Всё, кроме денег

      Вулькопультер бежал по следу.       Совсем недавно он набил брюхо своей обычной добычей, но идея попробовать человечинки его не оставила. Тем более, как истый испытатель, он уверился в мысли, что ему непременно нужно попробовать именно того человека, которого он тогда заприметил, то есть Холи Фолли. Но, к его великой печали, Холи сбежала от него самым наглым образом, и он оставил надежду найти её вновь.       Но ищущий обрящет.       По случайности пробегая мимо жилого комплекса, где поселилась Холи, вулькопультер почуял знакомый столь желанный запах. И пока ничего не подозревавшая Холи катилась сначала по лесной тропинке, а потом по просеке, механически сверяясь с распечатанной Вертером картой, вулькопультер бежал по её следу, твёрдо намеренный на сей раз изловить-таки свою жертву.       Постепенно Холи начинала привыкать к тому, что лес окружал её непрерывно. Она даже не вертела головой по сторонам, пробираясь на квадроцикле по тропинке, что вела от Бункера к просеке, хотя всё же вздохнула с облегчением, выбравшись из леса на более открытое пространство. Впрочем, тому могла быть и иная причина. Холи размышляла о том, что произошло в Бункере.       Да, исследование, эксперимент Гугеля вызвал у неё прилив горячего энтузиазма. Участие в чём-то подобном Холи полагала мечтой всей своей жизни. Но Гугелю не нужны были ассистенты – Холи предположила, что эксперимент находится на решающей стадии, и в помещении, на дверь в которое указал Гугель, шла подготовка к постройке моста. Соответственно, делать в Бункере Холи было нечего.       Кроме того, Холи прекрасно уяснила, что руководитель её практики крайне неприятен в общении, а прочие обитатели или посетители лаборатории – по крайней мере из тех, с кем она успела познакомиться – либо просто ещё не доросли до его уровня, либо хуже, либо слишком навязчивые. От одного воспоминания о Кьяккероне Холи бросало в дрожь. Холи терпеть не могла, когда к ней липли, прикосновение незнакомого человека, за исключением ситуаций, когда иначе никак, казалось ей грубейшим нарушением правил приличия и собственного личного пространства. Вертер показался Холи слишком шумным и любящим скандалить, а Шпигель пока себя практически никак не проявил, хотя и выглядел самым адекватным из компании.       Так или иначе, Холи вдруг подумалось, что две недели – это очень большой срок. Энтузиазм, подогревавший её со вчерашнего дня, иссяк. Постепенно в голову ей начали заползать мысли, что когда она с радостью согласилась на практику, то совершила очень большую ошибку.       Холи ещё не знала, чем эта ошибка обернётся для всего Парацельса. Не говоря уже о том, что она и предположить не могла, что кто-то преследует её с целью ею закусить.       К счастью, вулькопультер напал на след слишком поздно, да и квадроцикл в среднем двигался быстрее, поэтому преследователь был лишь на середине пути, когда Холи уже достигла опушки, на которой высилось очень примечательное здание, заслужившее прозвище «Табуретка» вполне справедливо. Конечно, на фасаде над дверью золотилась торжественная надпись «7-ой Медицинский исследовательский институт имени Гиппократа» (седьмым он был потому, что таких, имени Гиппократа, на Парацельсе был не один десяток, что очень забавляло всех кроме тех, кто в этих институтах работал), но Табуретка на то табуретка и есть. Над двумя нижними обширными этажами вздымались к небу четыре башни, придавая всему зданию неумолимое сходство с перевёрнутой табуреткой. Холи не смогла сдержать смешка. В то же время истинное название этого заведения несколько прояснило цель её визита.       Хотя Холи собиралась провести на Парацельсе всего две недели, ей, тем не менее, требовалось встать на учёт в местной поликлинике, чтобы если за эти две недели ей вздумается чем-то заболеть, не пришлось бы долго выяснять, кому её лечить. А поскольку обычной поликлиники на Парацельсе быть не могло по определению, Холи и направили в столь серьёзное заведение, чтобы если она заболеет чем-то экзотическим, её жизнь не пропала бы даром, а послужила на благо науки.       