Бемби ищет хозяйку

Две недели он держался, ходил даже гордый собой, потому что мужик, а не тряпка: хлопнул дверью и ушел наконец. Давно пора! В первые дни дышалось легче, потом свобода начала приобретать какой-то странный привкус, и Венечка вспомнил: вот именно такова была его жизнь прежде, до. Блеклая и пресная, как рисовая каша. За полгода он привык жить от субботы до субботы, от встречи до встречи, пролетая рабочую неделю на автомате. Его маленькая тайна, точно свет маяка, вела его сквозь серую повседневность. Теперь он своими руками выкрутил эту лампочку; болото безысходности деликатно чавкнуло и засосало его целиком. Он увидел свою судьбу точно на ладони: вереница безликих дней, пыльные книги и географические карты, учебу плавно и незаметно сменит работа, рано или поздно родственники насильно сосватают ему какую-нибудь непристроенную катеньку со зрением минус семь, дочку чьей-то сотрудницы; катенька будет безропотно гладить ему рубашки, пока оба они не умрут от скуки через полвека, протоптав дорожки в линолеуме своими неизменными маршрутами. Никакого просвета в этом всем видно не было. Ко вторнику Венечка понял: так жить нельзя и все-таки он тряпка. Не менее получаса он набирался смелости, вертел телефон на столешнице, чувствуя, как в животе все сводит от страха: даже перед экзаменами он не ощущал себя так неуверенно. Ужасно было позвонить, ужасно было услышать приговор и не менее ужасно — не звонить вовсе; он ткнул в кнопку вызова, и кровь ощутимо отлила от лица. Позже он не вспомнил бы и под дулом пистолета, что сказал, может, даже и ничего совсем: Галина и так знала, зачем он звонит и чего хочет. Он очнулся, только когда услышал тишину после отбоя, в голове звенел голос, и любимый, и ненавистный: — Что ж, жду тебя как обычно, но имей в виду, Рачков, — тебя ждет суровое наказание. Настоящее, не игровое, поркой не отделаешься. В горле стоял ком. Суббота надвигалась как утро казни, не было сил даже порадоваться тому, что тайна вернулась в его жизнь. Это совершенно точно было ошибкой — снова позвонить ей после всего, но и не позвонить было бы ошибкой тоже. В субботу он шел к ней как в тумане, по ставшему уже привычным маршруту, под ногами хлюпала слякоть, рыхлый снег вдоль тротуара весь был испещрен желтыми кляксами собачьей мочи: снег лежал с середины октября. В подъезде пахло прогорклым маслом. Венечка долго поднимался по ступенькам, так долго, что на подсыхающих ботинках проявились разводы соли. Он посмотрел на них с тоской, вытащил телефон из кармана куртки — проверить время: не то чтобы Галина была пунктуальна, но опоздание могло ее рассердить. Минуты две он топтался у двери, обитой красным дерматином, потом нажал на кнопку звонка. Галина не торопилась открывать: верно, нарочно ждала, чтобы он почувствовал себя забытым. Каждый раз, когда она так делала, он мучился неизвестностью: что, если сломался звонок? Или он нажал недостаточно сильно? Что, если Галина не услышала? Ждать — значит опоздать, а позвонить еще раз — она потом будет глядеть строго, открыв, и выговаривать ему, что нетерпеливый, а она не обязана нестись ему навстречу, виляя хвостом. Наконец лязгнула цепочка на двери, и Венечку впустили. Он подождал, пока Галина закроет за ним дверь, потом рухнул на колени, разглядывая пушистые тапочки, лиловые с голубыми цветами, и ноги в шерстяных колготках. Галина постояла над ним, придирчиво оценивая степень его раскаяния, затем отвесила пощечину — лицо аж вспыхнуло. — Иди мойся, дуралей. Он торопливо встал, стряхнул с плеч куртку и повесил за капюшон на ручку шкафа. Галина прошла мимо него, источая превосходство и игнор, свернула в кухню — видно, не докурила. В ванной он увидел приготовленную для него одежду на стиральной машине и поморщился. Это только начало. «Суровое наказание» по определению включало в себя нечто, чего он не любил, и было бы глупо думать, что Галина откажется от такой возможности его растоптать. Значит, сегодня его ждет что-то либо крайне болезненное, либо совершенно отвратительное. Либо и то, и другое вместе. Он поставил клизму, потом залез в душ, выбрил подмышки, вымыл голову. Чистый и благоухающий каким-то удушливым