Miroir, miroir, dis-moi...

Дракула медленно шел по коридору, вытянув правую руку в сторону и касаясь стены кончиками пальцев. Ему казалось, что от них на холодных камнях остаются горячие следы — длинные тонкие дорожки, прожигающие дыры. Красные ленты тянулись за его рукой, шипя и искрясь, но быстро остывали, и на их месте оставался лишь пепел… На мгновение граф прикрыл глаза и опустил голову. Затем слегка улыбнулся и остановился, ожидая, пока из-за угла выйдет Ренфилд. — А, друг мой, вот ты где! — Дракула, продолжая улыбаться, поднял взгляд на Ренфилда, и тот слегка отшатнулся назад. — Я везде тебя ищу. — Меня? — удивился он и даже оглянулся проверить, не стоит ли за ним кто-нибудь другой. — Зачем? — Чтобы усыновить, — Дракула ослепительно улыбнулся и хлопнул Ренфилда по плечу. — Надеюсь, ты рад? Я буду добрым папочкой, обещаю. — Ч-что? — Добрым, но строгим. Никаких наркотиков, сынок, а то… — граф погрозил Ренфилду пальцем, забавляясь его реакцией. Новоиспеченный «сынок» стоял, явно опешив. Но уже через мгновение он скептически посмотрел на Дракулу и спросил: — Ты пьян? — О, да, я пьян любовью, — радостно отозвался граф, — и мне не нравится твой постный и трезвый вид. — Гм. Ренфилд осторожно обогнул Дракулу и пошел дальше. Ему было не до шуток, он искал Люси. Он бросился искать ее почти сразу, как только она выбежала из «бальной залы», из их маленькой комнаты откровений. Чувство вины и собственной ничтожности накрыло его с головой, едва он услышал, как за Люси захлопнулась дверь. Что он наделал? Отпугнул ее, окончательно отпугнул. После всего того, что она доверила ему, предложила, пообещала… Болван! Ренфилд бегал по замку в поисках Люси, кляня и ненавидя себя пуще прежнего, но эта ненависть была какой-то новой, свежей. Она сияла яркими красками, пахла весной и царапала душу молодыми острыми коготками, призывая поймать и убить причину своего возникновения. — Поворачивай, — раздался за спиной Ренфилда серьезный голос Дракулы. — Люси сейчас с Миной, не будем им мешать. — С Миной? — Ренфилд обернулся. — Где? Мне очень нужно поговорить с ней! — он подошел к графу, глядя на него сверкающими от волнения глазами. — Я знаю, — спокойно кивнул Дракула. — Она искала тебя. Ты искал ее. Вы просто разминулись. — Просто разминулись… — зачем-то повторил Ренфилд. — Да, но… я хотел… — Что? Неужели извиниться? — граф ехидно повел бровью, развернулся и жестом позвал за собой Ренфилда. — Да. И… и просто… поговорить. На самом деле он понятия не имел, что именно он хочет сказать Люси. — О чем? — Дракула шел вперед, не оглядываясь, и в конце концов Ренфилд последовал за ним. — Неважно, это… это только наше с ней дело, — твердо ответил он, обогнал графа и встал перед ним. — В комнате Мины ее нет, она у тебя? — Оставь ее сейчас. — Нет. И у тебя нет права указывать мне, что делать! — Ренфилд кинулся обратно, но Дракула удержал его, схватив за плечи руками, которые, казалось, имели чудовищную силу. — Стоять, — рявкнул он, но тут же мягко произнес. — Что ты собираешься ей говорить? Что ты можешь ей пообещать? — Я… — Ренфилд мотнул головой. — Пусти меня. Пусти. Я не хочу обсуждать с тобой ничего, не хочу слушать твои нравоучения, не хочу… — Успокойся, — Дракула хмыкнул, незаметно улыбнувшись каким-то своим мыслям, и отпустил Ренфилда. — И Люси тоже нужно немного успокоиться. И пока она побудет с Миной, мы с тобой пойдем и выпьем за сегодняшний чудесный день по бокальчику вина. — Я… Она... — Она не могла