***
Геральт проследил, чтобы Лена получила свою бадью с теплой водой, еще раз осмотрел ее ногу и выделил ей свою запасную рубашку в качестве ночнушки, пока ее собственная одежда, которую Лена намеревалась выстирать, будет сохнуть. Убедившись, что дальше Лена справится без него, Геральт отправился к своим подельникам, оставив девушку заниматься своими насущными делами. Оставшись одна, Лена первым делом осмотрела комнату, которую Геральт снял им на двоих для ночлега. Настаивать на отдельной спальне после того, что случилось у них с ведьмаком в Зимородке, Лена не видела смысла, к тому же, она предполагала, что эльф, шпион и ведьмак точно засидятся сегодня заполночь, так как им явно было о чем поговорить. Комната Лене понравилась. Здесь было чисто и довольно уютно, белье было выстирано, пол помыт, половик выбит. Даже света в комнате хватало (в конце концов, Лена не читать здесь собралась). Лена приложила к себе рубашку Геральта, прикидывая, хороша ли она будет в виде ночнушки, и пришла к мнению, что не просто хороша, а прямо идеальна. И в этот момент в дверь ее комнаты вежливо постучали. — К-кто там? — спросила Лена, машинально откладывая рубашку в сторону, присаживаясь на кровать и думая о том, что Геральт, если что находится внизу в корчме и даже наверное не услышит, если она позовет на помощь. Или все-таки услышит? Взгляд Лены упал на стол, на котором лежал ключ от комнаты. — Фу-у, — с облегчением выдохнула девушка, думая, что высадить запертую на ключ, крепкую и надежную (это вам не какой-то лебезный пластик, а настоящие толстые доски) дверь фиг получится. Ну, только если припадет очень уж большая нужда, а она не считала свою персону настолько значимой, чтобы кто-то стал прилагать ради нее такие усилия. — Мое имя Гюнтер ОʼДим, — донеслось из-за двери. — Мы с вами, в некотором роде, знакомы. Если вы не заняты, я бы хотел с вами поговорить. Уверен, у нас с вами найдется парочка интересных тем, которые можно обсудить. — ОʼДим! — Лена схватила ключ, подскочила к двери и быстро открыла ее. — Гюнтер ОʼДим! Чертов джинн, который отправил меня сюда, хотя я его об этом совсем не просила! — Во-первых, здравствуйте, — вежливо наклонил голову Гюнтер, проходя в комнату мимо впустившей его Лены. — Во-вторых, скажу сразу: я — не джинн. Не считаю нужным вводить в заблуждение столь достойную особу. — Не джинн? А кто? — Это не суть важно. Главное, у меня есть то, что может заинтересовать вас, а у вас — какое совпадение — есть то, что оч-чень интересует меня. Не находите, что это подходящая тема для беседы? — Вы имеете в виду желание? Ну так оно у меня действительно есть. Я хочу домой. Гюнтер, отправьте меня в мой мир, пожалуйста. Здесь, конечно, очень интересно. Любимые герои, приключения, Геральт… — Лена запнулась. — А, чего уж скрывать, мне надо удирать от него сейчас, потому что еще немного, и я буду готова остаться здесь исключительно из-за него. Но мой дом не здесь. А этот мир мне — чужой. И поэтому, Гюнтер, отправьте меня домой. Гюнтер не ответил. Лена с отчаянием смотрела в его черные глаза, видя в них лишь свое отражение, как в равнодушном зеркале… — Почему вы молчите? — Потому что мне жаль. — Вы не можете исполнить мое желание? — К сожалению, нет, — Гюнтер со вздохом развел руками. — Но… Как же так? — Вы поменяли имя. — Неправда! Я как была Аленой, так ею и осталась. — Вы были Аленой Макаровой, а стали Аленой Приквасной. Замечаете разницу? — Но, погодите, это же просто шутка была! — Закон перекрестков не приемлет шуток. — Чего? — «По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места»* — Что