Всё, кроме денег

      Безусловно, всякому развитию положен свой предел. Развитию человеческой цивилизации в том числе. И не надо спорить и возмущаться, мол, «гений человечества всесилен» и «космические корабли бороздят просторы Большого театра». Гений, может, и всесилен, а корабли, может, и бороздят, хоть и места маловато. Вы сначала дослушайте.       Точно также, безусловно, что любой предел при должном старании преодолим, но тут уже без сноровки и нахрапистости не обойтись. И без изобретательности, конечно, но только в третью очередь. А вы говорите, «гений»!       Первым пределом человека была река. Но он построил лодки и мосты. И когда их сносило, топило и поедало гнилью, строил снова. Вторым пределом стал океан – но и тут за человеком не заржавело. Были пустыни, были горы, была тундра, и была бесконечная глухая тайга от края до края, где белка, не спускаясь на землю, могла добраться от Урала до Охотского моря, лишь прыгая с ветки на ветку. Но, так или иначе, часто со скрипом, иногда с бранью, всё это человек преодолел.       И тогда дорогу ему преградило земное притяжение.       Мы сейчас не будем останавливаться на всех перипетиях драматической трёхсторонней борьбы человека, притяжения и безжалостной экономической целесообразности, и перенесёмся через столетия к тому счастливому мгновению, когда человек уже прочно освоил родную галактику, что бы она там об этом ни думала. Стоит лишь, дабы отдать дань уважения этой войне, отметить, что ни одна из сторон без боя сдаваться не собиралась.       И человечество всё ещё гадает, кто же в итоге победил.       Так или иначе, все эти достижения, положительные или отрицательные, были бы неосуществимы без деятельного участия двух категорий людей: рукастых и головастых. Головастые придумывали, что надо сделать, а рукастые это делали. Даже когда решить проблему по наитию было в разы проще, чем попытаться понять, что же имели в виду головастые. Конечно, головастые лезли рукастым под руку в самый неподходящий момент, а рукастые всё норовили для упрощения задачи пренебречь чем-то существенным, но в целом сотрудничество было плодотворным. Проблема была одна: если рукастые в общем случае безопасны и даже полезны, то с головастыми всё гораздо сложнее. Под шумок они могут и бесчеловечный эксперимент поставить, и цивилизацию уничтожить исключительно с целью удовлетворения научного интереса. Не со зла, верно, но цивилизации это как-то до лампочки.       И вот однажды в обществе созрела блестящая идея: а не изолировать ли головастых от этого самого общества во избежание чего-нибудь нехорошего, о чём лучше было бы не думать, а если и думать, то уж точно не до обеда. И не дай бог не вовремя.       Как только идея созрела, исполнение её стало лишь делом техники. Для обитания этих самых головастых была выделена целая планета, которую некий остряк, видимо, из желания щегольнуть своей образованностью, окрестил Парацельсом. Сложно сказать, что он вкладывал в такое название, но, тем не менее, оно было утверждено, планета выбрана, а головастые депортированы. И в галактике наступил мир.       До следующей избирательной кампании, но это уже не так важно.       Впрочем, стоит отметить, что произошедшее вовсе не означает, что все головастые обязаны были жить на Парацельсе. Преподаватели университетов или скромные кабинетные учёные, не проводившие масштабных и фундаментальных исследований, спокойно обретались по всей галактике. Но если исследованию требовался крупный грант, его нельзя было получить, не поселившись на Парацельсе.       Идея с «планетой учёных» прижилась, головастые генерировали идеи, наиболее безопасные и полезные из которых выпускались в мир, и после прибытия на Парацельс Холи Фолли ничего существенного не изменилось. Нет, некоторые изменения всё же произошли, можно сказать, Парацельс избавился от смертельной опасности, угрожавшей самому его существованию, но прибытие Холи Фолли было скорее совпадением, чем причиной. Впрочем, о том каждый рассудит сам.       