найти тебя и разволновалась. Я же сказал. — Разволновалась? — переспросил Ренфилд. Дракула закатил глаза и тяжко вздохнул. — Я понимаю, ты все еще туго соображаешь. Поэтому просто слушайся меня и все будет хорошо, — он развернул Ренфилда за плечи и подтолкнул ладонями в спину. — Иди. — Уж конечно… однажды я послушался тебя, — буркнул Ренфилд, но все же пошел вперед. — И? Вот только не надо лицемерить и говорить, что жалеешь, — Дракула фыркнул и ускорил шаг, обгоняя Ренфилда. — Зачем тебе это все? Еще не наигрался? — поинтересовался Ренфилд, посмотрев на графа. — Считаешь себя великим знатоком душ, чужих желаний и стремлений? Просчитываешь ходы и варианты? Думаешь… — Заткнись и делай, что хочешь, — устало бросил Влад и пошел быстрее. Ренфилд замолчал, но продолжил идти. Он словно бы повиновался силе, исходящей от Дракулы, магии сказанных им слов, и чему-то еще, чего он пока не мог понять, объяснить и назвать. Следуя за графом, он не чувствовал себя марионеткой на ниточке, хотя думал как раз о том, что Дракула снова манипулирует им, заставляя поступать так, как нужно ему. Но зачем ему это нужно, было непонятно. Решимость найти Люси не ослабла, и даже страх от того, что он еще не подобрал подходящих слов для нее не останавливал Ренфилда, но все же — все же он шел за Дракулой. Так было проще — оттянуть момент объяснения, доверить другому принятие решения, отвлечься на пустые разговоры… Они вошли в полумрак кабинета. Ренфилд прикрыл дверь, оглядываясь и вспоминая, как впервые очутился здесь. Дракула достал из бара в стене бутылку вина и бокал, и кивнул на холодный камин. — Если хочешь, можешь разжечь его. Ренфилд глубоко вздохнул, будто набираясь смелости, подошел к столу, пробежался пальцами по лежащим там книгам и включил настольную лампу. — Это приказ? — Я же сказал, — Дракула слегка закатил глаза, — если хочешь. — Он уселся в кресло перед камином, наполнил свой бокал и сделал глоток. Ренфилд посмотрел на него, чуть нахмурился, взял в руки книгу, пролистал ее, положил обратно. Он пытался понять, для чего Дракула позвал его сюда. Спрашивать прямо не хотелось: он подозревал, что граф скорее всего скажет какую-нибудь колкость, или того хуже — начнет выпытывать причину, по которой он все-таки последовал за ним. Но Ренфилд и сам до конца не понимал — почему… Он вздохнул и подошел к камину, чтобы разжечь его. Это занятие отвлекло от навязчивых мыслей. Пламя, охватившее поленья, заворожило, и Ренфилд сел на пол, чтобы наблюдать за ним вблизи. Огонь ласкал дрова, превращая их в красные головешки. Когда все остынет, от них останутся лишь черные угольки. Так жизнь горит в нас и вокруг, давая нам возможность сиять и согревать своим светом и теплом других, а потом уходит — постепенно или внезапно — и от человека остается только холодная оболочка, выжженная изнутри. Чем сильней ты горишь, разрешая прикасаться к себе, тем больше следов остается после тебя. Чем дольше и ярче ты горишь, тем меньше остается пустоты… — Человек думает, что приручил стихию, — произнес Дракула, наблюдая за Ренфилдом. — Человек ошибается. — Человек всегда ошибается, — тихо ответил Ренфилд, обернувшись. — И я думал не об этом. Дракула усмехнулся, глотнул из бокала и прикрыл глаза. — А я и не говорил, что ты думал об этом, — он лениво выгнул бровь, помолчал и спросил: — Значит, ты считаешь, что человек всегда ошибается? — А разве нет? — Ренфилд повернулся к камину спиной и посмотрел на Дракулу. — Я первый спросил, — почти