Немного о чае.

      В такие вечера, когда не было никаких дел, за окном накрапывал дождик, а доктор уже заканчивал свои дела, обычно доктор с детективом сидели у камина, пили чай. Это всегда был разный чай. Например, сегодня. Черный чай с лимоном и медом, кислый, но слегка сладковатый, с целым букетом ароматов. Прохладный запах лимона, сладкий уютный оттенок меда, горьковатый аромат самого чая и, кажется, загоревшейся бумаги.       Загоревшейся бумаги?!       — Ватсон, Вы уронили в камин записную книжку!       О да. Когда он задумывается слишком сильно, с ним это бывает. Ну, к счастью, книжку удалось спасти, она только слегка подгорела по краям, и обложка обгорела. Да и ценного там ничего особенного не было. Только записи о пациентах. Не те, что имели серьезное значение. Вот будь там записи, которые касались бы его соседа, Джон Ватсон действительно расстроился бы. В конце концов, после смерти жены в этом был действительно основной смысл его жизни. То есть, он обошелся бы без всего этого, уйдя в медицину, но это все равно, что пить только воду вместо чая. Совсем не плохо, но намного скучнее. А если вернуться в реальность, то он в основном за чаем рассматривал Холмса. Очень интересный молодой мужчина. И доктор считал, что его сосед должен был нравиться женщинам с такой внешностью и таким умом. Собственно, и манерами тоже, которые проявлялись, правда, когда он не увлечен Делом или не под кокаином. Во всяком случае, сам Джон им был очарован и даже не собирался это отрицать. Но уверял, однако, что очарован он вовсе не в том смысле. И, кстати, правильно, что уверял. Их домовладелица, конечно, та еще дама, даром, что годилась в матери им обоим, а смотрела на них иногда так, будто была секретной сотрудницей «Таймс» и собиралась писать о них статью со всеми подробностями, но ей, похоже, было совершенно наплевать, чем они заняты, когда не носятся, как угорелые, с выпученными глазами по Лондону, окрестностям и любым уголкам Британии, куда их занесет. Наверняка, даже если бы она застала их за чем-нибудь неприличным и развратным, даже если бы они делали это прямо на пороге ее комнаты, она бы просто посоветовала им подстелить одеялко, чтобы ничего не застудить, и чтоб было удобнее, а потом перешагнула бы их и спокойно пошла по своим делам. Но, конечно, ничего такого просто не могло случиться. Ватсон был совершенно уверен, что не могло. Да не больно-то и хотелось. То есть, будь он женщиной и меряй он своё хотение по шкале от нуля до тринадцати, хотелось бы где-то на уровне между единицей и двойкой, но меньше полутора. О, что-то доктор слишком увлекся мыслями и не услышал, что его уже третий раз о чем-то спрашивают.       — Извините, я не слушал, о чем…?       — О том, не нужно ли Вам завести новые тапочки, через эти скоро можно будет увидеть небо. Или хотя бы починить эти, если они Вам дороги по каким-то причинам.       — Тапочки? — доктор моргнул. Тапочки? Холмс спрашивал о тапочках? Только и всего? — И больше ничего?       — И больше ничего. Разве что еще упомянул, что Вы слишком о чем-то задумались. — улыбка притаилась где-то в глубине глаз и уголках губ детектива.       — Да нет, ничего такого, — Ватсон слегка стушевался. Еще не хватало, чтобы Холмс узнал, о чем он думал. — А вот тапочки да, стоило бы починить, только у меня все никак не выпадет свободной минутки. Если завтра ничего важного не будет, кроме моих прямых обязанностей, я отнесу их в ремонт.Вы же знаете, я очень люблю их, они очень удобные.       — Ну разумеется. Это если не считать того, что они у Вас определенно связаны с давними и приятными воспоминаниями. Вы их не меняете, но регулярно чистите. Однако кофейное пятно на левом тапке, которое никакими силами не сводится, но уже побледнело, аккуратная, но определенно Вами же наложенная заплатка на правом, говорят о том, что они поучаствовали в чем-то весьма интересном и потому дороги Вам.       — С чего Вы взяли, что заплатка пришита мной?       — Я видел, как Вы пришивали почти такую же на халат, до того, как купили новый. Они пришиты идентичным образом.       — И как же я не догадался. Да, тапочки были починены мной. Они действительно дороги мне, они помнят еще времена моего студенчества. Тогда было правда много всего.       Мужчины замолчали. Оба посмотрели в свои чашки. Оба же, по очереди, налили себе еще. Тишина была ничуть не угнетающей, даже уютной. Тикали часы, потрескивали дрова в камине. За окном окончательно стемнело. Ложка чуть звякнула о край чашки.       — Ватсон, у нас закончился лимон.