Холи Фолли – довольно незначительная личность. Третьекурсница Кунминского классического университета, отличница и «зубрилка» из тех, кого обычно не приглашают в студенческие компании и которые о существовании таких компаний и не подозревают, плывя по жизни где-то в параллельной вселенной и вечно отвечая не то и невпопад. Холи была довольно низкой, что автоматически убирало её из поля зрения людей нормального роста, и, несмотря на приятные округлости фигуры, полной, что автоматически убирало её из поля интереса большинства представителей противоположного пола. Во всяком случае, Холи думала именно так в те редкие минуты, когда вообще задумывалась о перспективах своей личной жизни (что обычно случалось после очередного разговора с тётушкой, настоятельно советовавшей ей немедленно нарядиться по последней моде и начать кокетничать со всеми вплоть до фонарных столбов). На самом деле совсем незаметной она не была как из-за габаритов, так и из-за двух толстенных топорщившихся чёрных кос, венчавшихся огромными белыми бантами. И, разумеется, из-за привычки встрять с внезапной репликой в чужую беседу, после чего резво укатиться по своим делам, не слушая ответа, совершенно забыв о том, что вообще был какой-то разговор.       Нельзя сказать, что Холи Фолли была кем-то особенно выдающимся и уж тем более единственной в своём роде, хоть заурядной её назвать язык всё же не повернётся. В центре же нашего повествования она оказалась главным образом потому, что, будучи несколько поехавшей на науке особой, она всё же в большей степени является носителем обычного обывательского менталитета, в противовес обитателям Парацельса, поехавшим окончательно и бесповоротно. Вы это увидите, когда мы познакомимся с ними ближе.       По окончании третьего курса Холи Фолли, отличнице Физического факультета, в качестве поощрения было предложено пройти во время каникул, условно именовавшихся летними, практику в одной из лабораторий Парацельса. Любой нормальный человек покрутил бы пальцем у виска и отказался бы, предпочтя каторжному труду лаборанта и ассистента недельку на пляже где-нибудь на Мэрилин, но Холи была не вполне нормальным человеком, и потому согласилась. В деканате это вызвало бурю удивления, потому что на их памяти ещё ни один отличник на такое не соглашался, отмазываясь от оказанной чести под тем или иным предлогом. Конечно, несправедливо было бы говорить, чтобы в истории факультета никто никогда на такое не соглашался, но за последние лет пятьдесят – никто и ни разу. Пришлось смазывать давно застопорившиеся механизмы бюрократической машины, выяснять, на каких условиях и при каких обстоятельствах вообще можно отправлять на Парацельс практикантов, но в итоге всё разрешилось к всеобщему удовольствию.       Тут, впрочем, справедливости ради следует упомянуть, что чести отправиться на Парацельс удостоился ещё один студент и даже с радостью согласился на предложение, но, к сожалению, некстати сломал ногу.       Час икс пробил, и Холи Фолли села на тот единственный рейс, что был обречён проходить через систему Парацельса, совершая остановку у орбитальной станции Гогенгейм, хотя возмущённая общественность не уставала отчаянно биться за право полностью изолировать Парацельс от окружающего мира и прекратить ежедневно подвергать опасности жизни сотен ни в чём не повинных людей. Остановку эту всегда старались сократить до необходимого минимума, и каждое обстоятельство, её продлевавшее, всегда встречалось как пассажирами, так и экипажем с большим негодованием. Поэтому совершенно справедливо будет сказать, что с корабля Холи Фолли выставили. Вручили её чемодан на колёсиках, специально погруженный отдельно от багажа остальных пассажиров, дежурно улыбнулись и выставили со всей поспешностью, какую позволяли приличия. Холи следовало бы обидеться. Любому нормальному человеку следовало бы обидеться, и он имел бы на то полное моральное право. Но Холи в то мгновение, как и во многие другие мгновения своей жизни, была погружена в мир собственных фантазий, а потому совершенно не обратила внимания на это досадное обстоятельство.       