весело усмехнулся тот. — Да, я так считаю. — Это очень мрачный взгляд на человеческое существо и его жизнь. Сочувствую. — Граф допил вино, снова наполнил свой бокал и протянул его Ренфилду, насмешливо улыбаясь. — Не желаешь запить свое мировоззрение? — Полжизни запивал, закидывал, занюхивал и так далее, — он прикусил губу и посмотрел в пол. — Нет, спасибо. — Ты ошибаешься, — Дракула сделал глоток, глядя на собеседника слегка прищуренными глазами. Тот непонимающе посмотрел на него: — В чем? — В своем отказе от моего предложения выпить. — Почему это? — почти воинственно спросил Ренфилд, готовый защищать свое решение. — Да потому что человек всегда ошибается, — Дракула ухмыльнулся, наблюдая за реакцией Ренфилда на эти слова, а потом рассмеялся. — Это не ответ, — сердито буркнул тот, понимая, что попал в ловушку, которую сам же и расставил. — Нет, нет, это очень точный ответ, — с воодушевлением возразил Дракула. — И весьма универсальный при этом. Я возьму его на заметку, пожалуй. Сказал — «человек всегда ошибается», и все — готово. Объяснять ничего не надо. Даже причину ошибки искать не надо, потому что есть слово «всегда». Оно объясняет всё, оно всё позволяет, и, что очень важно — оно снимает ответственность за твои решения. А еще, и самое главное в твоём случае, оно позволяет избегать каких бы то ни было решений, объясняя их бесполезность и ненужность. И ты можешь висеть так в пространстве и времени, будучи… — Замолчи! — Ренфилд вскочил с пола, сжал кулаки и отвернулся лицом к каминной полке. К той самой каминной полке, на которой когда-то лежала коробочка со столь необходимой ему дозой. Казалось, это было очень давно, в другой жизни… Сколько всего изменилось за эти несколько дней… Или нет? А сам, он сам — изменился? — Что, попал в десятку? — хмыкнул Дракула. — Можешь не отвечать, и так знаю, что да. Давай лучше продолжим нашу беседу. Или, что точней описывает происходящее — я продолжу свой монолог, столь грубо прерванный. Итак, заранее зная, что любое твое действие ошибочно, можно с чистой совестью сидеть и ничего не делать. Или не с чистой совестью, это уж как повезет. Тебя, кстати, не терзают призраки упущенных возможностей? Ренфилд обернулся и устало посмотрел на Дракулу. — Весело тебе? — Да, — довольно улыбаясь, кивнул тот. — У меня вообще сегодня хорошее настроение, если ты не заметил. — Не заметил. У тебя глаза холодные, — ответил Ренфилд, не отводя взгляда от Дракулы. Произнесенные им слова не были ни дерзкими, ни специально подобранными, чтобы задеть побольней. Это была простая констатация факта. И Ренфилд вдруг понял, что больше совсем не боится Дракулу. Страх ушел, а его место заняло… сострадание? Да, именно сострадание. Дракула больше не казался Ренфилду врагом, существом из другого мира, абсолютно чужим, непонятным и далеким. Теперь он ощущался как человек, которому нужен кто-то, кто сможет просто побыть рядом — именно поэтому Ренфилд и пошел за ним в кабинет. Он неосознанно почувствовал эту потребность еще в коридоре, а сейчас понял, насколько она очевидна. Очевидна для них обоих. Дракула внимательно смотрел на него. Он не злился и не собирался делать вид, что злится, он больше не прикрывался сарказмом и не прятал холод в глубине своих глаз. Холод, одиночество и усталость. Не прятал, но и не выставлял напоказ. Он просто был и был так, как чувствовал себя в данный момент. И оба они — и Дракула, и Ренфилд — вдруг ощутили спокойствие. Не было больше конфронтации. Не