Всё, кроме денег

      Шпигель посторонился, пропуская Холи внутрь. Истинные размеры той комнаты, куда вошла Холи, узнать было крайне затруднительно, потому что большую её часть занимали громоздкие шкафы вычислительной техники, наполнявшей комнату мягким низким гудением, однако можно было предположить, что относительно общих размеров всего Бункера она невелика. На оставшемся свободном пространстве очевидно доминировал огромный стол, с горкой заваленный всевозможными бумажками. Бумага возвышалась стопками и на сиденьях нескольких колченогих стульев, окружавших стол, и на широких подушках и даже на спинке старого продавленного дивана, башнями возносилась к потолку по углам помещения прямо с пола. Холи никогда не доводилось видеть такого количества бумаги в одном месте, и она не испытала особенного восторга, получив это сомнительное удовольствие. Напротив, в первую очередь она задумалась, нет ли у неё случайно аллергии на бумажную пыль, и если есть, то как она сможет прожить с ней здесь целых две недели.       — И ещё одна заблудшая душа попала в тенета нашей скорбной обители! — патетически взвыл голос, источник которого Холи не смогла обнаружить.       — Заткнись, — дежурно бросил в пространство сидевший за столом и утопавший в большом офисном кресле человек, самым осмысленным занятием которого был кубик Рубика, который человек вертел в руках.       Ничем не обнаружив узнавания (потому что он её не узнал), Гугель скучающе посмотрел на Холи и спросил:       — Что-то надо?       Холи была несколько удивлена столь холодным приёмом. Нельзя сказать, что она ожидала, будто бы её встретят с распростёртыми объятьями, но полагала, что её здесь хотя бы ждут. Однако реакция Гугеля со всей очевидностью свидетельствовала об обратном. Не говоря уже о том, что место, в котором Холи оказалась, никак не походило на тот образ физической лаборатории, что рисовало её воображение даже после того, как она столкнулась с реальностью Парацельса.       — Я Холи Фолли, — тем не менее, принялась терпеливо объяснять Холи. — Меня направили сюда на прохождение практики.       Гугель сначала не понял. Он уставился на Холи с искренним недоумением, уже приготовившись обидеться на случай, если это чья-то злая шутка. Потом на задворках его памяти что-то вдруг шевельнулось. Он мысленно ухватился за это «что-то», притянул его ближе, тщательно рассмотрел и вдруг вспомнил.       — Ах ты ж…! — выругался Гугель.       — У тебя практикант? — хором спросили Шпигель и неизвестный Холи голос.       — Или у нас коллективная галлюцинация, — Гугель устало помассировал переносицу, надеясь, что когда он это проделает, Холи растает в воздухе, как пустынный мираж.       — Не думаю, — возразила Холи.       Гугель вздохнул:       — Да уж, наверное.       — Вы – доктор Гугель? — уточнила Холи, начиная понимать, о чём её предупреждала Альке.       — Гугель, — требовательно поправил Гугель. — Доктор Гугель, а не Гугель.       — Ах, прошу прощения.       Гугель великодушно кивнул в знак прощения, всё ещё демонстративно страдая от необходимости тратить на Холи то время, что до той поры он так успешно занимал бездельем.       — А вы? — Холи повернулась к Шпигелю, подпиравшему спиной стену возле двери.       — Доктор Шпигель, — ответил тот с ударением на слове «доктор».       — Вы здесь работаете?       — Упаси…, — Шпигель замялся. — Нет, разумеется, нет.       Как убеждённый, воинствующий и немного фанатичный, можно сказать, правоверный атеист, Шпигель старался всячески избегать в своей речи употребления слов, имеющих оттенок религиозности. К сожалению, вся история развития языка восставала против этой идеи, создавая ему трудности на регулярной основе. Мысль о том, что слова имеют не больше смысла, чем в них вкладывает говорящий, в светлую шпигелевскую голову как-то не забрела.       