как только щель мерцающего неба перед моими глазами постепенно начинает расширяться.
Зима. Звезды слишком яркие для самих себя, маленьких подражателей солнцу. Но, почему-то, я уверен, что они светят лишь для меня.
Для нас.
Горечь от таких слащавых мыслей вынуждает поёжиться и перевернуться на другой бок, утыкаясь носом в твёрдую грудь лежащего рядом.
- Не спишь? - каким же идиотом надо быть, чтобы сказать это человеку, что лежит перед тобой с открытыми глазами.
- Да нет, как видишь, - его улыбка - самая точная копия Солнечного сияния, не сравнимая ни с одной звездой.
Непривычно клокочущая внутри нежность вынуждает коснуться его шеи, оставляя вишневый след, окантованный розоватым свечением по краям.
Он улыбается.
Вишневая дорожка уходит извилистой линией к самому уху, постепенно темнея, превращаясь в сливовый путь.
Знаете, как приятно могут ласкать слух хрустящие простыни?
Когда маленькое тело взбирается на широкую грудь, хватаясь за идеально ровные плечи; когда температура воздуха вокруг резко падает, оставляя лишь раскалённое напряжение, поглощающее растрёпанных жертв притяжения; когда пальцы синхронно сплетаются, позволяя таким нелепым жестом выразить сокровенные чувства; когда теряется счёт вдохов и выдохов, смешивающихся в симфонию с шуршащими пододеяльниками.
А звезды смотрят и усмехаются такой примитивной любви.
Она не примитивна. Она цветная: кровать, подобно плоту, среди яркого моря; банки, палитры, мольберты, - все падает и растекается лучистыми ручейками по щелям в полу.
Страсть контрастирует с нежностью, как
черный с
белым.
Что за глупцы ассоциируют желанные порывы любви с красным?
Пошло.
Черный же - прекрасен и очарователен.
Черный - это ночь, окутанная тайнами, скрытыми под мягким белым одеялом;
черный - это громкие стоны и узорчатые синяки на шее и рёбрах;
черный - это темнота, накрывающая после пика наслаждения, чередующая за ярко-белой вспышкой восторга.
Белый же - особенный. Он превращает пресную любовь во что-то светлое.
Льняные, снежные, дымчатые - такие чувства окутывают обладателей контрастной страсти.
Изумрудные глаза кажутся цвета медвяной росы, когда персиковые губы издают заключительный томный стон, откидываясь на влажные простыни.
***
POV Коннор
С тяжелых рукавов на его ладони стекает густая янтарная краска, пока тонкие пальцы наигрывают невесомые мелодии на потертом синтезаторе. Мои лопатки утопают в мягкой простыни, наслаждаясь прохладными дуновениями ветерка, охлаждающими воспалённые следы минувшей ночи. Растянутый светло-бежевый лёгкий свитер на голое тело изящно свисает с узких плеч, мешковато протягиваясь до покрасневших колен, открывая вид на тонкие прямые ноги.
- Модель, художник, музыкант? - хриплый спросонок голос звучит слишком нежно для собственного слуха, когда пальцы замирают, а два васильковых глаза поворачиваются в мою сторону.
- Доброе утро.