Холи вырулила на утрамбованную пыльную площадку со следами гравийной посыпки, где под не внушавшими особого доверия навесами уже паслось стадо квадроциклов, не поместившихся на подземной парковке, и, найдя подходящее местечко, направилась ко входу в здание. В холле за раздвижными стеклянными дверями было пусто, почти пустынно, и Холи сразу почувствовала себя очень одиноко и неуютно среди холодных белых поверхностей, в свете дня казавшихся серыми. Ни ковров, ни кресел, ни даже голографических фикусов. В холле были места для посетителей, ожидающих того или иного, но это были обыкновенные ряды металлических перфорированных стульев, выкрашенных белой краской, из тех, что можно увидеть на стадионах. Стерильно и просторно – вот два слова, какими можно было бы описать холл Табуретки.       Поёжившись, Холи поспешила пересечь это показавшееся ей огромным пустое пространство и подкатилась к электронному табло. Логика подсказала ей, что «Вики», скорее всего, должна быть терапевтом, поэтому среди них Холи и принялась искать. К сожалению, как и ожидалось, в списке не нашлось ни одного врача по фамилии «Вики». Имён же в списке не содержалось, только бесконечные «доктор Браун, доктор Шукла, доктор Геруг, доктор Борджигин…». Несколько раз изучив всё расписание, просмотрев даже другие отделения и отчаявшись, Холи решила обратиться в справочную к очередной искусственной голографической девице.       — Чем я могу вам помочь? — пластмассово улыбнулась девица.       — Я ищу Вики, — честно сообщила Холи.       Девица задумалась. Она долго смотрела сквозь Холи и, наконец, радостно изрекла:       — Запрашиваемый вам врач не найден.       — Тогда поищите Викторию.       Но девица так ничего и не нашла.       Холи расстроилась, потому что гадать, как ещё могли звать «Вики» по-настоящему, было гиблым делом, ведь звать её могли как угодно. И не только из-за того, что прозвища людей часто бывают не похожи на их имена вообще никак, но и по той причине, что имятворчество отдельных семейных пар порой превосходит самое богатое воображение, и чем больше становится людей, тем статистически больше становится и таких пар. И Холи Фолли была тому явлению далеко не самым ярким примером, хотя бы даже потому, что у неё было всего одно имя (хотя надо отметить, что старшего её брата звали Джолли, а младшую сестру – Роли-Поли). В начальной школе с Холи училась одна девочка, очень умная, скромная и стеснительная, от которой родители непременно требовали поведения, достойного принцессы, одевали её соответствующе, насколько позволяли их сравнительно скромные финансы, и дали ей двадцать пять имён прогрессирующей степени вычурности. Каждый раз, как ей вручали грамоту за очередные заслуги перед школой, бедняжку приходилось отпаивать валерьянкой, потому как она теряла сознание, рыдая от нелепости собственного имени. Имея за плечами такой жизненный опыт, Холи справедливо предположила, что какая-нибудь «Виктуарина» – ещё далеко не самый худший вариант.       Холи злилась на себя, что не стала настаивать на объяснениях, решив, что как-нибудь разберётся сама, как обычно и происходило – и с обычным в таких случаях усложнением жизни. Спросить было объективно проще, но тогда в Бункере, как и обычно, Холи показалось, что это сложнее. Отдельного раздражения заслуживал и Гугель, который, как полагала Холи, привычно сообщил имя какой-нибудь своей подруги или любовницы, не задумавшись о том, что кто-то может её и не знать. Гугеля вон, как несложно было заметить, знал весь округ.       Уяснив, что толку от справочного бюро ей не добиться, Холи подкатилась назад к табло и висевшей подле него схеме здания, чтобы узнать, что терапевтическое отделение расположено на нижних этажах крыла А. Холи вновь пересекла холл, добравшись до нужных лифтов и лестницы, и вновь обратила внимание на то, что кроме неё там не было ни одной живой души. Разумеется, такое обстоятельство не могло не насторожить любого здравомыслящего человека. Поскольку Табуретка в качестве поликлиники обслуживала не только округ 47-10, но и ряд соседних, разумно было бы предположить, что, хоть средняя плотность населения на Парацельсе оставляла желать много лучшего, всё-таки в ней должно было находиться некоторое количество посетителей, спешащих на приём к тому или иному специалисту, особенно если учесть, что эксперименты проводились разной степени травмоопасности.       