было страха со стороны одного и желания провоцировать, играть и делать больно со стороны другого. Они встали на одну и ту же землю и были теперь равны. Дракула тихо усмехнулся и едва заметно указал глазами и движением головы на второе кресло, приглашая Ренфилда сесть. Тот кивнул, сел и принялся молча смотреть на огонь. Говорить не хотелось. Граф тоже молчал. В их общей с Ренфилдом тишине им обоим было комфортно и спокойно. Дракула сидел, закрыв глаза и положив руки на подлокотники. Ему казалось, что он — песня, поставленная на паузу. Он есть, но где-то там, далеко, а здесь и сейчас он ничего не решает, ничего не делает, не двигается и никак не звучит, не тревожит ничью душу, и его душа застыла, успокоенная на миг... Душа? О чем он? Дракула ухмыльнулся. Ухмылка вышла излишне горькой. — Как ты думаешь, что такое душа? — спросил он у Ренфилда, прерывая их молчание. — Что? — Ренфилд повернулся к нему, пытаясь понять, сколько времени прошло. Ему вдруг показалось, что он сидит тут годы. Годы в этом кресле перед этим камином, тихие, туманные, но спокойные годы. Тряхнув головой, словно избавляясь от наваждения, Ренфилд задумался. — Я не знаю, — в конце концов сказал он. — Совсем? — Дракула вздохнул, будто бы разочарованный. — Ну… Это… — Ренфилд снова задумался. — Это что-то такое маленькое и большое одновременно. Душа… она болит. — Где? — граф подался вперед и замер в ожидании ответа. — И почему? — У меня — здесь, — Ренфилд коснулся кулаком места чуть ниже солнечного сплетения. — И здесь, — он пошевелил пальцами. — Почему болит? По разным причинам… — Неразделенная любовь? — Дракула выгнул одну бровь, понимающе улыбнувшись уголком рта. — И она тоже. — Да, но откуда ты знаешь, что это душа? Может, просто несварение желудка и… что там с пальцами обычно бывает? Артрит? — граф почти весело ухмыльнулся. — Знаю, и все. Странно, что ты спрашиваешь. — Разве? — Да. Неужели у тебя никогда не болела душа? — Ренфилд внимательно посмотрел на Дракулу. — Не помню, — тот перевел взгляд на огонь. — Я тебе не верю. — Почему? — граф снова смотрел на Ренфилда. — А как же Мина? — Что — Мина? — Дракула пожал плечом и замолчал. Ренфилд встал с кресла и подкинул в камин несколько поленьев. Огонь радостно подхватил их в свои объятия, нашептывая какие-то свои, огненные сказки. Дракула молчал, раздумывая над вопросом Ренфилда. Мина. Эльмина. Он желал ее, ждал. Много-много лет. Болела ли у него душа от разлуки? От обиды? От злости? Ярости, ненависти… Что-то болело. Когда-то давно. Душа ли? А сейчас… Сейчас… Он вдруг выпрямился и замер, словно на него снизошло какое-то откровение, поразившее его. Сейчас он чувствует, как в кончиках пальцев живет тепло, как в груди бьется птица, что стремится укрывать своими крыльями девушку, которую он… любит. Дракула почему-то споткнулся в мыслях об это слово. Любит. Что держало его на земле, в этой жизни? Любовь? Надежда? Ненависть? Он не мог уйти, не мог умереть из-за своего ожидания. Он был одержим. Но любовью ли? Он уже ничего не понимал, кроме одного — того, что открылось ему сейчас. Его душа болела. Болела раньше, болит сейчас. Но он будто бы не замечал этого. Не чувствовал так, как чувствует и понимает в данный момент. Эта боль была для него любовью, и эта любовь была единственной болью его души. — Скажи, — Дракула снова обратился к Ренфилду, — а из-за чего еще может болеть твоя душа? Ренфилд, глядя на огонь, пожал плечами: — Из-за массы вещей, — помедлив, он перевел взгляд на