Впрочем, увы, даже столь монументальное построение, как мир фантазий чрезмерно мечтательной особы, может быть разрушено, что и случилось с Холи Фолли в ту самую секунду, как она сошла корабля, и люк его захлопнулся у неё за спиной. Дело было в том, что встретил её унылый серый гофрированный коридор. Ничего необычного в том, на самом деле, не было, потому как такие использовались для стыковки кораблей и высадки пассажиров на всех орбитальных станциях, и у станции Гогенгейм не было ровным счётом никаких причин становиться исключением. Более того, она была одним из немногих строений на Парацельсе и его орбите, созданных по типовому плану и роднивших его с любой другой обитаемой планетой галактики.       И, тем не менее, мечты Холи Фолли были разбиты.       Дело в том, что, несмотря на претензию на умудрённость и прозорливость, Холи была довольно наивна, особенно в своих фантазиях, что часто встречается у людей, не только лишь претендующих на определённую степень интеллигентности, но действительно до некоторого предела ею обладающих. Обычно таких принято именовать «романтиками», даже если на первый взгляд это самые что ни на есть приземлённые и циничные учёные, никогда и ничем, кроме своих исследований, не интересовавшиеся.       Так вот, буйная фантазия Холи Фолли наивно рисовала ей мир чистых белых и светлых поверхностей и толп одетых в белые халаты людей, осенённых печатью высочайшего интеллекта и в многомудрых беседах обсуждавших самые фундаментальные проблемы современной науки. Но вместо всего этого рая Холи увидела серый пустой гофрированный коридор, даже не слишком чистый. К счастью, здоровая (или, как считали многие, совсем даже не здоровая) доля пофигизма позволила ей не только справиться с разочарованием, но даже не измениться в лице, сохранив на нём дружелюбно-отстранённое выражение «конечно-я-вас-слушаю-но-что-вы-говорите-мне-до-лампочки».       Поудобнее перехватив выдвижную ручку чемодана немаркого неопределённого цвета, который одни называли жёлтым, другие зелёным, третьи коричневым, а четвёртые малиновым в крапинку, Холи покатилась по коридору. Нет, вовсе не в буквальном смысле, всё же, она не была настолько круглой. Дело в том, что при движении Холи приходилось быстро перебирать ногами в силу малого роста, ведь никто и никогда не думает о том, что человек ниже ростом имеет и меньшую длину шага, отчего может не поспевать за своим длинноногим спутником при ровно той же скорости ходьбы. По этой самой причине походка Холи со стороны выглядела так, словно она не идёт, а катится, будто вместо ног у неё ролики.       Длинный серый унылый коридор закончился огромным столь же пустым серым и унылым шлюзом, миновав который, Холи Фолли выкатилась в зону паспортного контроля. Как уже упоминалось, Гогенгейм была типовой станцией, рассчитанной на стандартный пассажиропоток. Но, как несложно догадаться, этот самый поток был здесь много меньше, потому в огромном зале паспортного контроля просто не было необходимости. Но он был, и делать его меньше в угоду отвлечённым соображениям, и тем самым вносить существенные изменения, а, следовательно, и дополнительные затраты в процесс производства, никто не захотел. Потому-то одновременно, за исключением отдельных экстренных случаев, от которых никогда зарекаться не следует, в зале работала лишь одна кабинка, в которой скучал в одиночестве несчастный контролёр. На большинстве орбитальных станций, разумеется, никаких контролёров не было за ненадобностью, поскольку с рутинной работой без посторонней помощи справлялась автоматика. Однако было решено, что Парацельс – случай особый, поэтому учёт прибывающих и отбывающих следовало вести куда строже. Потому и сидел в единственной рабочей кабинке несчастный одинокий контролёр. Особенно печальной его службу делало то обстоятельство, что на Парацельс очень редко прибывали новые люди – не больше десятка в год – а потому большую часть своего рабочего времени он не делал ровным счётом ничего. А поскольку таких несчастных, согласно трудовому кодексу, должно было быть не менее нескольких десятков, шанс каждого из них в отдельности встретить раз в год хотя бы одного человека был очень низок.       Увидев Холи, контролёр, решив, что от скуки у него начались галлюцинации, сначала не поверил своим глазам, отчего пару раз протёр их, три раза моргнул, два – перекрестился, и по разу совершил несколько ритуалов защиты от порчи, сглаза и лукавого из разных религий и культур, ему известных. Вопреки его ожиданиям, Холи Фолли не исчезла, а лишь подошла ближе и приложила запястье с вживлённым идентификационным чипом к сканеру.       — И надолго к нам? — механически спросил контролёр, растерянно изучая считанную сканером информацию о Холи.       — На две недели, — ответила она своим тихим спокойным голосом, который отчего-то без труда можно было услышать и на другом конце зала.       — И зачем?       — На практику.       Можно было бы сказать, что контролёр не выдержал и вытаращился на Холи во все глаза, если бы он уже не сделал этого раньше. В то мгновение вся его картина мира была сломана, разбита вдребезги. Не то что бы Холи Фолли была первой толстушкой в очках, которая на его памяти приехала на Парацельс. Однако такие обычно приезжали туда на постоянное поселение. В принципе, люди, за редчайшими исключениями в виде почтенных высокопоставленных чиновников, изредка навещавших планету с целью показать свою сопричастность науке и своё покровительство ей, приносящей столькие блага обществу, приезжали на Парацельс навсегда. Другими словами, на памяти этого контролёра Холи была первым практикантом на Парацельсе, и это не могло не вызвать у него необычайного удивления, потому как, по его мнению, студенты из всех категорий населения были менее всего склонны запирать себя на планете, где нет ни одного самого завалящего кафе, не говоря уже о ночном клубе с дискотекой. Даже если всего на две недели. В молодости ведь и день может показаться вечностью.       — Вы уверены? — спросил контролёр, словно прямо в это же мгновение Холи могла передумать и улететь обратно.       — В чём? — в недоумении уточнила Холи.       — Что вы сюда хотите?       — Уверена, — она кивнула.       Контролёр, наконец, решил, что это в любом случае не его дело, и нажал на виртуальную кнопку, подтверждая прибытие Холи на Парацельс. Она же вежливо кивнула на прощание, прокатилась по зелёному коридору и выкатилась в холл.       Холл на станциях такого типа, как Гогенгейм, представлял собой огромный коридор, опоясывавший всю её по периметру и часто украшенный огромными окнами, демонстрирующими всякому желающему неописуемую красоту космоса. И, поскольку с таким типом станций Холи была хорошо знакома (ведь ровно такая же была на Кунмине и даже на её родном Амадее), она уверенно покатилась в сторону орбитального лифта. Катясь по коридору, Холи изо всех сил вглядывалась в сияющую темноту за окнами, но кроме беззвёздного пространства к своей досаде так ничего и не заметила, а ведь ей так хотелось увидеть Парацельс хоть одним глазком и как можно скорее. Мечты о «рае для учёных» она ещё не оставила, хотя и было уже пора.       Завернув из коридора в лифтовый холл и выкатившись на самую его середину, Холи к своему удивлению обнаружила, что все шесть шахт закрыты, более того, входы в них перетянуты жёлтой лентой с надписью «Не подходить». Посмотрев на табло расписания, Холи обнаружила, что его нет – место, где оно должно было находиться, было пустым и тёмным. Это удивило Холи ещё больше и заставило начать подозревать неладное.       — Девушка, что-то ищем? — зевнул прогуливавшийся мимо охранник, уже некоторое время ненавязчиво сидевший у Холи на хвосте.       — Работающий лифт, — раздался честный ответ.       Охранник фыркнул. Сама идея найти сейчас на Гогенгейме работающий лифт показалась ему абсурдной. И он имел полное право так считать. Когда на прошедшей неделе нескольким учёным для какого-то своего эксперимента, в детали которого они не посчитали нужным посвящать работников станции, потребовалась шахта лифта, в ходе эксперимента что-то произошло, и учёные умудрились сломать частью кабины, частью сами шахты. И теперь на Гогенгейме ждали запасных деталей. И даже если они были доставлены тем же рейсом, что и Холи Фолли, то заработают лифты никак не ранее, чем к следующему вечеру, а то и через неделю.       Конечно, Холи не могла этого знать, более того, в проблеме с лифтами была совершенно не виновата, однако для охранника все головастые были на одно лицо независимо от пола, и всех их он одинаково презирал, что вполне простительно для человека, вынужденного долгое время иметь с ними дело.       — Вы хотите сказать, что таких в природе не существует? — уточнила Холи.       — Существуют, — ещё раз фыркнул охранник. — Но не здесь и не сейчас.       Холи задумчиво покосилась на ближайший лифт:       — Это я вижу, — она вновь взглянула на охранника. — Так где я могу найти работающий?       Охранник пожал плечами:       — Ищи и обрящешь.       — Вы хотите взятку?       Это невинное предположение, высказанное с одной лишь целью попытаться прояснить ситуацию, закономерно оскорбило охранника до глубины души. Он надулся, покраснел от гнева, встопорщил усы и непременно поднял бы хвост трубой, если бы этот самый хвост имел.       — Слушай, — гневно воскликнул он, — если бы не вы, яйцеголовые, его сломали, то он бы работал!!!       — Я его не трогала, — спокойно возразила Холи. — И не ломала. Я вообще прилетела сюда, может быть, четверть часа назад самое большее.       Ещё она могла бы добавить, что её голова даже по форме яйцо не напоминает, что уж говорить о содержании, но решила, что сейчас эта деталь несущественна. Куда важней вместо этого было решить внезапно обнаружившуюся проблему.       — Как мне попасть на планету?       — Спрыгни, — с напускным безразличием предложил охранник.       — Я сгорю в атмосфере, — посчитала нужным отметить Холи.       — А вдруг повезёт?       — Вряд ли.       Охранник раздражённо вздохнул:       — Ну, подожди в отеле. К завтрему, может, и починят.       — Но я не могу ждать до завтра, — испугалась Холи. — Завтра мне уже надо быть в лаборатории.       — А это уже не мои проблемы.       — Так вы всё же хотите взятку?       Охранник уже потянулся было к табельному оружию, но в последнюю секунду одумался.       — Прошу вас, мне очень нужно попасть на Парацельс сегодня, — попросила Холи.       И тогда в голове охранника зажглась лампочка. Он вспомнил об одном эксперименте «яйцеголовых», который очередным дамокловым мечом навис над всей станцией и который никто не знал на кого спихнуть. Конечно, очень нехорошо было с его стороны подвергать ни в чём не повинного человека такой опасности, ещё и введя его в заблуждение, но длительный контакт с разнообразными, часто не вполне адекватными экспериментаторами поневоле притупляет чувство опасности, а заодно и ответственности за чью бы то ни было жизнь вообще.       — Я могу тебе помочь, — мысленно потирая руки, заявил охранник.       Холи не могла подозревать о его коварных планах, поэтому честно спросила:       — Что вы за это хотите?       Разумеется, этот вопрос волновал её, ведь существовал некоторый верхний порог той цены, которую она была готова уплатить за свой скорейший спуск на Парацельс, а жизненный опыт подсказывал ей, что редко кто в самом деле занимается благотворительностью, даже если на первый взгляд кажется, что выгоды для него в деле нет никакой.       — О, не беспокойся. Ты и так в некотором роде окажешь мне услугу, — ухмыльнулся охранник. — Иди за мной, — он развернулся и пошёл прочь по коридору, не забыв сообщить по рации механикам, что нашёл добровольца.       Холи, дитя благополучного века, когда все военные конфликты и террористические угрозы уже некоторое время, как стали уделом прошлого (хоть никто и не мог сказать, как надолго), и вообразить не могла, что её жизнь окажется под угрозой уже после того, как самая опасная часть пути – межзвёздный перелёт – будет позади. Поэтому без тени сомнения она покатилась вслед за охранником.       Тот привёл Холи в один из многочисленных шлюзов, где содержались в полной боеготовности спасательные капсулы на тот случай, если со станцией что-то произойдёт – а на Парацельсе это было актуально, как нигде более. К сожалению, Холи никак не могла воспользоваться капсулами, поскольку, чтобы никакие чрезмерно авантюрные натуры их по разным причинам не угнали, разблокировка их происходила лишь в случае чрезвычайной ситуации. Явление практиканта на Парацельс, конечно, было своего рода чрезвычайной ситуацией, и всё же Холи Фолли не была фигурой, достаточно важной, чтобы ради неё как минимум на двенадцать часов приводить в состояние первобытного хаоса всю станцию, а вместе с ней, может быть, ещё и полгалактики.       