Соответственно, отсутствие каких бы то ни было признаков жизни Холи имела полное право счесть тревожным. В действительности ничего тревожного в происходящем не было, потому что Холи умудрилась попасть на единственный день в году, когда Табуретка, за исключением экстренных случаев, посетителей не принимала. Гугелю не приходило в голову следить за подобными мелочами, а администрации Табуретки – что за ними не следит вообще никто.       Поднявшись по лестнице, Холи прошла через услужливо разъехавшиеся перед ней двери с надписью «Терапевтическое отделение» и оказалась у входа в лабиринт. Каждая ножка представляла собой пример довольно любопытного архитектурного решения. Помещения в них располагались вокруг вившегося по спирали вверх коридора, местами прерываясь внезапными лесенками и переходами, призванными помочь сократить путь тем, кому это необходимо и кто знает, как это сделать. На неподготовленного человека такое устройство производило очень сильное впечатление, а Холи определённо не была подготовлена. От обморока, вызванного острейшим приступом неконтролируемой паники, её спасла только тяжелейшая дилемма: хвататься ли за сердце или же нет. Решив, что дешёвая театральность не стоит затрачиваемых на неё усилий, Холи к собственному удивлению успокоилась. А, успокоившись, разумно было с её стороны перейти к попыткам решения возникшей проблемы.       Прежде всего, хотела Холи того или нет, теперь ей было необходимо найти людей и спросить их о «Вики», и ей, в сущности, было совершенно безразлично, в каком зазеркалье они при этом обитают, если она всё равно в нём уже оказалась. И, к её счастью (или, как она решит впоследствии, скорее к несчастью), люди вскоре появились, причём в манере, достойной места их обитания.       Первым признаком их появления был голос, прежде своего хозяина спустившийся по маленькой винтовой лесенке, спрятавшейся в еле заметной нише совсем рядом со входом в отделение. Это был бас, но не тот гулкий, зычный, глубокий, какой обычно всплывает в памяти при этом слове и ассоциируется с оперными певцами. Напротив, голос был глух, ужасающе монотонен и в ассоциативном ряду, скорее всего, оказался бы где-нибудь рядом с болотом, трясиной, затягивающей, засасывающей и не дающей вздохнуть ни глотка сколько-нибудь свежего воздуха, распространяя вокруг себя ядовитое зловоние. Создавалось ощущение, что у обладателя этого весьма примечательного голоса словесное недержание в терминальной стадии, а также, что ему чудесным образом совершенно не нужно дышать.       — Понимаешь, Ивлин, — вещал голос с проповедническим достоинством, — человека нельзя назвать духовно развитым, духовно зрелым, созревшим для научной или любой иной общественно важной деятельности, если он не вскормил в себе любовь к Родине, осознанную и подкреплённую пониманием её важности в его жизни, важности всеобщего единения для создания светлого будущего, к которому мы все отчаянно стремимся, мечась в тенетах собственного эгоизма, мешающего нам проникнуться истинной любовью к ближнему своему, которая одна способна спасти человека и обратить его к свету – как сказал Козьма Прутков, великий сатирик и мудрец далёкого прошлого, «в здании человеческого счастья дружба возводит стены, а любовь образует купола» – что делает нашу жизнь осмысленной, придаёт ей значение, духовно обогащает человека и, в конечном счёте, приводит его к всеобщему счастью, что я считаю наиболее важным для всякого человека, ведь «человек создан для счастья, как птица для полёта», а что не счастье, как не общее единение во достижение всеобщего благоденствия, что во все времена маркировало все поступательные этапы человеческой истории, и которого так не хватало во времена трагического регресса человеческого общества, сопровождавшиеся ужасными трагедиями, войнами, гонениями и взаимной ненавистью, противной самому человеческому существу, которое ведь не смогло бы выжить и эволюционировать как вид, если бы с самого своего зарождения оно не культивировало в своей среде взаимную любовь и взаимопомощь, качества, которыми наделила человека сама Природа, возводя его на пьедестал как величайшее своё дитя, способное покорить самые дальние дали Вселенной, созданное ею, чтобы править Вселенной от её имени.       