ароматом геля для тела, он обернул голову полотенцем и выбрался на резиновый коврик. Протер запотевшее зеркало, но едва глянул в него — было стыдно смотреть себе в глаза: бесхребетный! Достал из шкафчика флакон «Джонсонс бэби», щедро облил руку. Разрабатывать анус приходилось, даже когда они с Галиной встречались каждую неделю, а уж после перерыва тот и вовсе пугливо стискивал пальцы. Венечка дошел до трех и, подумав, добавил четвертый. Галина вполне могла устроить ему фистинг в качестве наказания. У нее маленькие руки, пухлые ладошки, это, в общем-то, было выносимо, если хорошенько подготовиться и не жалеть смазки. Он попытался вспомнить пальцы Галины. Видел он сегодня накладные ногти или нет?.. Полотенце соскользнуло, он поймал его на лету, повесил на шнур рядом с целлофановой душевой занавеской, зеленой с утятами. Пора было вылезать. Он оделся, с тоской натянул нелепые не то гольфы, не то чулки. Галина любила делать из него какое-то чучело, из-за этого они ругались постоянно. То, что он должен был надевать все это сам, раздражало еще сильнее. Юбчонка едва прикрывала гениталии; при малейшем возбуждении из-под нее выглядывала головка члена. Зачем обязательно напяливать юбку на парня? Спору нет, удобно иметь моментальный доступ ко всем нужным местам, но он предпочел бы тогда уж не одеваться вовсе. За школьные годы человек с фамилией «Рачков» выслушивает столько похабных шуточек, что от любой голубятни его неизбежно воротит. Венечка и от анала раньше шарахался как от чумы, но Галина настояла, и неожиданно для себя он распробовал, хоть поначалу это и было унизительно до невозможности. Он собрал влажные волосы в два кривых хвостика, завязал белые банты. Высохнув, волосы становились неуправляемыми, стояли дыбом, как пушинки на одуванчике; он бы совсем не мыл голову, если бы Галина не заставляла. Вид у него был несчастный, зеркало сочувственно запотевало. «Терпи», — сказал он себе, поправил дурацкий бант на блузке и решительно вышел из ванной. Ну что она, в конце концов, бычки об него тушить будет? Нет же. А унижения... стерпит он и в этот раз. За окнами стемнело, пока он плескался. В комнате горел торшер. Венечка даже не сразу заметил человеческую фигуру в кресле, а заметив, моргнул пару раз и будто врос в пол. Галина промчалась мимо него из кухни в спальню, сверкнув в тусклом свете брошью в форме богомола. В кресле из искусственной кожи, с которой легко отмывались всякие телесные жидкости — за это Галина и держала в гостиной этого бегемота, хоть один бок у него был подран чьей-то кошкой, — в кресле сидел посторонний. Чужой человек, незнакомец. Читал книгу, пил чай. — Вот тебе, Князюшко, игрушка на вечер, — проворковала за спиной Галина, и незнакомец опустил книгу. Венечка с трудом заставил себя обернуться к Галине. Шерстяная юбка, свитер — госпожа была одета не для сессии. — А ты что думал? — с явным удовольствием глядя на его замешательство, сказала она. — Наказание из рук хозяйки еще надо заслужить! Вот если Князь мне скажет потом, что ты вел себя как послушный мальчик, не психовал и дверями не хлопал, тогда так уж и быть, возьму тебя обратно. Так что советую ходить по струнке и пятки ему лизать, тем более что тебе это так нравится. — Она перевела взгляд на гостя, и голос ее снова стал каким-то елейным: — Ты же, Князь, любишь вроде, когда тебе ступни вылизывают? Ну так вы друг друга нашли, у Венечки фут-фетиш. С этого и начнете. А потом — на что фантазии хватит, хоть фистинг, хоть золотой дождь, он сегодня все стерпит, да, Рачков? Обычно Венечкой она его называла, только когда кончала от куннилингуса. В остальное время он так и оставался Рачковым. — Галя, какой фистинг, побойся бога, — отозвался человек, которого она назвала Князем, — привела мне олененка Бемби на растерзание, он и так трясется весь, а ты еще запугиваешь. — Ну что ты встал столбом? — сказала она Венечке. — Приступай. На негнущихся ногах он пересек гостиную и рухнул на колени у кресла. Князь отложил книгу. — Я в сапогах весь день сегодня, — это Галине, она уже стояла в пальто и красила губы. — Ой, делай что хочешь. Я пошла по магазинам. Чао! За ней закрылась дверь, щелкнул