По эту сторону живой изгороди

Когда праздничный ужин был съеден, Энис сказала отцу, что пойдет смотреть на салют с друзьями, не уточняя, с кем именно, прихватила кружевную кофточку, чтобы не мерзнуть в новом весьма открытом сарафане, и выбежала в сад. Под деревьями сгущались сумерки, Пай, почти не видимый в их сени, уже ждал ее. Эн думала, что он скажет ей какой-нибудь комплемент, но Пай спросил: – Ты тепло одета? – Я кофточку взяла, а что? – Лучше оденься потеплей. Пальто там, шарф, теплые ботинки. Я хочу тебе кое-что показать. – Мы же собирались смотреть салют! – запротестовала Энис, нехотя шагая к дому. – Я обещаю, что тебе понравится. Пай выглядел как обычно, и все же Эн не покидало чувство, что он хитро улыбается. – Ладно, – она забежала в дом, натянула осенние ботинки, взяла пальто и шарф. Виновато улыбнулась приплясывающей Дейзи и закрыла перед ее носом дверь. Этот вечер принадлежит только ей. – Я готова. Пай коснулся ее парой щупалец, и Энис вновь испытала странное чувство, будто ее сжимают и закручивают вокруг пупка, мир дрогнул и замер. Они стояли на шероховатой каменной плите, слегка припорошенной снегом. Эн поспешно натянула пальто и замоталась шарфом, оглядываясь. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралось ровное каменное плато, затопленное призрачным зеленоватым светом, теснящим ледяной зимний мрак. Она подняла лицо к небу и застыла. На недосягаемой высоте трепетало и переливалось бескрайнее полотнище Полярного сияния, словно сам Господь расстелил по небесам волшебный стяг. Эн уже не чувствовала холода, не боялась бескрайней пустоты вокруг, она глядела и глядела, забыв даже дышать и моргать. – Это солнечный ветер, – тихо сказал Пай. – Он летит через вселенную, разрушая все на своем пути, пока не попадает в капкан магнитного поля планет. Гляди, как он ярится и рвется на свободу! – Да-а-а-а. – Энис его не слушала, ей хотелось напитаться этим светом и красками, навсегда сохранить это чудо, что искристым покрывалом отделяет Землю от колючей бездны космоса. Она не почувствовала, как Пай осторожно взял ее за руку. – Ты совсем замерзла. Надо возвращаться! – Нет, еще хоть миг! И он помедлил ровно миг, прежде чем забрать ее. Они очутились в саду. Энис опустилась на траву, ощущая себя то ли опустошенной, то ли переполненной впечатлениями. Пай устроился рядом и вновь взял ее за руки, старясь их отогреть. – Теперь совсем не хочется смотреть на звезды, и особенно на салют, – вздохнула Эн. – Я бы смотрела на Сияние бесконечно! – Если бы ты могла видеть, как вижу я, тебе довольно было бы взглянуть в зеркало. Я говорил, что твой цвет меняется, но это всегда прекрасное сияние. Ты сама и есть концентрированная частичка Полярного сияния, Эн. Она посмотрела ему в глаза и прочла в них подтверждение этих слов. В этот миг, когда в уме и сердце ее еще трепетали разноцветные всполохи, ей так хотелось верить Паю и быть сиянием. Тепло жарче июльской ночи прихлынуло к ее щекам, она подалась вперед и, закрыв глаза, поцеловала Пая. Это длилось, быть может, минуты, а может – лишь один удар сердца. Но когда он отпустил ее руки, она отпрянула. Смятение заполнило все пространство, где до того был ясный и теплый свет. Эн ахнула, прижав руки к щекам, вскочила и убежала в дом. Что это было? Зачем она поцеловала его? В губы? Или нет. Она не могла с уверенностью сказать. Эн до поздней ночи просидела над дневником, так и не написав ни строчки, раздумывая, что теперь будет. Как и о чем с Паем заговорить? Но они не