это значит? — В вашем бывшем мире вам нет больше места. Теперь вас там никто не вспомнит. Изменив имя, вы отреклись от него. — Но почему меня никто не предупредил? Так не честно! — Вы же взрослая женщина и понимаете, что незнание закона не освобождает от ответственности. Мне искренне жаль вас. И еще более искренне жаль, что я ничем не смогу вам помочь. Здесь я бессилен. Лена была просто морально убита. Она попыталась как-то уложить в голове услышанное, попробовать осмыслить, привыкнуть. Получалось плохо, точнее, не получалось совсем. «Заплакать бы, — внезапно подумалось ей. — Даже не заплакать, а разреветься. От души, громко, навзрыд, как в далеком детстве… Неудобно как-то. Да и без толку». Лена вновь посмотрела на бесполезного ей теперь Гюнтера, на помощь которого еще несколько минут назад она возлагала такие большие надежды. — И на том спасибо, что честно признались. А то знаете, как бывает: наобещают с три короба, деньги сдерут и ни фига при этом не сделают, — сказала она, потому что молчать дальше было вовсе невыносимо. — Грош цена была бы мне, как купцу, если бы я занимался подобными вещами. В нашей гильдии за такую нечистоплотность очень строго наказывают. Слухи о подобных сделках имеют обыкновение распространяться очень быстро. Ну и кто бы мне поверил после этого? Кто бы стал иметь со мной дело? А ведь ничто не сохнет так долго, как подмоченная репутация. — Тогда можно еще вопрос? — Я не могу запретить вам задавать вопросы. Другое дело, что я могу на них не отвечать. — Словами-то вы играете мастерски, — заметила Лена. — С вами держи ухо востро. — Так что вы хотели у меня спросить? — сменил тему Гюнтер. — Вы говорите, что в моем мире обо мне забыли. Так почему же я-то все помню? Почему в этом вашем междумирье вместе со старым именем не стирают память? Разве это правильно? Разве тот же Закон перекрестков этого не предусматривает? Зачем мне нужна память о тех местах, куда я никогда не смогу вернуться, о людях, которых никогда больше не увижу, о том важном, нужном и ценном, что осталось в том мире и чего в моей жизни никогда уже не будет?! Ведь это так больно, — добавила она тихо. — Экая вы эгоистка, — мягко сказал Гюнтер. — Эгоистка, — Лена аж поперхнулась от изумления. — А при чем здесь?.. — Если эта память не нужна вам, вовсе не значит, что она не нужна никому, — вкрадчиво сказал Гюнтер. Почему-то от его медового голоса Лене стало не по себе, и очередной вопрос замер у нее на языке. — Хорошо, я отвечу вам по-другому, — сменил тон Гюнтер. — В основном этого не делают потому, что сьюхам, которые составляют основу попаданского контингента, наличие или отсутствие памяти о прошлом не доставляет никаких неудобств. — Неужели их жизнь в нашем мире была настолько беспросветна, что им ничего в ней не жаль? — Им просто наплевать на все, кроме своего «хочу». Такие, как они, не имеют привязанностей, никого не любят, ничего не ценят, ни о чем не жалеют, ни в чем не сомневаются, а в их воспоминаниях не бывает боли. А все потому, что у сьюх маловато души. Поэтому и сами они никому не нужны и не особо интересны. Даже о своих несбывшихся желаниях эти существа не способны погоревать как следует. Да и хотеть-то по-настоящему они тоже не умеют, их желания незатейливы и мимолетны, скачут с объекта на объект, прямо как блохи, честное слово. Банально, скучно. — А вы, значит, еще и выбираете, чье желание стоит вашего внимания, а на чье можно смело наплевать? — Да. Могу себе позволить такую роскошь. — А вы эстет. — Именно. И как знаток желаний и их