замок, и упала тишина. *** Венечка изучал линолеум. Не было ни единой мысли, как будто от ужаса мозг ушел на перезагрузку. Крупная рука уперлась ему под нижнюю челюсть, вынуждая поднять голову, и Князь сказал: — Вот что, «олененок Бемби». Пойди налей в таз теплой воды и принеси сюда. Если найдешь у хозяйки эфирных масел, капни пару капель любого, на твой вкус. И еще губку и полотенце. Все понял? Иди. Зацепившись за простые команды, Венечка поднялся на ноги и побрел, натыкаясь на мебель. В ванной его немного отпустило, под шум воды пришла первая мысль: бежать. Бежать из этого дома, да пошла она нахуй, психопатка чертова. Тут же он вернулся к тому, о чем страдал несколько недель: потерять Галину окончательно — еще хуже. Полгода, полгода он чувствовал себя живым каждую субботу в ее руках, пусть все это превратилось в фарс, пусть скатилось в какие-то неигровые, по-настоящему стремные пытки, но это была единственная известная ему дверь в волшебный мир запретных удовольствий, и закрыть ее навсегда он не мог. Такие карты судьба раздает только один раз. Венечка не строил иллюзий: он был лузером и задротом. Детство его было ничем не примечательно, кроме баек деда-геолога; в школе девчонки Венечку дразнили, мальчишки — колотили, но в меру и без фанатизма. В остальное время о его существовании не помнил никто, включая учителей. Дни сменялись как во сне, после школы Венечку занесло попутным ветром в институт геодезии и картографии, где он обрел тихую заводь и продолжил спать, зарастая паутиной и пылью. Его не существовало в интернете, писал ему исключительно бот почтового сервиса, жизнерадостно сообщая, что сервис стал еще лучше, ярче, быстрее и безопаснее. Зато читальный зал библиотеки был Венечке вторым домом, и там-то судьба его и подкараулила. Библиотека вымерла за последнее десятилетие, в ней обитали только напрочь лишенные цвета люди невнятного пола и возраста, в очках с роговой оправой и стеклами не тоньше бутылочных донышек. Иногда встречались бабушки с озверевшими от скуки внуками, которые либо не отрывали глаз от айфонов, либо смотрели в пространство с таким видом, будто из них по капле вытекала душа, и механическими движениями листали книжки с картинками. Среди всего этого курсировала Галина Сергеевна, серая мышь с замашками надзирателя. В первый раз Венечка посмотрел ей вслед с ужасом прошлой зимой, когда библиотекарша небрежно спихнула с верха стопки на его столе «Основы аэрофотосъемки», обнажая «Пятьдесят оттенков серого». Второй раз — когда она взяла с его стола «Венеру в мехах», полистала и положила обратно, раскрыв на странице, где герой в очередной раз ноет о том, как сладка боль от руки его богини. Венечка весь март старательно фильтровал выбор чтива, потом попался опять на каком-то неожиданно потрепанном томе Полин Реаж, и вскоре после этого Галина Сергеевна без всяких объяснений положила ему на стол роскошно иллюстрированную энциклопедию эротических пыток. Венечка минут сорок делал вид, что ничего не заметил, потом сдался и открыл книгу со сладостным томлением в чреслах. Ему на колени выпала фотография Галины Сергеевны в кожаном бюстгалтере с заклепками, мини-юбке и высоких лакированных сапогах, на голове у нее была фуражка, в руках — стек. Надпись на обороте фотографии велела Венечке отметить закладками все, что он хотел бы испробовать на себе. Он мог, конечно, сделать вид, что не заметил, не понял, не заинтересовался. Однако через три часа он сдал книгу, пунцовый и измученный от стыда, и Галина Сергеевна удовлетворенно кивнула, оглядев хвосты закладок, торчащие над боковиной. В следующую субботу он стал ее игрушкой, и это было самое волнующее, что случилось с ним за всю его жизнь. Венечка закрутил кран и попробовал воду пальцами. Теплая или горячая? Галина могла прицепиться к такой мелочи и выпороть за непослушание; не то чтобы Венечка был против, но в данной ситуации рисковать не хотелось. Масла она держала в шкафчике, рядом с солями. Он понюхал одно, взятое наугад, и залип — запах был волшебный. «Бергамот» — значилось на этикетке. Венечка понятия не имел, что это такое, ассоциаций было ровно две: «бегемот» и «обормот», — но выбор был