Холи уже хотела спросить, что же Шпигель делает в Бункере, если он здесь не работает, более того, полагает такую перспективу ужасной, но вовремя решила, что это прозвучало бы слишком грубо.       — Холи Фолли, значит? — Гугель взъерошил волосы, пытаясь придать своему облику ещё больше страдания. — Практика, значит? У меня, знаешь ли, современная лаборатория, чрезвычайно важные и сложные исследования, а потому высокие требования.       — Но ассистентов у тебя нет не поэтому, — прокомментировал голос, владельца которого Холи всё ещё не могла определить.       — Заткнись, жестянка, — Гугель отмахнулся, словно от назойливой мухи. В его голове родился план. Нет, даже так: План. — Фолли, я дам тебе задачу – простую задачу – и если ты с ней справишься, то я, так и быть, возьму тебя на практику. Если не справишься даже с этим – пакуй шмотки, — Гугель указал на противоположный конец стола. — Садись, бери листок и ручку – вас ведь в школе ещё учат писать от руки?       Холи не стала отвечать на этот вопрос, хотя ей очень хотелось. Ей не нравились ни тон Гугеля, ни его отношение к происходящему. И она совершенно не могла понять, зачем он взял практиканта, если в нём не нуждался.       Подойдя к столу, она с сомнением осмотрела бумажную гору, поднимавшуюся выше её головы, размышляя, есть ли в ней листок, взявшись за который, она не обрушит на себя всё сооружение. К счастью, она заметила почти чистый, если не считать чайных разводов от донца чашки, лист, лежавший с самого краю стола почти отдельно от основного пика. Рядом нашлась и шариковая ручка, которую в обычной жизни Холи бы скорее встретила в музее или антикварном магазине.       Усевшись на указанное Гугелем место, Холи вопросительно подняла брови. И тогда Гугель с победоносным видом, уже предвкушая свой триумф, потребовал:       — Рассчитай мне сферического коня в вакууме.       — Что? — Холи показалось, что она ослышалась.       Шпигель фыркнул.       — Не чтокай мне тут, — надменно заявил Гугель, входя во вкус. — Неужели ты не можешь сделать что-то настолько простое? Конь в вакууме, да ещё и сферический. Даже не гиперболический, всего лишь сферический! — он слегка кивнул головой в сторону двери, предлагая Холи признать поражение.       — Гугель, это наезд, — заметил голос-без-хозяина.       — Я тебе динамик выломаю, если не заткнёшься.       — Найди его сначала. И даже если найдёшь, всё равно назад сам ставить будешь.       Холи уже не обращала внимания на перепалку. Она смотрела пустым взглядом на лист бумаги, вертела в пальцах ручку и чувствовала, как под ногами её разверзается бездна. Задание, которое дал ей Гугель, было совершенно бессмысленным, но ни намёка на шутку ни в тоне, ни в действиях его не было.       Гугель и не шутил. Он искренне и совершенно серьёзно надеялся, что когда Холи не справится с заданием, он с полным правом выставит её за дверь и навсегда забудет о её существовании. Он дал задание практиканту, практикант не справился, и он имеет полное право его выгнать, потому что практикант не удовлетворяет уровню лаборатории. Просто и эффективно.       Шпигель всё это понял, но не счёл нужным комментировать, поскольку справедливо полагал Гугеля фантастическим самодуром, считал, что это не лечится, и никогда этим не заморачивался.       Возмущался только бестелесный голос. Гугель, к нему совершенно привыкший, отмахивался от этих возмущений вяло, без особого энтузиазма, прекрасно понимая, что избавиться от голоса можно только вместе со всей аппаратурой, чего он не мог себе позволить. А голос твёрдо стоял на защите Холи, пытаясь доказать Гугелю, что задача не просто нерешаемая, а совершенно идиотская. Доказывать было бесполезно, Гугель был неумолим, а Холи была слишком поглощена своей бедой, чтобы обращать внимание на окружающий мир.       