графа. — Но иногда вообще трудно понять… такая тоска наваливается, без причины… — Плохо. Лучше уж без души, чем так. — Дракула откинулся в кресле, мрачно усмехнувшись. — Я тоже так думаю… — Ренфилд сглотнул и добавил: — Иногда. — В каких случаях? Когда трудно понять причину боли, тоски, или когда особенно ясно от чего все это? — Дракула с какой-то особой дотошностью и почти детским любопытством допрашивал Ренфилда, надеясь получить ответы на совершенно другие, незаданные вопросы. — И в тех и в других, — сказал Ренфилд. — Скажи, — продолжал допытываться Дракула, — как ты считаешь, если у человека отнять душу, он умрет? — Конечно. — Физически? — Не уверен, но… — Ты веришь в бога? — Дракула перебил его. — Почему ты спрашиваешь? — Ренфилд посмотрел на графа, слегка нахмурившись. Ему был не в тягость этот разговор, но вел он его лишь наполовину осознанно, отвлекаясь в мыслях на другое, плавая где-то между сказками, которые нашептывало пламя в камине, и реальностью, в которой Дракула задавал свои вопросы. — Многие полагают, — здесь граф хитро улыбнулся, — что тот, кто не верит в бога, не верит и в душу. А когда говорит о ней, использует это как… мм… как метафору. — Я… ну я не знаю. Я верю в наличие у человека души, так пойдет? — Ренфилд слегка улыбнулся. — Дай-ка подумать, — Дракула прищурил один глаз и тихонько пощелкал пальцами. — Не уверен. Откуда у тебя эта душа? — А откуда вообще все мы? — спросил Ренфилд. — Вот оттуда и душа. — Значит, в бога ты веришь. — Вовсе не обязательно, ведь… Дракула вздохнул и махнул на него рукой: — Оставь это. Просто ответь на вопрос о вере. Неужели это так трудно? — Неужели тебе это так интересно? — Ренфилд с удивлением посмотрел на графа. Тот улыбнулся и кивнул. Ренфилд принял этот «ответ» и не стал больше упираться. Быть может потому, что сам хотел понять. Задумавшись, он довольно долго смотрел на пламя, а Дракула не отвлекал его от размышлений, с легкой улыбкой наблюдая за ним. — Если бог существует, то почему… почему все так плохо? — произнес, наконец, Ренфилд тихим и сдавленным голосом. — Ну, здравствуй, истинный представитель рода человеческого, — торжествующе усмехнулся Дракула. Ренфилд вопросительно посмотрел на него. — Вы, люди, придумали себе бога лишь только для того, чтобы валить на него все беды, которые сами же и творите, — устало вздохнул граф. — Некоторые, к твоему сведению, ищут в вере утешения, — напомнил ему Ренфилд. — Но мы-то сейчас не о том. Лично ты, ты — находишь в вере утешение? Что-то я не вижу. — Разве я сказал, что верю в бога? — нахмурился Ренфилд. — Прямо не говорил, но мне и так все ясно, — отмахнулся от него Дракула. — Лучше объясни, почему ты считаешь, что если бог есть, то все должно быть прекрасно, замечательно и даже еще лучше, а не так, как есть? И что плохого, кстати, в том, что есть? — А что хорошего? — взвился Ренфилд, вставая с кресла. — Все эти войны… — Стоп, стоп! — Дракула вытянул руку в останавливающем жесте. — Войны — дело рук человеческих, это уж точно. Или ты хочешь сказать, что бог сидит на облаке, скучает, и науськивает человека — сходи, дорогой, поиграй в войнушку во-о-он на той территории, а то что-то они там совсем обнаглели, — граф рассмеялся каким-то скрипучим смехом. — Нет, — Ренфилд снова опустился в кресло. — Не знаю. А что насчет стихийных бедствий? — посмотрел он на Дракулу. — Природа так устроена, — пожал плечом тот. — Но… — Что — «но»? Бог должен вылавливать всех за шкирку? К тому же, ты