В центре полутёмного шлюза, словно придавленного низким потолком, окружённое шабашем механиков станции, возвышалось нечто. Нечто напоминало внешне спасательную капсулу, собранную в гараже энтузиастом без образования и с альтернативной анатомией. Этот устрашающий аппарат и был очередным экспериментом головастых – они хотели, чтобы кто-то спустился в нём со станции на планету. Но, к вящему их сожалению, шло время, а самоубийц на станции всё не находилось.       До этого мгновения, во всяком случае.       Холи Фолли не могла не отметить небезопасный вид аппарата, однако, на что мы уже обратили внимание, мысль о том, что она может по собственной беспечности через пару минут распрощаться с жизнью, в её сознании так и не родилась. Поэтому, когда ей предложили залезть внутрь капсулы и зафиксироваться там миллиардом ремней безопасности, подчас торчавших из самых неожиданных мест и фиксировавших самые неожиданные части тела, она с готовностью это проделала. Чемодан засунули в нишу под сиденьем, но никак не зафиксировали, поскольку конструкция этого не предусматривала. Говоря по правде, конструкция не предусматривала и самой ниши, но так уж сошлись звёзды.       Заперев Холи в тесном пространстве, лишённом всякой связи с внешним миром и освещённом одной лишь светодиодной лампочкой, могущем вызвать припадок клаустрофобии даже у самого психически устойчивого человека, механики натянули скафандры, пристегнулись к специальным креплениям на потолке и открыли шлюз. Выталкивать аппарат в космос им даже не пришлось – его и так вытянуло. По заверениям производителя, больше ничего с аппаратом делать было не надо, заложенная в него программа должна была запуститься сама и обеспечить безопасную посадку на планету, причём даже в некоей конкретной заранее оговорённой точке.       Холи Фолли не знала о том, что это был эксперимент. Она видела, что аппарат явно не серийного производства, и восприняла это как хороший знак, как первое воплощение той «непохожести», что ожидала она встретить на Парацельсе. Она была наивной девушкой, и даже не подозревала о том, что жизнь её повисла на волоске, который в любой миг мог оборваться.       Аппарат задумчиво задрейфовал по орбите прочь от станции и с любопытством наблюдавших за ним механиков. Продрейфовав так минут десять, аппарат, видимо, всё же решил заняться делом и, включив двигатели, начал управляемое снижение.       Холи всего этого не видела. Она сидела в тесноте и полумраке, не ведая, что происходит снаружи, и страшно скучала. Заняться было настолько решительно нечем, что она начала тихонько, а затем всё громче и громче напевать «Оду к радости», которую полагала универсальной песней, идеально подходящей для любой ситуации. И её не смущало при этом ни совершенное отсутствие слуха, ни полное незнание немецкого – Холи «Оду» именно пела, а не декламировала, и именно на языке оригинала, не понимая оттуда ни слова даже из числа тех, что она умудрялась произнести верно.       Если бы можно было совместить пение Холи с видом горевшего в атмосфере аппарата, сцена получилась бы беспрецедентной по степени своего влияния на психику, особенно неокрепшую. С поверхности планеты, впрочем, этот спектакль даже тогда выглядел бы не столь уж и впечатляюще, а слышно бы там и подавно ничего не было.       И только качали колючими макушками сосны.       В расчётной точке приземления аппарата уже ждали, но не потому, что там была Холи. О существовании Холи Фолли они даже не подозревали, и выживание её волновало их исключительно как показатель успешности эксперимента. Нет, вовсе не потому, что они были такими уж мизантропами – им просто было всё равно.       — Взорвётся, — объявил один из них, глядя в подзорную трубу.       Что он надеялся увидеть с таким увеличением, было непонятно, но с трубой он чувствовал себя солиднее.       — Вот ещё, — фыркнул второй.       Их было всего двое, и были они мужчинами. Первый был старше второго, звали его Юрий Гугель, и был он, если не вдаваться в подробности, физиком. Роста он был скорее среднего, одет неподобающе учёному в джинсы, джемпер и внушительных размеров ботинки. Его товарища звали Глеб Шпигель, и для простоты мы будем считать его математиком. Этот был на полголовы выше Гугеля, в меру кудряв, в меру лохмат, очкаст, одет в клетчатую рубашку, джинсы и кеды. Если бы фотографию этой парочки попытались бы использовать для рекламной кампании в поддержку науки и учёных, кампания бы с треском провалилась, а на научные изыскания наложили бы строжайший запрет лет на сто с гаком.       