Справедливости ради, впрочем, стоит заметить, что голос защищал Холи не столько из благородных побуждений, сколько в пику Гугелю. Это было его хобби.       — Что-то ты долго, — меж тем заметил Гугель, обращаясь к Холи поверх бумажных завалов на столе.       Холи молча подняла на него взгляд. Благодаря многолетней привычке, где-то граничившей с высокомерием, на лице Холи не отразилось и капли той ненависти, что в тот момент она испытывала к своему несостоявшемуся руководителю практики. И одной этой бесстрастности Гугелю было достаточно, чтобы вообразить в обращённом на него взгляде снисходительное презрение и обидеться.       — Даю тебе ещё пять минут, — милостиво разрешил Гугель, твёрдо намеренный выйти победителем из этого воображаемого поединка двух воль.       Холи вновь опустила голову, погружаясь назад в пучину своих страданий, вызванных вопиющей нелепостью задачи. И вдруг эта самая мысль о нелепости осенила ей дорогу к единственному возможному решению. Вдохновлённая, Холи спешно принялась строчить, едва сдерживая довольную улыбку в попытке придать своему лицу максимально серьёзное выражение.       Это не укрылось ни от Гугеля, ни от Шпигеля, однако Гугель, в отличие от своего товарища, не смог встать за спиной Холи и заглянуть ей через плечо, пригвождённый к месту аурой собственной значимости, и ему оставалось лишь бросать нервные взгляды на довольно ухмылявшегося Шпигеля.       Когда вдохновение Холи иссякло, она встала, торжественно отбросив ручку, прокатилась вокруг стола и вручила Гугелю листок с плодами своих трудов. Гугель в искреннем недоумении уставился на это хаотическое нагромождение математических знаков, походивших на бред душевнобольного, тщась сообразить, где же в этом всём можно придумать ошибку. Но Холи его опередила. С видом человека, внезапно осознавшего главный прокол всей своей жизни, она выхватила у растерянного Гугеля листок, положила его на стол и ручкой, найденной в чайной чашке времён нижнего палеолита, обвела всё итоговое выражение в скобки и возвела в третью степень.       — А куб зачем? — беспомощно спросил Гугель.       — Так конь же сферический, — невинно пояснила Холи.       Ей уже было всё равно. Даже если Гугель сейчас порвёт лист на клочки и с ором выставит её за дверь, она уйдёт с высоко поднятой головой.       — Верно, — лукаво кивнул Шпигель. — Хорошо, что ты заметила.       Гугель надулся.       Его зажали с двух сторон и сразили его же оружием по правилам, которые он же и установил. Это было настолько обидно, что хотелось выть. Менее всего Гугель любил, когда над ним смеялись, но из-за очевидных и не вполне приятных особенностей его характера это происходило слишком часто, чтобы лезть на стену по каждому случаю в отдельности. Кроме того, реакция Холи показала, что когда потребуются объяснения, почему ей отказали от практики, она расскажет всё ровно так, как было, а за это прилетит уже Гугелю, и очень больно.       Справившись с рвавшимся наружу возмущением, Гугель скомкал листок и не глядя выкинул его через плечо. Комок покатился по полу и присоединился к куче своих собратьев, колонизировавших один из углов помещения. Холи, при всей своей нелюбви к поддержанию порядка, подумала, что лаборатория похожа на свинарник.       — Хорошо, ты прошла, — процедил Гугель сквозь зубы.       — Спасибо, — вежливо улыбнулась Холи.       — Благодари лишь свою… находчивость.       Гугелю очень хотелось начать орать и топать ногами, но он не хотел показаться ещё более смешным, чем уже получилось. Сейчас ему следовало тем или иным способом заставить существо, столь нагло нарушившее его покой, уважать его, а это было непросто.       — Чем мне предстоит заниматься? — полюбопытствовала Холи.       — Сначала – не мешаться под ногами, — очень нелюбезно ответил Гугель.       — Ой, как будто ты что-то делаешь! — воскликнул голос-без-хозяина.       Холи озадаченно огляделась и рискнула поинтересоваться:       — А кто этот господин?       — Вертер, — лаконично пояснил Шпигель.       — Ммм…, — Холи вновь обвела лабораторию взглядом. — Мистер Вертер, а где вы?       — Прямо перед тобой, милочка, — отозвался Вертер.       Холи сфокусировала взгляд на том, что было прямо перед ней, и увидела один из блоков аппаратуры. Блок приветственно помигал лампочками. Сложив в уме всю имевшуюся у неё информацию, Холи закономерно пришла к выводу, который наверняка уже был сделан читателем несколько раньше, потому как его-то не отвлекали тревоги о судьбе собственной практики.       — Мистер Вертер, вы – компьютер?       — Строго говоря, он – программа, — поправил Шпигель.       — Чертовски хорошо написанная программа, — признала Холи. — Но зачем ему ещё сарказм прописали?       — Ничего мне не прописывали! — мгновенно взвился Вертер, которому наступили на больную мозоль. — Я – совершеннейшее создание во Вселенной! Я – искусственный интеллект!       — Скорее искусственное слабоумие, — поддакнул Гугель.       — От слабоумного слышу!!       Если сравнивать способность к обработке больших массивов информации, то Вертер был безусловно прав, и Гугелю оставалось лишь показать ему язык в отсутствие прочих более весомых аргументов.       — Но зачем столь совершенная имитация личности на лабораторном суперкомпьютере? — изумилась Холи.       — Я не имитация! — возмутился Вертер. — Я – личность!       — Этого никто не знает, — ответил Шпигель.       — Вы меня вообще слышали?!       — Да, конечно, простите, мистер Вертер, — улыбнулась Холи. — Доктор Гугель, всё же, чем мне предстоит заниматься?       Гугель скривился и пробурчал:       — Я не нянька, чтобы…       — Разумеется, — перебил его Вертер. — В здравом уме и твёрдой памяти ни одна живая душа и не помыслит допустить тебя до детей.       — Тебя спросить забыл! — огрызнулся Гугель. — Не перебивай меня.       — Как будто ты скажешь что-нибудь ценное!!       — Не тебе оценивать ценность моих слов, жестянка тупая!!       — Тупая?! Да за мной вся мудрость человечества! — патетически воскликнул Вертер, намекая на свои тесные и совершенно несанкционированные контакты со всемирной сетью.       — Что не делает тебя умнее!       Холи повернулась к Шпигелю и робко спросила:       — Они всегда так?       — Я бы сказал, сегодня Вертер в ударе, — рассудил Шпигель.       И про себя подумал, что оба, и Вертер, и Гугель, с наибольшей вероятностью просто рисуются перед Холи, желая стать непререкаемым авторитетом для нового обитателя Бункера.       — Так мы вернёмся к теме? — Холи повысила голос. — Доктор Гугель, в чём состоит ваше исследование?       — Моё исследование? — Гугель устало откинулся на спинку кресла, опасно заскрипевшего. — Моё исследование, Фолли, сейчас находится на такой стадии, что в ближайшие полгода на него можно повлиять только в отрицательную сторону, — Гугель кивнул в сторону.       Холи посмотрела, куда он указывал, и в тени между двумя огромными шкафами, набитыми составными частями суперкомпьютера, притаилась тяжёлая дверь, точная копия той, что охраняла вход в шлюз.       — Сейчас, — продолжал Гугель, — мне не нужны ассистенты или лаборанты. Ближайшие полгода я сам себе не нужен.       — Тогда зачем вы стали моим руководителем? — закономерно удивилась Холи.       Гугель замялся и после продолжительных колебаний всё же решился сказать правду, рассудив, что пора уже серьёзно подойти к вопросу возведения в душе подчинённого монумента собственному величию.       — Это долгая история, — дипломатично ответил он.       