природы, а также ценитель и собиратель редких и необычных желаний, я утверждаю, что желать тоже надо уметь. А это, скажу я вам, ох, как непросто. — Да неужели? — Для того, чтобы убедить мироздание в том, что именно ваша просьба достойна быть услышанной и исполненной, надо очень постараться. Большинство же сьюх считает, что достаточно заявить: хочу богатства, славы и принцев побольше — и все исполнители желаний со всех концов вселенной тут же понесутся осыпать их золотым дождем, призами, медалями, Оскарами и брачными контрактами. — Ничего не бывает даром, да? Вы это хотели сказать? — Вы удивительно догадливы. К тому же, вы-то точно умеете загадывать правильные желания. Ах! Вы мне нравитесь все больше и больше. — А вы мне — все меньше и меньше. — Знаете что, я не буду вас торопить, — сказал ОʼДим. — Вижу, вы в смятении. Вам надо успокоиться, собраться с мыслями, обдумать ваши отношения с прошлым и настоящим, чтобы у вас здесь появилось будущее. Мое предложение, разумеется, остается в силе. Когда вы захотите, когда сочтете нужным, когда решите, что вам это необходимо, вспомните обо мне, и я тут же вспомню о вас. С этими словами Гюнтер встал с табурета, учтиво поклонился, прощаясь, и вышел за дверь. Лена осталась одна. Какое-то время она просто сидела и смотрела в стену. На душе после визита Гюнтера было как-то пусто, и думать не хотелось ни о чем. — И каких чудес теперь мы ждем, а, госпожа Алена Приквасная? — наконец спросила саму себя Лена. — Их не случится, а вот вода в бадейке остынет. И в этом случае помывку снова придется отложить. А уж вот этого я после всего случившегося точно не вынесу.***
Насвистывая песенку, Гюнтер вышел из корчмы и направился к доске объявлений. — Во-от, и цидулю Ольгердову Геральт взял. Стало быть, тот, кто мнил себя великим хитрецом, наконец перехитрил сам себя. А у меня сегодня в активе умник, который не любит платить долги, умелец, который заставит умника расплатиться, и девочка, умеющая загадывать интересные желания. Кто-то из них точно мой, а если повезет, то и все трое. Хотя, с Геральтом я бы предпочел просто расплатиться. Если подумать, он гораздо полезнее как партнер, а не как клиент. Да и за девочку ему впору комиссионные выплачивать. А уж через недельку, когда она окончательно и по уши врюхается в этого ведьмака, это ж будет не душа, а просто песня. — Ну чё, Гюнтер, уговорил девчонку-то? К ОʼДиму подошел некто, похожий на Талера во времена, когда тот прикидывался старьевщиком в Вызиме. — Кузьма, я же просил тебя не шляться поблизости от мест, где я работаю с клиентами. Кстати, а где твой мешок? — Да вон, стоит рядом с лавкой. Тяжелый, зараза. Устал я его таскать. — Смотри, сопрут. — Типун тебе на язык, Гюнтер. Какой ты все-таки ядовитый. Как только твои клиенты покупаются на твои речи? Или это ты только со мной такой противный? — Разумеется. С тобой-то мне зачем притворяться. Что вижу, то и пою. — А-а. И что ж ты видишь? — Вижу, как сделка наша накрывается, потому что ты тут шлындаешь и своим видом клиентов мне распугиваешь. — Да ладно, вид как вид. Тут все еще и хуже наряжены. И воняет от них к тому же. А мой лапсердак, да, старый. Так ведь именно таким он и должен быть. Это ж ты у нас элита, а я — старьевщик. — Нарыл что-нить? — Да какое, — отмахнулся Кузьма. — Они тут мрут, как мухи, даже чирикнуть не успев. Это у тебя товар штучный, разговоры там, политесы, спасибо-пожалуйста, а у меня — греби лопатой да мети веником в совок. — Так чего ж не метешь, а лясы тут со мной точишь? — Да ну их, надоели, — отмахнулся Кузьма. — На них