забываешь, что существует версия, будто потопы — это наказание за грехи человеческие. Вообще, у тебя какие-то странные представления... Сколько тебе лет? — перебил Дракула сам себя. — Рассуждаешь, как ребенок. — Хорошо, пусть странные. Пусть как ребенок, — согласился Ренфилд, махнув рукой. — Но скажи мне, скажи, если богом была задумана жизнь на земле вот так… то зачем? Я не понимаю этой бессмысленной затеи. — Вот так? — без особого энтузиазма переспросил Дракула, заранее зная, каким будет ответ. — Так, что люди делают друг другу больно. Ненавидят, унижают, грабят, убивают. Постоянно. Изо дня в день, из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. Я не понимаю, зачем — так? — Ренфилд на мгновение запустил пальцы в волосы, а потом снова посмотрел на Дракулу. — Для чего нужно было создавать такого человека? — Такого? Человек сам стал таким. Человеку дана жизнь и свобода выбора. Как эту жизнь прожить, человек выбирает сам. Всегда, — жестко произнес Дракула, вставая. — Нет у человека никакого выбора! — воскликнул Ренфилд и, тут же затихнув, пробормотал: — По крайней мере, этот выбор есть не всегда. — Чушь. Отговорки. — Дракула подошел к камину и стал смотреть на огонь. — В результате своего выбора, день за днем, год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием, — он тихо усмехнулся и повернулся к Ренфилду, — человек становился тем, кто он есть сейчас. Люди уничтожают тех, кто хоть чем-то отличается от нормы — в понимании большинства. Вы боитесь непохожих на себя. У каждого найдется такой страх. Кто-то не выносит негров, кто-то — гомосексуалистов, кто-то считает свою расу выше другой, и мало кто помнит и осознает, что на самом деле вы — дети одного и того же мира. О том, что каждый человек уникален, тоже никто не помнит. Человеческая жизнь вообще не ценится. Вы жаждете власти, легких денег, вы хотите, чтобы все ходили строем и не высовывались из общей шеренги… — Зато ты такой благородный и весь в белом, — начал Ренфилд, вставая, но Дракула перебил его. — Вовсе нет. Я был одним из вас. Но сейчас я — на другой стороне. Я не участвую в ваших войнах, и… — О, еще скажи, что ты, перестав быть человеком, не совершил ни одного мерзкого поступка! — усмехнулся Ренфилд, зло и почему-то обиженно глядя на Дракулу. Тот слегка отшатнулся — на полшага, словно потеряв равновесие, и тихо прошипел: — Мы говорим о людях. Причем тут я? — Ну, конечно, не причем! Ты давно уже не человек, и это дает тебе право убивать? — возмутился Ренфилд. — Такого права нет ни у кого, но кто об этом помнит? — Дракула мило улыбнулся. — И я не собираюсь перед тобой оправдываться. — Так как же ты смеешь судить все человечество, когда у тебя самого руки в крови? — воскликнул Ренфилд. — Легко. — Дракула сел в кресло и наполнил свой бокал вином. — Не злись так, мы же просто разговариваем. — Не просто! — Ну, хорошо. Сложно разговариваем. Но это не повод столь эмоционально воспринимать нашу беседу, — граф ухмыльнулся и глотнул вина. — Я, в отличие от тебя, человек. И у меня есть эмоции. — Ренфилд плюхнулся в кресло, не глядя на Дракулу. На мгновение ему снова стало страшно. Не слишком ли он дерзок? Но остановиться уже было невозможно, невозможно было молчать, невозможно было сидеть на месте, в конце концов! Он вскочил и почти побежал к двери. — Эй, куда ты так спешишь? — Дракула посмотрел ему вслед, скрывая за усмешкой разочарование. Ему хотелось продлить эту беседу. Он не задумывался, почему. Это казалось