Холи также дипломатично решила не настаивать на ответе, уяснив, что история эта мало того, что долгая, так ещё и весьма неприглядная и, вероятно, унизительная. Положительных эмоций Гугель у неё пока не вызывал, и всё же, по её мнению, было бы очень неразумно начинать знакомство с руководителем своей практики с того, что разругаться с ним в пух и прах.       — Так, собственно, возвращаясь к исследованию…       — Мост Эйнштейна-Розена. Второго типа.       Если бы при этих словах Гугеля окружило бы вдруг божественное сияние, Холи бы нисколько не удивилась. Мост Эйнштейна-Розена, с точки зрения Холи, был воплощённой мечтой всего прогрессивного человечества, даже если оно и не подозревало о том, что это такое, и никогда не слышало этого словосочетания. Всего было насчитано три типа таких мостов, первый из которых соединял две точки одной Вселенной в пространстве, пронзая его ткань и сокращая расстояния до минимума. Такой тип уже был освоен человечеством, что и позволило ему расселиться по галактике. Расселились бы, конечно, уже и по всей Вселенной, но тут хором заголосили те, кто очень боялся, что человечество действительно окажется во Вселенной не одиноким. Второй же тип моста Эйнштейна-Розена предполагал связь между собой двух параллельных Вселенных, что, опять же по мнению Холи, было заветной мечтой любого авантюриста или просто любителя фантастики. Третий тип моста должен был связывать в пределах одной Вселенной разные точки пространства-времени, позволяя путешествовать в прошлое и будущее, но о таком пока даже не заикались.       В общем, в глазах Холи Гугель вдруг разом сделался практически святым пророком.       Увидев, как благотворно повлияла на отношение к нему практиканта информация о его эксперименте, Гугель гордо расправил плечи и попытался вальяжно закинуть ногу на ногу, когда входная дверь вдруг резко распахнулась, отчего стоявший подле неё Шпигель подпрыгнул от неожиданности, а Гугель вообще свалился на пол вместе с креслом, и в комнату ворвался резкий аромат цветочных духов.       — Кьяккероне, у тебя нос заложило?! — возопил Гугель, поднимаясь сам и поднимая кресло.       — Думаешь, всё же слишком сильно? — обратилась возникшая на пороге женщина к Шпигелю, зачем-то нюхая своё запястье.       Тот лишь молча кивнул.       Холи смотрела на вновь прибывшую во все глаза. Эта женщина была необыкновенно красива, и веке в пятнадцатом-семнадцатом её непременно сожгли бы за ведовство, потому как и размётанные тёмные кудри, и горящие чёрные глаза, и исключительная правильность черт лица – всё это придавало её облику что-то неуловимо дьявольское. Слишком сильный, давящий запах духов только усиливал это впечатление, а непредсказуемый взбалмошный характер венчал образ.       Кьяккероне ещё раз с сомнением понюхала своё запястье, обвела задумчивым взглядом помещение и увидела Холи. Даже если бы та вовремя сообразила, что надо спасаться бегством, то всё равно бы не успела, не говоря уже о том, что бежать было некуда – Кьяккероне напала от двери, перерезав путь к отступлению. В следующее мгновение Холи, приходившуюся Кьяккероне по плечо, уже тискали, обдавая дурманящим тяжёлым цветочным запахом, в восторге дёргали за косы, щипали за щёки и щёлкали по носу.       — Кьяккероне, ты её убьёшь, — посчитал нужным отметить Гугель.       — Зачем? — удивилась Кьяккероне.       — Откуда мне знать? — Гугель проверил устойчивость кресла и аккуратно в него сел.       — Как я могу тебя убить? — Кьяккероне озадаченно посмотрела на Холи.       Та могла высказать не меньше десятка возможных вариантов, но сочла за благо со стоическим видом промолчать.       — Гугель, где ты нашёл такую прелесть? — спросила Кьяккероне, возвращаясь к тисканью.       Гугель пренебрежительно фыркнул:       — Оно само прилетело. Этой мой практикант.       — Ах, так ты практикант? — Кьяккероне улыбнулась Холи с тем умилением, которое обычно припасают для детей ясельного возраста, после чего вновь повернулась к Гугелю. — Это девочка.       