Ответом ему был жеманный смешок, и это, пожалуй, был лучший из возможных ответов. Во всяком случае, Холи совершенно не представляла, возможно ли ответить на эту глубокомысленную речь вообще хоть что-то содержательное. Размышления об этой проблеме помешали Холи вовремя сообразить, что после такого предупреждения надо было бы спрятаться, поэтому когда в коридор выплыла беседовавшая парочка, Холи всё ещё стояла по самому его центру.       А парочка выглядела весьма колоритно.       Обладатель баса и развитой жизненной философии был коренастым молодым человеком среднего роста, обладателем странно одутловатой фигуры, как будто кто-то присоединил его к велосипедному насосу и накачал сверх меры. Лицо его во всех обстоятельствах сохраняло торжественное выражение, и на любой фотографии он выглядел точно так же, как и в паспорте. Его собеседницей была элегантно одетая девушка со стрижкой плешивым ёжиком и очень простым улыбчивым лицом, окутанная неповторимыми ароматами зубоврачебного кабинета. Она смотрела то на философа-самоучку, то в сторону, вежливо улыбалась и всем своим видом старалась показать, что её собеседник настолько глуп, что это просто смешно, и лишь идеальное воспитание и образцовые манеры мешают ей сказать ему об этом прямо.       Увидев эту парочку, Холи немедленно поняла то, что следовало понять гораздо раньше: укрытие надо найти немедленно, однако, увы, было уже слишком поздно – её заметили.       — Привет, — сказал философ с такой торжественностью, что Холи, да и любому другому бы на её месте, захотелось провалиться сквозь пол. — Я раньше тебя здесь не видел, ты новенькая или из другого отделения? Все врачи собрались на совещание, поэтому если тебе нужен кто-то из них, то тебе лучше подождать в комнате отдыха, если, конечно, тебя не послали по чему-то срочному, потому что они должны вскоре закончить.       Всё это время философ смотрел вроде как на Холи, но на самом деле ей через плечо на двери отделения, чтобы никакая её реакция не отвлекла его от мысли, которую он стремился высказать.       — Привет, — покровительственно улыбнулась Ивлин и жеманно хихикнула. Холи очень захотелось ударить её лопатой, хотя никакой объективной причины для столь грубого обращения не было. — Заблудилась?       Холи постаралась взять себя в руки и даже сумела вернуть лицу вежливо-улыбчиво-отстранённое выражение взамен той каменно-вытянутой физиономии, которая случилась у неё ещё где-то на словах «любовь к Родине».       — Я из лаборатории Гугеля, я ищу—       — Как неожиданно! — голос у Ивлин был нарочито тихий и вкрадчивый. — Я не знала, что там живёт кто-то кроме доктора Гугеля.       Холи хотела возразить, что она там не живёт и даже не собирается, но тут философ решил, что пришла пора для новой речи:       — Между прочим, я считаю это в корне неверным, то, что доктор Гугель, — в этом месте Холи вдруг поняла, что из всех, кто при ней называл Гугеля по фамилии, ни один не ставит ударение на второй слог, — живёт прямо в лаборатории, как, конечно, делают многие, что в корне не правильно, так как нарушает саму атмосферу лаборатории, где люди должны творить науку, да и получается, что здания общежитий, на которые были потрачены народные деньги, стоят невостребованными, хотя людей достаточно, чтобы заселить если не все из них, то большую часть, что просто неуважение к обществу, ради которого и должны мы работать здесь, потому что открытия науки должны твориться исключительно во благо общества, иначе в противном случае они могут стать угрозой всей человеческой цивилизации, чему научили нас все мировые войны, во время которых те, кого я не считаю справедливым называть