неважным. — К Люси, — ответил Ренфилд, открывая дверь. — О. — Дракула поднял одну бровь и посмотрел на огонь в камине. — Не смею задерживать. Понимаю — эмоции, эмоции. Чисто теоретически понимаю, — уточнил он, снова глотнув из бокала. Ренфилд с размаху закрыл дверь, еще и хлопнул по ней ладонью, а потом уже подскочил к Дракуле и встал напротив его кресла. — Зачем? Зачем ты хочешь казаться бесчувственным? Дракула непонимающе уставился на него и ничего не ответил. — Ты говоришь про эмоции, которых у тебя якобы нет, — продолжал Ренфилд. — Почему? Зачем? Для чего тебе это? Какая тебе разница, какой портрет графа Дракулы, великого и ужасного, я нарисую себе после общения с ним самим? — Да никакой, — спокойно ответил великий и ужасный, с интересом глядя на взъерошенного Ренфилда. — Тогда зачем ты делаешь вид, что тебе все равно? Что у тебя нет эмоций? — Я не делаю вид, — последовал такой же спокойный ответ, но в голосе Дракулы послышалось едва заметное напряжение. — Делаешь. Если бы у тебя не было эмоций, если бы у тебя не было души, — Ренфилд выделил это слово интонацией, словно бы впечатывая его в глаза Дракулы, которые внимательно следили за ним, — ты бы не любил Мину. — Я говорил, что люблю ее? — эти слова граф выдавил из себя, не размыкая сжатых челюстей и едва шевеля губами. Вопрос получился злым и словно бы обвиняющим кого-то. — Да, — не слишком уверенно ответил Ренфилд, глянув на пальцы Дракулы, которые держали бокал так крепко, что, казалось, еще чуть-чуть — и хрусталь лопнет. — Ничего такого я тебе не говорил, — отрезал Дракула, резко вставая. Они оказались с Ренфилдом лицом к лицу. Чуть помедлив, граф отвернулся, подошел к столу и поставил на него бокал. — А ей? — едва слышно спросил Ренфилд. — Тебя это не касается, — Дракула резко развернулся и снова подошел к собеседнику. Глядя ему в глаза — пристально, изучающе, зло — он спросил: — Какое тебе дело до всего этого? — Не знаю, — Ренфилд, казалось, удивился этому вопросу. Удивился тому, что ему сейчас вообще есть дело до чего-то, кроме него самого. Он ответил совершенно искренне, и эта искренность и сам ответ сбили Дракулу с мысли, поэтому он ничего не сказал, лишь только ухмыльнулся и снова отошел к столу. Немного помолчав, Ренфилд почти весело продолжил: — И ты переживаешь. Переживаешь за человечество. И веришь в бога, потому что рассуждаешь про душу так… — Как? — устало спросил Дракула, перебивая его. — Про душу рассуждал ты, я всего лишь спрашивал. — Но ты интересуешься этим! Тебя мучают подобные вопросы, и ты чувствуешь, что твоя душа болит… — Ренфилд продолжал говорить так, словно пытался разрешить какой-то вопрос для себя, словно что-то важное можно было поймать за хвост именно сейчас, именно в этом разговоре. — Сядь, — Дракула подошел к Ренфилду, взял его за плечи и насильно усадил в кресло. — Сядь и успокойся. Я не верю в бога, у меня нет души, у меня ничего не болит и за человечество я не переживаю. Мне все равно, пойми. Мне действительно все равно. Я наблюдатель, сторонний и безразличный. — Зачем ты убеждаешь меня в этом? — поинтересовался Ренфилд. — А зачем ты убеждаешь меня — и себя — в том, что все иначе? Тебе страшно разговаривать с тем, у кого нет души? — Нет, — Ренфилд мотнул головой. — Я не боюсь тебя. — Печально, — хмыкнул Дракула. — Ты опять врешь. Граф посмотрел на человека, сидящего перед ним, со смесью усталости и интереса во взгляде, и спросил: — Ужинать будешь? — Что? — опешил Ренфилд от столь неожиданного