поговорили на следующий день – никто из них не вышел в сад к изгороди. А встретившись в понедельник в классной комнате, каждый забился в свой угол и делал вид, что ужасно занят. Отец опаздывал, это было странно, и Энис с каждой секундой волновалась все сильней. Наконец дверь хлопнула, профессор Каннингем подошел прямо к столу, на котором Пай разложил свои чертежи. – Ты ничего не хочешь мне рассказать, Пай? – строго спросил профессор, забыв даже поздороваться. Энис похолодела, но отложила конспект и подняла на Пая глаза. – Нет, сэр. Она заметила, что цвет Пая из голубого сделался почти стальным, а голос неприятно резок, словно в нем крылись ноты столь высокие, что слух их не различал, но тревожный сигнал устремлялся в самый мозг. – Может, все-таки объяснишь, что произошло с машинами? – Они сломались, профессор. Я не могу понять, что пошло не так. – Пай, в машинах нет ничего, что могло бы вызвать механические повреждения такого характера. Что ты пытался сделать? – Ничего! Профессор нахмурился и навис над потускневшей пирамидой. Пай молчал. – Энис? Она только покачала головой, не в силах ничего сказать. Что сделал Пай? – При чем тут Эн. Я пытался их запустить в тестовом режиме, и что-то пошло не так. – Вам потребуется придумать более правдоподобный ответ для родителей, молодой человек. Я мог бы сообщить, что они обескуражены, но это, пожалуй, слишком слабо сказано. Что-то неуловимо дрогнуло и сместилось. Пай исчез, чего давно уже не позволял себе в присутствии других людей. – Что случилось, папа? – Если б я знал, родная. Отец как-то сразу обмяк и осунулся, устало опускаясь за свой стол. – Подростки всегда подростки, будь они хоть трижды уникальными. Несколько тягостных минут Энис сидела почти не шевелясь и не глядя на отца. – Можешь идти домой, – сказал он наконец. – Сегодня занятий не будет. Энис вышла из дома и пошла куда глаза глядят, Дейзи лениво семенила следом. «Это из-за меня? Это из-за нас? Нет! Не может быть», – мысли путались, будто она старалась одновременно думать обо всем и ни о чем. Как же трудно, черт возьми, разобраться хотя бы в себе! Понять, хочет ли она знать, как на самом деле поломались машины, которым отдано столько лет труда? А хочет ли она, чтобы Пай стал обычным человеком? «Не знаю, – отвечала она себе. – Я хочу, мы так этого ждали! Нет! Я боюсь, вдруг я ему не понравлюсь? Вдруг он не понравится мне?» Холодный ветер гнал тучи с севера, обещая обильную майскую грозу. Молодые листья на раскидистой иве трепетали, словно облако стрекозьих крылышек. Она не заметила, как вышла на любимый холм. Дейзи посмотрела на небо и недовольно заворчала, обнюхала ствол ивы и улеглась в ложбинке у корней. Эн привычно влезла на дерево, устроившись на толстой ветке в развилке ствола. На душе было тревожно, сумрачно и пусто. Она смотрела, как ветер лепил из сизых туч чудовищ и фантасмагорические видения рушащихся галактик. – Мама плачет, – тихо сказал Пай откуда-то сверху. Эн вздрогнула и крепче вцепилась в шершавую кору, но не оглянулась. – А отец молчит. – Голос Пая звучал резко и жутковато, как сквозняк в рассохшихся рамах пустого дома. – Лучше бы орал. Ударил бы меня, что ли. Энис долго сидела молча, закусив губу и глядя прямо перед собой. Она думала, что никогда не смогла бы, не стала бы делать ничего, что расстроило бы маму. Думала, как перепугалась, что отец разозлился из-за поцелуя. Корила себя за минутную радость оттого, что тот вечер остался тайной. И снова терзалась, не понимая поступков Пая. Спросить