учёными, потому что это жестокие бесчеловечные чудовища, лишённые всего, что делает человека человеком, совершали омерзительные деяния, которые нельзя называть экспериментами, потому что эксперименты совершаются лишь во благо человека и не могут нести ему вред, потому что нанесение вреда человеку ненаучно, оно не может способствовать науке, потому что является по сути своей всего лишь гаданием, когда человеку просто наносят вред и смотрят, что с ним будет, не принимая никаких попыток спасти его жизнь, коверкают пытками душу, а ведь бессмертная душа – ценнейшее, что есть у человека, и уродовать её – страшнейший грех против Природы, подарившей человеку совершенную душу, прекрасную в своей гармонии, и потому те, кто так поступает, перестают быть людьми, если вообще когда-то ими были, потому что если кто-то зол, то он зол от рождения, что легко проследить на многочисленных примерах, когда ребёнок мучает животных, а становясь взрослым, начинает резать людей…       Холи было дурно. Монотонная речь философа заполняла собой её сознание, но не оставляла следа, отупляла, вымывая все мысли, наполняя голову лишь гулом и ощущением чего-то торжественно-важного, но совершенно лишённого смысла. Но речь всё продолжалась и продолжалась, и у Холи не было сил её прервать, пока она, наконец, не завершилась сама:       — … поэтому мне жаль зоозащитников, ведь они делают правое дело, хоть без экспериментов на животных мы бы не могли тестировать новые препараты, но я уверен, что должен быть способ избежать нанесения вреда любой живой твари.       Ивлин жеманно хихикнула и подмигнула Холи, предлагая ей проявить снисходительность к печально глупому собеседнику. Холи неожиданно для себя поняла, как люди становятся убийцами.       — Да, прости, что не представился, — спохватился философ. — Меня зовут Рён Дюбуа, а это – Ивлин Смит, мы лаборанты доктора Геруга. А ты кто?       Холи потребовалось время, чтобы понять, что у неё не просто появилась возможность вставить слово, а что её напрямую спрашивают и даже ждут ответа:       — Холи Фолли. Я практикант.       — Какая прелесть! — Ивлин хихикнула. — Говорят, от практикантов никакого толку, только оборудование ломают. Но я думаю, — она склонила голову чуть вбок и назад, подчёркивая тем независимость собственного мнения, — что это просто зависть тех, кому не довелось побывать практикантами. Прекрасная пора, — она прищурилась, словно припоминая что-то из того, что полагала своей давно прошедшей юностью, и мечтательно улыбнулась, показывая, что ей-то есть, что вспомнить.       — Простите, — Холи попыталась вернуться к сути проблемы, — вы не знаете, где…?       — О! Целых трое! Отлично! — словно из ниоткуда возник пожилой мужчина с аккуратной треугольной бородкой, столь же чёрной, сколь белы были его собранные в хвост волосы. — Молодёжь, мне нужна ваша помощь, — он властным жестом поманил всю троицу, не испытывая ни малейшего сомнения в том, что повинуются ему все трое.       Его звали доктор Лассе Лайне, и в своей жизни он не сомневался никогда и ни в чём (даже в необязательности посещения общих собраний), что чудесным образом не мешало ему быть одним из лучших врачей на Парацельсе уж точно. Когда Холи попыталась объяснить ему положение вещей, он лишь поднял палец, призывая к молчанию (в его исполнении этот магический жест работал безотказно), и вошёл в распахнутую дверь чуть дальше по коридору, откуда в действительности только что появился. Заглянув внутрь, Холи обнаружила средних размеров комнату, уставленную стеллажами и служившую одним из подсобных хранилищ терапевтического отделения, где обычно складировали поставки сразу по их прибытии перед тем, как распределить непосредственно по адресатам. Сейчас комната была доверху уставлена одинаковыми белыми контейнерами с надписью «Лаборатория Бусары» на боку.       — Надо же, как много! — хихикнула Ивлин.       — Радостно видеть, что наконец-то наука стала спонсироваться должным образом, и стало возможно закупить достаточное, — начал Рён, но Лайне его перебил:       — Наших здесь дай бог четверть. Остальное хирургам и прочей шушере из третьей Ножки, доставка опять поленилась разбираться.       — Тогда нам нужно…       — Взять тележку и отвезти им их барахло, — заключил Лайне. — Давайте, руки в ноги и за работу.       — Но я…, — попыталась прояснить ситуацию Холи.       — Девушка, вы же на Парацельс не бездельничать приехали? — с непередаваемой убедительностью уточнил Лайне.       Рён где-то раздобыл тележку, и Холи, потерявшая всякую связь с реальностью, грузила на неё контейнеры под его неумолчное гудение и периодическое жеманное хихиканье Ивлин. Словно в дурном сне, от которого невозможно проснуться, Холи принимала от Ивлин контейнеры, и, ещё раз проверив адресата, ставила контейнеры на тележку. Когда та заполнилась, Рён со своим гудением укатил в третью Ножку, а Холи с Ивлин остались сортировать коробки. Лайне к тому моменту уже давно их покинул, решив, что они люди взрослые и сами как-нибудь разберутся.       — И как тебе Парацельс? — как бы между делом кокетливо спросила Ивлин, желая похвастаться тем, что она живёт в таком особенном месте.       — Я пока что ещё не так много видела, — честно ответила Холи.       — А то, что видела?       — Ну… оно странное.       Ивлин залилась звонким искусственным смехом и с многозначительной улыбкой пояснила свою реакцию:       — Конечно, оно странное! Мы же учёные, — сказала она, не прибавив «дурочка» только лишь по причине прекрасного воспитания.       — Действительно, — выдавила Холи, обрадовавшись тому, что рядом нет лопаты, соответственно, её нельзя пустить в ход.       — И чем занимаются в твоей лаборатории? Ой, я хотела сказать, в лаборатории доктора Гугеля – боже, как это невежливо!       Холи постаралась не окаменеть лицом и с натужной улыбкой процедила:       — Я не уверена, что имею право говорить об этом.       — Ах, какая ты правильная! — Ивлин хлопнула Холи по плечу ладошкой, вновь заливаясь смехом. — Но, поверь, иногда можно побыть плохой. Понимаю, что если ты росла в благополучной среде, ты можешь этого не знать, но мне пришлось повидать всякое, и, поверь, я поняла это очень рано, — закончила Ивлин, придавая лицу таинственное выражение.       Холи покачала головой:       — Я всё равно почти ничего не знаю – я только вчера прилетела.       — О! И как на тебя смотрели остальные пассажиры? Особенно стюардессы? Ты поверь, они на всех так смотрят. Не бойся, не надо обращать внимания на тех, кто не понимает.       Разумеется, на Холи смотрели, и смотрели очень неодобрительно, и пассажиры, и стюардессы, и сосед, почтенный седовласый господин с пышными бакенбардами, однако Холи и так привыкла не обращать внимания на окружающих, поэтому ничего из этого не заметила. По этой причине она хотела сначала возразить Ивлин, но потом решила, что это было бы бессмысленно, и надеяться переубедить Ивлин было слишком наивно. Да и к чему ей переубеждать? К своему ужасу Холи поняла, что начинает рассуждать по такой же схеме, как и объект её раздражения, поэтому решила сосредоточиться на контейнерах, не отвлекаясь на Ивлин.       Ивлин же в свою очередь решила, что без Рёна в комнате стало неестественно тихо и что с этим надо что-то делать, да и новенькой определённо стоит сразу разложить всё по местам и научить мудрости, которую Ивлин черпала из своих жизненного опыта и богатого внутреннего мира. Поэтому она принялась рассуждать обо всём от политики до литературы, во всякой области неизменно подчёркивая независимость собственных суждений, преимущественно посредством фамильярного упоминания тех, чьё мнение было известно несколько шире, чем её собственное.       Через некоторое время вернулся Рён с тележкой и, зацепившись за одну из обронённых Ивлин фраз, принялся что-то доказывать ей, а заодно и Холи, с пылом и торжественностью вещающего с кафедры проповедника. Ивлин не сдавалась и гордо возражала всякий раз, как Рён давал ей шанс это сделать. При этом, разумеется, всю его речь своим ответом она охватить не могла, потому что к тому мгновению, как он заканчивал, никто уже не мог вспомнить, с чего он начал, включая его самого. Холи старалась абстрагироваться от происходящего, однако то один, то другой спорщик, чаще Ивлин, пытались втянуть её в беседу, требуя полного и безоговорочного согласия с собственным мнением, отчего постепенно у Холи начал закипать мозг.       — Мне жаль, Ивлин, мне очень жаль, жаль, что ты смотришь на мир с таким цинизмом, хотя я верю, я хочу верить, что он этого не заслуживает, ведь в нём живёт множество замечательных людей, хотя ты права в том смысле, что населяющие его также злые существа, которые я не считаю возможным именовать людьми, потому что им чуждо всё человеческое, приносят людям всевозможные страдания, которые способствуют их очерствлению, покрытию коркой, только лишь ради защиты светлой и нежной их сущности, их души, которая может жестоко пострадать при соприкосновении с ожесточившейся реальностью…       — Рён, помолчите немного.       От одного звука этого голоса у Холи по спине пробежал каскад мурашек, и ей вдруг очень сильно захотелось куда-нибудь спрятаться, подальше и понадёжней. Голос был ровный, не громкий, высоковатый и вкрадчивый. Если пытаться охарактеризовать этот голос одной фразой, то следовало бы сказать, что таким голосом очень удобно последовательно излагать окружающим, какие они ничтожества.       Голос принадлежал доктору Геругу, который незаметно для беседующих материализовался на пороге хранилища. Среднего роста, чуть коренастый, Геруг мог бы сойти в Древнем Риме за своего благодаря идеальному римскому профилю и такой же идеальной римской причёске. Лицо его имело всегда чуть усталое выражение, что только усиливало впечатление от его необычного голоса.       Что характерно, Рён сразу замолк и уставился в пол.       Окинув критическим взглядом открывшуюся ему картину, Геруг удовлетворённо кивнул, отметив, что оба его лаборанта локализованы и приставлены к полезному делу, а не просто действуют окружающим на нервы, что давно вошло у них в привычку. Обнаружив съёжившуюся Холи, он удивлённо поднял брови и задумался, припоминая, есть ли какое-нибудь дело, к которому можно приставить ничейного лаборанта (за коего он счёл Холи), которому пока что угрожала реальная опасность стать счастливым обладателем первых в мире кипячёных мозгов.       — Девушка, вы…? — Геруг поднял брови.       — Холи Фолли, я…       — Холи, отнесите это доктору Руису в четвёртую Ножку, вы знаете, в Фармакологию, — Геруг вручил Холи папку, которую собирался отнести сам, потому что ничего лучше не придумал.       Подавленная его голосом, Холи молча приняла папку, даже не рискнув взглянуть ему в глаза. Геруг посторонился, освобождая проход, и Холи выкатилась в коридор и послушно покинула терапевтическое отделение. Ей подумалось, что проще будет отдать папку доктору Руису, чем сейчас пытаться заставить себя что-то объяснить человеку с таким голосом.       Как обычно, она ошибалась.       Отдел Фармакологии Холи нашла благодаря схеме здания на первом этаже, а доктор Руис буквально выпрыгнул ей навстречу. Он оказался очень низким (ещё ниже Холи), очень круглым (ещё круглее Холи) и очень весёлым. Он непрерывно тарахтел, казалось, выражаясь одними только анекдотами. Холи потеряла нить повествования, да и само ощущение реальности, почти сразу же, и очнулась только с новой папкой в руках на полпути к Геронтолигии.       В отделе Геронтологии Холи встретила пышущая жизнью и молодостью барышня, восхитившаяся толщиной кос Холи и полчаса выяснявшая, какими средствами для ухода за волосами она пользуется. Холи мыла голову обычным шампунем, от которого не помнила даже марки – только внешний вид бутылки. Барышня была разочарована, поэтому даже не попрощалась, отправляя Холи с четырьмя папками в отделение Эндокринологии.       В Эндокринологии Холи обрадовались, как родной. Два сухоньких старичка, которых Холи совершенно справедливо (хоть она о том и не подозревала) посчитала близнецами, отобрав папки, затолкали Холи в смотровую и принялись щупать её везде, где только было можно, выяснять, чем она питается, объяснять, что так жить нельзя, и подробно наставлять в сложном искусстве ведения дневника питания. Взяв с Холи клятвенное обещание начать следить, наконец, за своим здоровьем, старички отправили её с тремя папками в Офтальмологию. Холи терялась в догадках, какие связи могут быть между этими отделениями, но так ничего и не придумывала, а подглядывать в папки посчитала ниже собственного достоинства.       