сделан. Резиновый коврик у ванны еще не высох, и дурацкие гольфы намокли. Стараясь не расплескать воду, Венечка вернулся в комнату. Князь молчал, не торопил его. Смотрел спокойно, без раздражения, и его спокойствие было странным образом заразительно. Он опустил ногу в воду, чуть подтянув штанину, когда Венечка поставил таз у кресла. Черные джинсы, на нем были черные джинсы и самая обычная рубашка; не то чтобы Венечка думал, будто все верхние ходят исключительно в коже, но это было как-то непривычно. Его хозяйка переодевалась к сессиям, по ней всегда было ясно, что Галина Сергеевна закончилась и называть ее теперь надо Госпожа Демона, или Ночная Волчица, или Леди Ванда: за полгода она уже дважды меняла ник. Венечка взял губку и мягко провел ею вдоль стопы Князя. Сверху, снизу, между пальцами, смывая пушинки от носков. В этом было что-то чуть ли не библейское — стоять перед ним на коленях, умывать ему ноги. Ступни были куда крупнее Галининых и, разумеется, без педикюра, но ногти аккуратно подстрижены, и Венечка не без удивления понял, что все это не вызывает у него отторжения. Князь поднял ногу из воды, упер пятку в край сиденья. Повинуясь безмолвному приказу, Венечка промокнул полотенцем капельки, отражавшие мягкий свет торшера, и приник губами к слегка влажной коже. Это было немного непривычно — то, как ложилась в ладони ступня Князя, но если не заострять внимание на том, что она мужская, — пока это было отнюдь не наказанием. Венечка провел языком по гладкой коже, вдоль рельефно выступивших вен, пальцами массируя подошву. У Галины были жесткие мозоли от ношения каблуков; Князь, видимо, ценил удобную обувь. Кожа была загрубевшей на пятках и в основании большого пальца, но не слишком шершавой. Венечка скользнул языком между пальцами, где кожа и вовсе была тоненькой и нежной, и Князь шумно вдохнул; это показалось отчего-то воодушевляющим, и Венечка забрал в рот его большой палец. Он старательно сосал, причмокивая. Звуки смущали. Галина обычно включала музыку во время сессий, чтобы не пугать соседей вскриками и шлепками. В тишине все казалось каким-то более реальным, обнаженным, неприукрашенным. — Галина, похоже, решила тебя подставить, — сказал вдруг Князь, голос его был чуть хриплым и севшим. — У меня ступни — эрогенная зона. Венечка вздрогнул. Он так увлекся, обсасывая пальцы один за другим, вылизывая промежутки между ними, что совсем забыл, с кем он и почему. Подняв взгляд чуть выше, он обомлел. Князь не шутил: под джинсами явственно проступили очертания поднявшегося члена. Венечка заледенел от ужаса. Он смотрел на ступню, которую все еще держал в ладонях, смотрел пристально и не отрываясь, потому что поднять взгляд было слишком страшно. — Галина хочет, чтобы я тебя всерьез помучил. Но у Галины нет тормозов, а у меня есть. Бемби, в глаза мне смотри. Венечка послушно вскинул голову. — Ты не спишь с мужчинами. — Утверждение, не вопрос. Галина, разумеется, все обсудила с Князем, отдавая ему свою игрушку. Разыграла провинившегося саба как по нотам, проверяя на прочность, на преданность идеалам хлыста и цепей. — Я не... — Венечка медленно, будто во сне, покачал головой, хотя его ответа не требовалось. — Я не могу... Князь взял его лицо в ладони: — Бемби, я не насильник. Ничего с тобой не случится, не бойся. Обычная сессия, не больше и не меньше. Хватит и того, что тебя отдали в чужие руки. Хорошо? Венечка хотел кивнуть, но чужие ладони оказались сильными, и он лишь дернулся. — Не слышу, Бемби. — Хорошо... господин Князь. — Умница. — Князь выпустил его лицо, легонько дернул за белый бантик в волосах. — Тебе нравится то, что на тебе надето? — Нет, господин, — сказал Венечка тихо, снова уставившись в линолеум. — Тогда давай снимем эту дребедень. Венечка потянулся рукой к дурацким бантикам, но Князь поймал его за запястье: — Нет, не так. Встань. На полу, отделенный тазом с водой от кресла, Венечка чувствовал себя сносно, но стоило выпрямиться во весь рост, как снова стало не по себе. Он машинально потянул подол проклятой юбчонки, норовившей задраться, и вцепился в нее ногтями: Князь встал из кресла и подошел вплотную. Не то чтобы он был высок, но на Венечку