его прямо? Ах, если бы мама была с ней, если бы можно было обсудить все, не боясь, что ее не поймут. На миг она подумала о тете Элен, но лишь хмыкнула, прекрасно зная, что даже в качестве друга Пай вызывает у нее истерику. «Тебе мало собаки, еще ЭТО притащишь?» Тетушкины слова, выкрикнутые в сердцах почти десять лет назад, не стерлись из памяти. – Так ты нарочно сломал машины? – Да. – Но почему? Теперь молчал Пай. Невидимый и неслышимый. Невыносимый. – Потому что я трус. – Над головой Эн раздался протяжный вздох, будто выпускали воздух из резинового шара. Слова дались Паю нелегко. – Чего ты испугался? – Энис наконец посмотрела наверх, до дрожи боясь увидеть в голубых распахнутых глазах отражение своих страхов. – Неизвестности. Перемен. Жизни. Тебя. – Меня? – она сжалась, как от удара. – Того, что все изменится. И мы изменимся, и между нами все изменится. – Все уже изменилось, дурак! Три дня назад, пять, десять. И обратно ничего не вернешь. – Я не хотел! – Не хотел целовать меня? Не хотел показывать мне далекие звезды и хрустальные снежные дворцы? Или спасать меня? Или вообще знать меня не хотел? Зачем тебе вообще люди, Пай Хорн, если тебе хорошо там, среди звезд? Дейзи жалобно заскулила внизу. Энис соскользнула по стволу и бросилась бежать, подгоняемая ветром и огнем в груди. «Ненавижу, – мелькало в ее голове. – Зачем я тебе? Зачем это все?» Она не понимала, на кого и за что злится, но яростные слезы вскипали на глазах. Ветер, толкающий ее в спину, на мгновение затих, и в следующий миг небо обрушилось на нее миллионами крошечных осколков дождевой шрапнели. И это было хорошо. Дождь смывал слезы. Следом в вихре брызг неслась Дейзи. Когда она, мокрая насквозь, добралась до дома, ливень сменился тихим и унылым дождиком. Она не вошла в холл, но обогнула дом и, не останавливаясь, прошагала к сараю с инструментами. Выбрала самые большие садовые ножницы и поспешила в дальний конец сада, где, пробужденный дождем, благоухал зацветающий шиповник. – Вот тебе! – ножницы безжалостно защелкали. Один за другим в мокрую траву падали нераскрывшиеся розы и оставались там, смятые и жалкие, словно трупики канареек. – Вот тебе! Я не хочу! Наконец она выбилась из сил и бросила ножницы в траву. «Не хочу переживать из-за тебя! И из-за себя – не хочу! Хочу, чтоб все было хорошо и просто! Но так не бывает, Пай». Дейзи громко чихнула за спиной. Эн взяла ее за ошейник. – Пойдем, старушка! Она вымыла собаке лапы и затем долго стояла под душем, словно ожидая раствориться в теплой воде. Тетя Элен уже ждала ее, неодобрительно поджав губы, но с большой чашкой горячего грога в руках. Эн молча выпила все до капли, а потом рухнула в постель и провалилась в душный сон без сновидений. Она проснулась поздно. Долго лежала, не желая вставать и начинать этот день. Смотрела на мельчайшие трещинки и пятнышки на потолке и размышляла, не сказаться ли больной. В дверь тихонько постучали. – Входи, пап! Отец всегда стучал, прежде чем войти, с того дня как ей исполнилось десять. – Доброе утро. Я зашел сказать, что сегодня мы с Паем едем в университет к Уолкоту и будем чинить машины. Вдвоем мы, наверное, управимся быстрей. – Хорошо, пап, – она наконец посмотрела на отца. Он тоже смотрел на нее, и во взгляде была печаль и забота и еще что-то, что Эн не сумела определить. – Все будет хорошо, ведь правда? – Будет, Эн, непременно. Но иногда хорошему требуется много времени, чтобы случиться. Она кивнула и улыбнулась, отец тихо вздохнул и скрылся за дверью.