даже плана не сделаешь. Мусор один. А у меня в мешочке все отборные, чистенькие, душенька к душеньке. — Кузьма, ты пуговичник, у тебя чистеньких быть не может, — напомнил Гюнтер. — Мне четырнадцати единиц для выполнения плана не хватает, — продолжал Кузьма, сделав вид, будто не слышит Гюнтера. — Вот сейчас бы еще эти твои две по цене одной… — Что ты городишь? Сам ведь знаешь, что у меня товар только штучный, даже если это вторсырье. А на эту, — Гюнтер кивнул в сторону корчмы. — Даже не мылься. Не твой уровень. — Ох, век от века все хуже и хуже, — вздохнул Кузьма. — Мельчает народец, бездушные все какие-то стали. Бывает, паришь-паришь такого, думаешь, что ну хоть крупицушка хоть какой-нибудь задрипанной душонки должна в нем быть. Выпаришь до шпента — и ни фига. Главное, по реестру сверяешься — должно быть, а по факту — нет. Невозможно работать! — Кузьма, не ной. Вот сколько я тебя знаю, ты, что ни век, все гундишь одно и то же. — Дык, если это правда. — Как еще в университете нам говаривал наш преподаватель по основам душеведения мессир Воланд: «обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их».* — Мы, знаете ли, университетов не кончали, — буркнул Кузьма. — Наше дело совок да лопата. Выпаришь мешок хлама — ценного ложечка наберется. А я работаю честно, и грамоту почетную имею пуговичника-ударника и лучшего собирателя-заготовителя. И премией с тобой, Гюнтер, всегда честно делюсь, потому что мы — команда. Кстати, — оживился Кузьма, — а может эту одноглазую эльфячью морду к себе в бригаду пригласим? На его харизьму сьюхи так и прут, как мухи на… как пчелы на мед. Скоко мы с тобой уже профиту с этого поимели: кажную неделю — мешок астрала, токо выгружать успевай. — Фантазер ты, Кузьма. — Времена нонче такие. Вот мой братан Кузька сутками сидит в лодке со своим напарником Голландцем Михелем — да ты его тоже знаешь — золото из реки вылавливают. Я ему говорю: дурак ты, Кузька, золотом сыт не будешь. Надо не на жопе сидеть, а ноги в руки — да по Йорветам и Геральтам, мешки собирать. А он мне, прикинь, типа: а оно мне надо? Лентяй, бездельник, семью позорит. Вот я — Кузьма, а он — Кузька. — Слушай, все хотел спросить, а почему ваша мать назвала вас всех Кузьками? Фантазии ей на большее не хватило? Или в этом есть какой-то великий сакральный смысл? — Это ты у нее спроси. Кстати, Гюнтер, ты эту-то свою эксклюзивную дамочку не прозевай. А то знаешь сам, как с ними бывает: чуть замешкаешься — и нормальная девка перетакивается в какую-нибудь Сольвейг. А как только это случится, понабегут пернатые и заграбастают плоды твоих трудов. А если будешь спорить, позовут этого своего, который у врат с ключами и циркулярами. Он как начнет в мелкий шрифт носом тыкать, фиг отбрешешься. Тут, прикинь, у меня недавно вот так одного буквально с ложки уперли! Явились, перья врастопырку, все такие белые и пушистые: праведника, вишь ты, они там где-то углядели с высоты своих райских кущ. Не знаю, под микроскопом разве что. А потому что всюду коррупция, вот такое тебе будет мое слово. — Ладно, Кузьма, пойдем, пожалуй, — сказал Гюнтер разошедшемуся напарнику. — Полночь минула, и наше с тобой время на исходе. Бери мешок, пошли домой. — Мне б еще только четырнадцать душенек, — бормотал Кузьма, взваливая пухлый и, по всему видно, увесистый мешок, себе на плечо. — И тогда бы я на целых две души перегнал самого себя в прошлом месяце. А если посчитать в астральных единицах… Или лучше в ложках полезного продукта? Гюнтер шел рядом с бормочущим под нос свои расчеты Кузьмой и насвистывал свою песенку.