умудрялся смотреть сверху вниз, хотя тот со школьных лет сутулился, стараясь быть менее заметным, и при своей далеко не спортивной комплекции с таким ростом напоминал швабру. Князь потянул за ленты, распуская банты, и они опустились на пол, в полете крутясь спиралями. Осторожная рука растрепала Венечке волосы, собрала полный кулак и потянула назад, заставляя Венечку выгнуть шею. Не торопясь, Князь расстегнул на нем блузку, стянул по плечам, будто поглаживая. Венечка шумно дышал, втягивая воздух каждый раз, когда чувствовал прикосновение. Рука скользнула на бедро. Тихонько взвизгнула молния, и юбочка упала к ногам. Венечка вдруг осознал, какой это было ошибкой — остаться совсем голым перед человеком, у которого и так в штанах твердо. Пусть даже блузка была прозрачной, а юбчонка мало что оставляла на откуп воображению — это все же была одежда, какая-то преграда, защита, пусть даже иллюзорная. Он чувствовал себя таким обнаженным, будто с него сняли еще и кожу. — Что тебя сегодня ждет, Бемби? Венечка панически вскинул взгляд, ища ответ в глазах Князя. Что он хочет услышать? — То, что ты любишь больше всего, три слова, — подсказал Князь, и Венечка сглотнул. Так было нечестно. Он морально готов был к наказанию из этих рук, но получать удовольствие? — Порка, воск... — И?.. — Дилдо, — неохотно закончил Венечка, чувствуя, как жарко запылали щеки. — Я постараюсь не трогать тебя сверх необходимого, — сказал Князь и выпустил его волосы. — И вот что, Бемби... Если передумаешь, скажи мне. В любой момент. Венечка не стал ничего отвечать на это. Кивок мог быть знаком того, что он понял, — или того, что передумал; подобная двусмысленность могла дорого стоить. Князь, к счастью, не ждал ответа: отодвинув с дороги таз, он ухватился за подлокотники и вытащил кресло на середину комнаты. Венечка почувствовал, как екнуло где-то внутри: он сам не раз, чертыхаясь, тягал этого монстра из искусственной кожи и знал его тяжесть. — Чем тебя выпороть, олененок? — Ладонью, — брякнул Венечка и тут же прикусил язык: к чему это было, спрашивается? Спору нет, так он любил больше всего, а получал до обидного редко: Галина предпочитала паддл — уставали руки. Но ситуация была неординарная, и стоило думать не о собственных предпочтениях, а о том, что увеличило бы расстояние между Венечкиной обнаженной плотью и чужими мужскими руками. Он поежился. Князь взял с полки зажигалку, чиркнул колесом, и крохотное пламя взвилось с одной попытки. Галина держала кучу свечей на секции — в основном гелевых, с ракушками и фигурками, в пузатых стаканчиках. Князь зажег другую — белую, невзрачную, — и Венечка сразу понял: не для уюта. Дрожащий огонек заглянул в зеркала, таившиеся в глубине секции, швырнул горсть искорок на хрустальные вазы и рюмки за стеклом, отразился в полированных дверцах. Князь похлопал ладонью по спинке кресла, и Венечка не без колебаний подошел поближе, оперся на нее животом. Было бы наивно полагать, что этого достаточно, и он совсем не удивился, когда жесткая ладонь легла между лопаток и подтолкнула, нагибая сильнее, пока Венечка не повис, перекинутый через высокую спинку. Ноги, потеряв точку опоры, разъезжались в воздухе — он сдвинул бы их, но Князь подошел вплотную, и все это было так... двусмысленно, что каждый нерв дрожал от страха и предвкушения. Шлеп! У Князя оказалась тяжелая рука, хотя он явно рассчитывал силы. Венечка вжался лицом в дерматиновое сиденье. Шлеп! Звук, кажется, разнесся по всей квартире и просочился сквозь стены. Шлеп! Главное — не вскрикнуть, стены здесь тонкие, что подумают соседи? Шлеп, шлеп, шлеп, закусить кулак, не стонать, это звучит так глупо, будто он мычащий теленок, с левой ноги сползает дурацкий гольф, шлеп, не за что ухватиться, дерматин скользит под руками, пальцы хватают пустоту, шлеп, слезы из глаз, и вот уже становится неважно, что соседи и что стоны звучат нелепо, шлеп, о господи, еще, шлеп, шлеп, шлеп. Он спохватился, когда шлепки прекратились — вспомнил, с кем он, вспомнил, что нужно бояться. Снова весь подобрался, заерзал. Чужая рука пригладила ему волосы, убирая их с шеи, прикрыла тканью — от парафина, понял Венечка не без удивления: Галина бы скорее позволила ему выдирать застывший воск с корнями, чем испортила полотенце. От первых горячих капель на пояснице его бросило в дрожь. Венечка скосил глаза — огонек свечи мерцал высоко над головой, Князь начинал издалека, не желая обжечь. По спине побежала горячая струйка парафина, Венечка дернулся, выгнулся, почти выпрямляясь, но тут же на затылок легла властная ладонь, загибая его обратно, и Венечка снова оказался задом кверху. Он ничего не мог разглядеть из такого положения и лишь косился на жилистую руку Князя: тот сдвинул ладонь ему на шею, потрепав по загривку, и снова плеснул расплавленного воска на спину. Несколько капель доползли до шеи, свернули к подбородку; Венечка вдруг понял, что они потекли вдоль преграды, обжигая Князю руку так же, как ему — спину. Князь чувствует это тоже. Мысль застучала в голове, заметалась, как в силках. От чего-то она была невероятно сладкой. Венечка дернулся, по-лягушачьи дрыгнув ногами, стиснул ягодицы: парафин потек по бедру, замедляясь и быстро застывая дорожками на коже, от шлепков разгоряченной и чувствительной. На пояснице жар уже почти не ощущался — лишь тепло сквозь корку застывшего воска. Запахло дымом — Князь задул огонек. Последние капли потекли по спине. Кожи коснулась оплавленная свеча, гладкая, еще теплая. Она скользнула вдоль ложбинки между ягодиц, и Венечка почувствовал, что теряет рассудок. Инстинкт самосохранения требовал сжаться, скорчиться, уйти от прикосновения, но оно кружило голову, заставляя желать большего. У него всегда было смешанное отношение к аналу: ужас и вожделение. Сейчас, когда Венечка был загнут раком перед незнакомым мужиком, ужас должен был преобладать в этом коктейле, но почему-то Венечка верил: не тронет. Вернее, тронет только так, как Венечка ему позволит. Это было странно и непривычно — решать, что позволить тому, у кого абсолютная власть над ним. Так могло быть только здесь, в мире его порочной тайны. Князь убрал руку, прижимавшую Венечку к креслу, и тот с трудом выпрямился — аж в глазах потемнело. На пол посыпались струпья застывшего воска. На спинке кресла белые кляксы парафина казались потеками спермы. Венечка отвел взгляд. Это было мучительно. Он был возбужден и, если б на месте Князя была Галина, умолял бы уже давно трахнуть себя страпоном. — Галина оставила на столе ваши с ней игрушки. — Князь словно в голову влез, впору было заподозрить его в телепатии. — Принеси мне любой дилдо, какой хочешь. Венечка еле дошел до стола — ноги подгибались. Машинально взял тот, что они с Галиной использовали чаще всего. — Любишь большие? — Вопрос застал его врасплох. Большие любила Галина — вернее, всячески давала понять, что это правильный выбор. Допускала до тела, если он бывал достаточно терпелив. Куннилингус считался наградой, и по праву, хотя если вдуматься, от дилдо в заднице Венечка ловил не меньший кайф; все было как-то перепутано, хотя он никогда не задумывался об этом, воспринимая каждую встречу как нечто цельное, само по себе бывшее счастьем. Чего от него хочет Князь? Нужно ли выбрать что-то конкретное? Но как узнать, что от него ожидают?.. — Я не знаю, что я должен выбрать, — сконфуженно пробормотал Венечка, и Князь рассмеялся за плечом. — Не усложняй. Этот выбор для тебя, олененок, не для меня. Представь его внутри и поймешь, хочешь ты этого или нет. Князь почти невесомо погладил его по щеке — это только больше пугало, Венечка уже знал, какими сильными эти руки могли быть. Он послушно раскрыл рот, впуская чужие пальцы, они пахли парафином и подпаленным ногтем, но Венечка сосал их с наслаждением. Было что-то невероятно чувственное в этом, он всегда любил работать ртом. Пальцы рук, пальцы ног, соски, половые губы... Он представил, что делает минет, и в первый момент мысль была возбуждающей, но Венечка тут же опомнился и испугался. Как он мог такое вообразить?! Князь вынул скользкие от слюны пальцы, и Венечка вдруг осознал, где они окажутся в следующую секунду. Даже ожидая этого, он все равно вздрогнул, почувствовав прикосновение к анусу, осторожное давление. Мужские пальцы. Это было настолько гомосексуально, что не выдерживало никаких оправданий. Венечка