Гугель насторожился, но всё же сказал:       — Я заметил.       — Она практикантка.       Гугель позволил себе расслабиться. У Кьяккероне было много любимых песенок, и эту песенку он хорошо знал.       — Не будь формалистом.       — Формалисткой.       — И феминистом.       — Феминисткой. Гугель, у этих слов есть формы женского рода, — Кьяккероне, потеряв интерес к Гугелю, ослабила захват и спросила у Холи. — Как тебя зовут, милая?       — Холи… Фолли…, — прохрипела Холи, пользуясь возможностью глотнуть, наконец, воздуха.       — Холи, значит? — Кьяккероне улыбнулась ещё шире. — А я Нелла.       — «Нелла», — передразнил её Гугель.       — Доктор Кьяккероне…, — начала Холи, желая просить у своей мучительницы, а кто она, собственно, такая, как хватка вдруг вновь резко усилилась.       Так ласково, как только можно себе вообразить, Кьяккероне повторила:       — Зови меня Неллой, Холи. Мы же с тобой подруги, к чему формальности?       Холи очень хотелось спросить, как давно они уже дружат, что послужило началом их дружбы, и почему всё это прошло мимо её, Холи Фолли, сознания, но инстинкт самосохранения заставил её промолчать. Не говоря уже о том, что ей бы всё равно не хватило воздуха.       — Нелла, — на последнем издыхании прохрипела Холли.       Кьяккероне вся расцвела под стать распространяемому ею запаху и выпустила Холи из захвата.       — Что такое, Холи?       — Вы, я так понимаю, тоже не здесь работаете? — на всякий случай Холи немедленно увеличила дистанцию между собой и Кьяккероне, заодно и по мере возможности ненавязчиво использовав Гугеля в качестве щита.       Гугель это отметил и, польщённый воображённой им уверенностью Холи в том, что он способен послужить надёжной защитой, посчитал нужным с независимым видом скрестить руки на груди, обозначив тем самым рубеж обороны.       Кьяккероне рассмеялась:       — Нет, нет, конечно! Кто же захочет работать в столь унылом месте?       — Не нравится – выметайся, — предложил Гугель.       — И в такой компании, — Кьяккероне красноречиво покосилась на стойки аппаратуры.       — Не нравится – выметайся, — поддакнул Вертер.       — Тогда вам что-то надо? — предположила Холи, разумно исключив вероятность, что Кьяккероне просто зашла поболтать к друзьям.       В действительности, Кьяккероне действительно иногда просто заходила, но обычно не задерживалась дольше, чем надо для того, чтобы довести до белого каления кого-нибудь из обитателей Бункера.       Кьяккероне с озадаченным выражением лица задумалась о цели своего визита. Стоило ей увидеть Холи, как память точно отшибло, но теперь что-то скреблось на её дне. Что-то о базе данных. Кьяккероне вспомнилось что-то о частоте употребления недостаточных глаголов у Квинтилиана. Это была база данных, и эту базу данных зажевал компьютер, очередной раз рухнув после того, как Кьяккероне гоняла на ней последний «Топор Войны» в рабочее время.       И тут она вспомнила и радостно объявила:       — Мне нужен Глебушка!       Шпигель, до той поры просто тихонько подпиравший спиной стену в робкой надежде, что бурю пронесёт мимо, теперь отчаянно попытался с этой стеной слиться.       Проблема, с решением которой Кьяккероне нужна была помощь, была тривиальна и куда быстрее решалась штатным айтишником исследовательского центра, где Кьяккероне работала, но так было неинтересно. Можно было смело утверждать, что в детстве Кьяккероне избаловали. Родители дали ей всё, что она хотела, и многое из того, чего она не хотела (в частности умение танцевать, писать картины, вязать и вышивать крестиком), она росла в прекрасном особняке и училась у лучших преподавателей, которых её отец, человек с широкими связями, мог ей достать. Поэтому своих знакомых, без всякого уничижения или злого