Суть эксперимента, который они поставили, заключалась в том, что Шпигель должен был своими руками собрать работающий аппарат для спуска с орбиты, тем самым доказав Гугелю, что руки у него растут не из попы, а из плеч. Началась же вся история с того, что однажды Гугель авторитетно (иначе он просто не умел) заявил, будто бы все математики безнадёжно криворуки. То обстоятельство, что сам Гугель не мог даже подкрутить подлокотники у собственного кресла, нисколько его не смущало и никак не мешало смотреть на бедных криворуких математиков свысока. Если бы этим всё и ограничивалось, может быть, Холи Фолли и пришлось бы провести на Гогенгейме лишние несколько дней. Но усугублялось всё тем, что Шпигель принадлежал к породе вундеркиндов, получив доктора в семнадцать лет, по какой причине окружающие редко относились к нему всерьёз, полагая его маленьким чудо-мальчиком, который однажды вырастет и непременно станет таким же, как и все. Подобное отношение Шпигеля порядком бесило, поэтому любой намёк на собственную несостоятельность хоть в чём-то он воспринимал как смертельное оскорбление.       Таким образом, Холи Фолли могла пострадать ни за что.       К счастью, руки у Шпигеля всё же росли откуда надо, да и желание доказать своё превосходство сыграло значительную роль, заставив помногу раз проверять работоспособность всех систем вместе и по отдельности. И, вопреки всем заверениям Гугеля, что «вот щас жахнет», аппарат благополучно проник в атмосферу, провёл некоторое время в состоянии свободного падения, раскрыл парашют и аккуратно приземлился в центре широкой просеки, лишь в самое последнее мгновение слегка завалившись на бок.       — Сварился! — упрямо объявил Гугель.       — Подожди ты, — огрызнулся Шпигель.       С шипением начала открываться дверца аппарата, впуская внутрь него воздух Парацельса, наполненный запахом хвои, пропитанной дождём земли и ещё тысячью запахов леса, и выпуская наружу ужасное пение Холи Фолли, которое, впрочем, постепенно стихало.       — Я же говорю, что сварился, — Гугель победоносно воззрился на Шпигеля. — Мозг так уж точно.       Тем временем дверца раскрылась полностью, явив Холи Фолли миру. К счастью, мир оказался к этому готов.       — Живая? — спросил Шпигель, убедившись в осмысленности устремившегося на него взгляда.       — Живая, — ответила Холи.       Гугель с досадой презрительно фыркнул, резко развернулся на каблуках и быстро пошёл прочь по просеке, очень недраматично оступаясь на рытвинах. Обиженный такой реакцией, Шпигель крикнул ему вдогонку:       — Эй! А где мои десять бюаней?!       Ответа ему не было, и Шпигель, обеспокоенный неполнотой своего триумфа, собрался было уже бежать за Гугелем вытрясать свои деньги, но тут Холи, осознав возникшую перед ней проблему, попросила:       — Эм… не могли бы вы помочь мне выбраться?       Шпигель был ещё очень молод, и совесть ещё могла время от времени заставить его поступить вопреки здравому смыслу и меркантильным интересам. Поэтому, с тоской проводив взглядом свои удаляющиеся на крейсерской скорости десять бюаней, он подошёл к аппарату и принялся выпутывать Холи из той паутины ремней, которую он сам туда напихал. Так не менее четверти часа ушло на то, чтобы выпутать из ремней Холи, а потом ещё примерно столько же, чтобы выпутать Шпигеля. После этого совесть Шпигеля исчерпала свой ресурс, и он уже собрался бежать за Гугелем, но тут Холи схватила его за рукав:       — Прошу прощения, не подскажете, как пройти в Головной Офис?       Шпигель полным невыносимого страдания взглядом воззрился на Холи. Потом он указал в сторону, противоположную той, в которую удалялся Гугель, и сказал:       — Идёшь, поворачиваешь направо, видишь станцию, ждёшь поезд, два часа – и ты на месте.       Сообщив всё это, он решительно выдрал из пальцев Холи свой рукав и побежал за своими деньгами. Холи Фолли осталась одна.       А кругом тихо шелестел желтоватый осенний лес.