дернулся, пытаясь отодвинуться, больно ушибся о край стола бедром, взвился на цыпочки. Князь настаивать не стал: убрал руку. — Ты выбрал, Бемби? Наверное, главным наказанием была эта постыдная неловкость. Как во сне, Венечка склонился над столом и сжал пальцы на одном из фаллоимитаторов — поменьше, с ребристой поверхностью. Протянул Князю. Тот взвесил его в руке, провел пальцем по миниатюрным гребешкам, потом взял со стола тюбик смазки и выдавил на силикон добрую половину; Венечка представил, как это все будет таять и хлюпать у него внутри. С таким количеством смазки дилдо скользнул внутрь настолько легко, что Венечка едва успел расслабиться. Переступил с ноги на ногу, оперся на столешницу. Встревоженно покосился на секцию, ловя отражение Князя в полировке, в далеких зеркалах. Тяжелый дилдо заскользил наружу, и Князь толкнул его бедрами, втискивая обратно. Венечка заставил себя отвести взгляд: со стороны казалось, будто... будто его реально трахает мужик. Кошмар какой-то. Смотреть вперед. Не думать. Вязаная салфетка на столе, накрытая куском целлофана, арсенал дилдо и плагов. Венечка заерзал, застонал — прозвучало как жалобный скулеж. Он очень долго мирился с тем, что тащится от силиконовых игрушек в заднице. Его оправдывало только то, что это делала с ним женщина, но теперь... Все, что с Галиной было пикантной игрой, с Князем обретало устрашающий оттенок противоестественной связи. Воспринимать себя в этом контексте было дико. Он поймал себя на том, что подается навстречу, от стыда захотелось провалиться сквозь землю. Что он творит... Весь этот вечер — какой-то бред... — Я хочу, чтобы хоть один из нас сегодня кончил, и лучше — ты, Бемби, — сказал Князь над ухом. — Лучше для тебя, разумеется, так что настоятельно рекомендую тебе этим заняться, пока я не заскучал. Венечка волевым усилием запретил себе думать о том, что будет, если Князь заскучает, и взялся за член. Это был апогей неловкости вечера — дрочить при чужом человеке, но Венечка здраво рассудил, что все условности уже и так попраны и было бы глупо смущаться, когда у тебя дилдо в заднице. Эти неторопливые толчки сзади заводили и одновременно мешали. Слишком нежно, слишком осторожно, он не привык к такому. При каждом движении Князь касался его бедрами, и от него хотелось отдернуться, как от огня — где-то там, под джинсами, угадывались очертания настоящего, отнюдь не силиконового члена. С горем пополам Венечка довел себя до оргазма, заляпав спермой чертову салфетку на столе — вот ведь влетит от Галины, если заметит! Ему понадобилось несколько минут, чтобы очухаться; Князь тем временем вытащил дилдо и присел на край стола. — Я тобой доволен, Бемби. Хватит с тебя, иди одевайся. Венечка посмотрел на него со смесью недоверия и счастья в глазах, робко выпрямился и поплелся в ванную. Сразу же он почувствовал, как устал. Весь этот стресс измотал его, он и так после сессий чувствовал себя точно выжатый лимон, а тут еще этот постоянный страх, недоверие, моменты искрящего удовольствия, когда удавалось расслабиться, и последующая паника... И то, что Князь сдержал слово. Если бы Венечка знал заранее, что ему можно доверять, этот вечер был бы куда приятнее. Сквозь шум воды он слышал, как закипел чайник. Должно быть, прошло немало времени, подумал он и решительно закрутил кран. Галина не позволяла ему долго нежиться в ванной. Галина... Князь сказал, что доволен; значит, она тоже? Примет теперь обратно, и все снова станет по-прежнему... Волосы намокли от брызг, он зачесал их пальцами к затылку. Быстро вытерся, оделся и, стараясь не наступать в лужицы сухими носками, бочком выскользнул в коридор. В кухне горел свет, в гостиной же только фонари с улицы поблескивали в полировке секции. Венечка подумал, что лучше всего было бы сейчас сунуть ноги в ботинки, набросить куртку и тихонько улизнуть, хотя это, пожалуй, было бы невежливо. Пока он размышлял, Князь окликнул его с кухни, и выбора не осталось, пришлось отказаться от плана. — Ты есть хочешь? — Я?.. — Ну не я же, — беззлобно фыркнул Князь, роясь в холодильнике. — В смысле, я-то да, меня после сессий всегда пробивает на пожрать. Но мне хватит и бутерброда. Ты