умысла, но с искренней доброжелательностью, Кьяккероне воспринимала как игрушки. А тех, с кем она так или иначе общалась более тесно, чем с прочими – как любимые игрушки. Шпигель был вот такой вот «любимой игрушкой», что не в последнюю очередь объяснялось спецификой его как явления, поэтому решить проблему с базой данных мог только он. Кроме того, пока Кьяккероне шла в Бункер, в голову ей пришла гениальная идея, как ещё можно было бы употребить математические и программистские таланты Шпигеля на благо собственного исследования, потому спасения Шпигелю не было.       — М-может в другой раз…? — заискивающе предложил он.       Кьяккероне улыбнулась. Шпигель тоже, но вымученно. Кьяккероне схватила Шпигеля за шиворот и вылетела из Бункера в охапку со своей добычей на первой космической, на прощание не забыв с порога послать Холи воздушный поцелуй.       — С ним всё будет в порядке? — неуверенно спросила Холи, созерцая дверной проём, в который только что скрылась гроза.       — Лучше бы о себе беспокоилась, — посоветовал Вертер. — Кьяккероне положила на тебя глаз.       — Это очень плохо?       — А ты как думаешь?       Холи подумала и решила, что это не просто плохо, а почти фатально.       Вертер подумал, что надо бы прочистить систему охлаждения процессоров.       Гугель подумал о суетности жизни и тленности всего сущего.       — А кто такая доктор Кьяккероне? — наконец, прервала воцарившуюся в Бункере тишину Холи. — По специальности, я хочу сказать.       — Филолог, — ответил Гугель, стараясь сколь можно явственней своей интонацией показать, что не считает филологию наукой.       Картинка в голове у Холи вдруг резко перестала складываться, и она уточнила:       — А доктор Шпигель…?       — Математик.       — А что…?       — Не знаю.       Холи покорно вздохнула.       Гугель откинулся на спинку кресла, впрочем, достаточно аккуратно, чтобы не навернуться повторно, и пробормотал в задумчивости:       — И что же мне с тобой делать?       — У вас совсем нет для меня работы? — разочарованно спросила Холи.       — Конечно, у него есть! — вклинился Вертер. — Если ты уборщица.       — Мистер Вертер, — Холи с укоризной улыбнулась, — это было жестоко.       — Жизнь вообще жестока, — философски рассудил Вертер.       — Кстати, Фолли, — вспомнил Гугель и повернулся к Холи. — Тебе надо сходить в Табуретку.       Холи обворожительно улыбнулась, показывая, что отдельные слова высказывания она поняла, но их общий смысл от неё, к сожалению, ускользнул.       Неверно истолковав её реакцию, Гугель виновато пожал плечами:       — Это не я придумал. Я тоже считаю, что это лишнее, — он повернулся к Вертеру. — Распечатай ей, как проехать.       Где-то в глубине нагромождений мигающих разноцветными лампочками блоков что-то зашевелилось, и на гору бумаг, которую Холи по незнанию приняла за образовавшуюся стихийно, выползла ещё одна бумажка со схемой. Холи подняла её и внимательно изучила, но никаких пояснений, которые могли бы пролить свет на сущность «Табуретки», на листе не оказалось.       — А что такое «Табуретка»? — спросила Холи, поворачиваясь к Гугелю.       — Тебе понравится, — откликнулся Гугель. — Дуй, давай, туда, а я пока подумаю, что с тобой делать, — он взялся за кубик Рубика, тем самым ставя в разговоре точку.       Холи ещё раз посмотрела на схему.       — Ты бы поторопилась, — предложил Вертер. — Это может занять очень много времени.       — Тогда до свидания, — Холи поспешила к выходу.       Гугель окликнул её уже на пороге:       — Да, кстати. Тебе надо к Вики.       — К кому? — переспросила Холи.       Но кто такая Вики, Гугель пояснять не стал, погрузившись в тщетные попытки собрать цветастый хаос во что-то более или менее упорядоченное.       Холи вышла вон.       Где-то далеко в лесу вулькопультер взял след.