В Офтальмолгии Холи встретилась измождённая скукой женщина, которая, увидев на Холи очки, немедленно пришла в бурный восторг и потащила её проверять зрение. Очень быстро восторг женщины сменился разочарованием, поскольку зрение Холи было совершенно обычным без каких-либо особенностей, а очки служили всего лишь экраном компьютера. Выдав гневную тираду, в которой женщина высказала всё, что она думала о современной моде носить немедицинские очки, преимущественно в тех словах, в которых думала, она сгрузила Холи целую коробку папок и отправила в Хирургию.       Когда в Хирургии к Холи не проявили особого интереса, она тут же обрадовалась в ложной надежде, что тут-то её метания между ножками и завершатся. Не тут-то было. Худощавый мужчина, который мог бы сойти за скелет, если бы не буйная пепельно-серая шевелюра, схватил Холи за шкирку и со словами, что руки лишними не бывают, потащил Холи в подвал, где перед ней раскинулось царство патологической анатомии. Несколько лаборантов уже занимались приведением секционной в приличный вид, но дел было много, и как минимум на кровь Холи смогла налюбоваться на всю оставшуюся жизнь.       Пока Холи оттирала со столов кровь, костный мозг и другие субстанции человеческого тела, выслушивая сотни чернушных патологоанатомических баек, которыми перекидывались чрезмерно весёлые лаборанты, Геруг тем временем случайно выяснил, что никто кроме Лайне «девочку с косичками» в отделении не просто не знает, но даже не видел. Это заставило Геруга вспомнить, что он что-то не дал Холи договорить, и теперь ему казалось, что он сделал это очень зря. Пробив «Холи Фолли» по базе Табуретки, Геруг не обнаружил ни одного сотрудника с таким именем, что придало истории дополнительной загадочности. Поскольку срочных дел у Геруга всё равно не было, да и несрочных немного, он решил устроить себе небольшой выходной, и отправился к доктору Руису. По сложной цепочке свидетелей, сам факт наличия которой вызвал у Геруга сдержанный восторг, он добрался до патологоанатомического отделения как раз к тому времени, как Холи окончательно проиграла в борьбе с собственным организмом и вынуждена была выползти из подвала маршрутом, которым обычно из отделения вывозили к машинам трупы и разные интересные препараты, наружу на свежий воздух.       Холи выбралась под последние лучи солнца и, прислонившись спиной к стене, медленно сползла по ней на землю. Ей было так плохо, что если бы вулькопультер караулил её не у главного входа, а здесь, с другой стороны Табуретки, и решил бы на неё напасть, она даже отмахиваться бы не стала. Холи мутило, но ещё не до такой степени, чтобы тошнота подступила к горлу, и ей очень не хотелось забрызгать всё кругом и саму себя рвотой. Поэтому она тихонько сидела на корточках у стены и созерцала лес, пытаясь успокоить свои душу и тело.       Тогда-то её и нашёл Геруг.       — Странно видеть врача, которому становится плохо в секционной, — заметил Геруг, встав рядом с Холи и подперев спиной стену. — Особенно когда там уже нет ни одного трупа.       — Я и не врач, — спокойно ответила Холи.       Чудесным образом её усталость и плохое самочувствие стали её защитой от магнетического воздействия геруговского голоса.       — А кто вы? — с любопытством спросил Геруг.       Холи хотела сказать, что очень рада, что он задался этим вопросом, но вовремя решила, что это было бы слишком грубо, и просто представилась:       — Холи Фолли.       — Это я понял, — Геруг пожал плечами. — Но что вы здесь дела—       — Я ищу…, — Холи не смогла сдержать кривой усмешки, — Вики.       Лицо Геруга окаменело, а потом он расплылся в улыбке, которую верней было бы назвать хищным оскалом, и невинно поинтересовался:       — Так вы практикант Гугля?       — Кого? — растерянно переспросила Холи.       Геруг устало вздохнул:       — Вики – это я.