как? Могу сварить чего-нибудь, у нее вон гречка стоит, макароны... Венечка робко пристроился на край табуретки. Князь подозрительно оглядел хвостик «Докторской», понюхал, бросил на тарелку. Достал масло и крупный бледный помидор. — Яичницу хочешь? — Да я, в общем, не голодный, — промямлил Венечка, соврав не то из вежливости, не то со страху. После оргазма есть хотелось — страшное дело. Князь пожал плечами и вытащил из хлебницы батон. Хлеб был свежий и неохотно резался, больше мялся. Венечка почувствовал, как во рту собралась слюна. — Ну чаю хоть попьешь, — сказал Князь и пододвинул поближе к Венечке чашку с золотым ободком. Венечка вытянул чайный пакетик из коробки, заглянул в сахарницу — там было пусто. Князь налил ему кипятку, пошарил в подвесном шкафчике — верно, не впервые был на этой кухне, потому что знал, где Галина хранит запас сахара. Венечка втянул носом аромат чая и замер. Этот запах... Князь глянул на него вопросительно, от него не укрылась перемена. — Бергамот, — объяснил Венечка. — Кажется, теперь ты будешь думать обо мне каждый раз, попивая «Эрл грей», — хмыкнул Князь, — извини за это... Венечка поймал себя на том, что улыбается, как полный придурок, и сконфуженно уткнулся в чай. Князь расправился с бутербродом, лишив Венечку последнего шанса передумать. Теперь тот жалел, что постеснялся, но было поздно. Он отхлебнул чаю и устроился на табуретке поудобнее, разглядывая крошки на столе. — Ты давно практикуешь, Бемби? — спросил Князь. — Полгода... — Так Галина у тебя первая и единственная, что ли? Она хвалилась мне весной, что подцепила студентика, это ведь был ты? Венечка кивнул, обернув вокруг горячей чашки обе ладони. Было отчего-то уютно сидеть так, на кухне. — Не в моих правилах вмешиваться в такие дела, но учитывая, из-за чего вообще случился сегодняшний вечер... Я давно знаю Галину. У нее винегрет в голове и желание контролировать то, что ей неподвластно. А ты... Мне странно, что вы с ней вместе, честно говоря. — Мне больше не с кем, — вздохнул Венечка и опасливо покосился на Князя. Это, наверное, был плохой ответ. Не лояльный. Галина бы совершенно точно рассердилась на такое, наказала. Князь, впрочем, не хмурился, вроде не осуждал. — Я с радостью повторил бы сегодняшний опыт. Чую, мы б с тобой сработались, Бемби. — Но вы же... ну... — Венечка стушевался и посмотрел на Князя как мог многозначительно. Тот незло фыркнул. — Это да, я со своими сабами обычно сплю... Бемби, вовсе не обязательно обращаться ко мне на вы, можешь звать просто Олегом. Венечка смерил его настороженным взглядом, наморщив лоб, и помотал головой. — Ну, как хочешь. — Князь пожал плечами и продолжил: — Галине нужен бессловесный раб, и что-то мне подсказывает, что ты на эту роль не подходишь. Не знаешь, где искать нормальную верхнюю — спроси у меня, познакомлю. — Галина меня убьет, если узнает, — пробормотал Венечка, и перед глазами встал призрак бутерброда, словно олицетворение глупости. Он пожалел о своих словах тут же, немедленно. Ему предлагали открыть новую дверь, а он... Князь, видно, что-то заподозрил по его унылому лицу, встал, порылся среди хлама на холодильнике, выудил пару старых товарных чеков и огрызок карандаша. Нацарапал номер, положил записку возле Венечкиной чашки. Венечка машинально спрятал клочок бумаги в карман брюк и вздрогнул, будто застигнутый на месте преступления: брякнул ключ, поворачиваясь в замочной скважине. Вернулась Галина. — Ты еще здесь? — Она, кажется, всерьез удивилась, увидев Венечку на кухне. Думала, что он сбежит? Хлопнет дверью, снова не выдержав? — Мне пора, — пробормотал Венечка и юркнул в прихожую. Галина, уже успевшая переобуться, сбросила пальто ему на руки и прошествовала на кухню, он слышал, как она говорила Князю: — Хочу грязных подробностей! На этом Венечка и покинул квартиру. Спускаясь по лестнице, он подумал, что с лета не выходил от Галины с таким чувством... как будто жизнь была хороша. Сладко саднил анус, кожа на ягодицах чувствительно терлась об одежду, ноги замерзли почти сразу, как только он вышел на улицу — к вечеру похолодало, — и отчего-то все это вместе заставляло его чувствовать себя непривычно живым.