вопроса. — Я прикажу принести тебе что-нибудь, — Дракула уселся в кресло и прикрыл глаза. Ренфилд замолчал. И чего он привязался к графу со своими дурацкими вопросами? С душой, с эмоциями… Какая ему разница, что чувствует (и чувствует ли вообще) граф Дракула? Разве это что-то значит для него? — Ты запутал меня, — буркнул он вслух. — Запутал, чтобы избежать обвинений в свой адрес. Чтобы не сознаваться в убийствах. Чтобы… Дракула рассмеялся. Легко и беззаботно. Ренфилд посмотрел на него так, будто он сошел с ума. Будто они оба сошли с ума. — Ты раскусил меня. Доволен? — не открывая глаз, спросил граф. — Нет. — Ну, прости. Я не знаю, чем тебе еще помочь. Как сделать так, чтобы ты был доволен. Надеюсь, ужин хоть немного удовлетворит тебя, — снова засмеялся Дракула. — Ты сбил меня с мысли. Я потерял нить разговора, — вздохнул Ренфилд, принимая более расслабленную позу. — Это хорошо. — Плохо. — Не расстраивайся, — хмыкнул Дракула, вытягивая ноги и складывая ладони на животе. — Навыки вести сложные философские беседы появляются с годами, а ты еще так молод… — Я не… — произнес Ренфилд после нескольких минут молчания. Прочистив горло, он продолжил: — Я довольно давно не говорил так… много. Если не считать утренней исповеди Люси. — Исповедь — это другое, — констатировал Дракула. Вид у него был такой, будто он спит и разговаривает во сне. Ренфилд посмотрел на него и не стал ничего отвечать. Он чувствовал себя очень странно. Все произошедшее в замке казалось ему спектаклем, в котором его принудили играть, и роль удавалась ему крайне скверно. А сегодняшний день перевернул все с ног на голову. Театра больше не было, спектакля тоже, режиссер уволился, актеры разбрелись кто куда, остались брошенные роли, которые… которые и были жизнью. Ренфилд мотнул головой и тихо усмехнулся. Как-то очень сложно. И кто он тогда, при таком раскладе? Актер без работы? Роль без актера? Пустые слова, неосмысленные шаги… В комнату постучались. — Входи, — не открывая глаз, произнес Дракула. Рыжая вампиресса бесшумно открыла дверь и вошла в кабинет. Поставив на стол поднос с едой и бросив мимолетный взгляд на Дракулу, она удалилась. — Это правда, что мы можем уходить? — спросил Ренфилд, глядя на закрывшуюся за вампирессой дверь. — Да, — ответил граф и посмотрел на Ренфилда, слегка улыбнувшись. — Страшно? — Что? — тот перевел на него взгляд, моргнул. Затем уставился на свои руки. В конце концов, будто на что-то решившись, он встал, взял поднос, сел обратно в кресло и принялся есть. — Стра-а-ашно, — ласково, с садистским удовольствием произнес Дракула. Ренфилд едва заметно вздрогнул. — Почему сейчас? — Моя левая пятка так захотела, — граф снова закрыл глаза. — И все-таки? — не отставал Ренфилд. — Вы с Люси прекрасная пара, — Дракула демонстративно зевнул. Услышав, как Ренфилд закашлялся, он добавил, поясняя: — У вас обоих какой-то особый талант меня доставать. Вы у меня в печенках уже сидите, поэтому я открыл дверь. Доволен? Ренфилд пробормотал что-то невнятное и вернулся к еде. Оказалось, он проголодался, и сильно. Сегодня даже чувство голода удивляло его. Он сделал глоток сока из стакана и задумался. Идти к Люси — страшно. Уходить из замка — страшно, пусть он и был их тюрьмой. Да и сейчас… Нет, сейчас что-то изменилось. Не сильно, не настолько, чтобы умолять Дракулу оставить его здесь навсегда… На этой мысли Ренфилд усмехнулся. Но что-то изменилось. Ему было жалко покидать это убежище. Ему хотелось еще таких бесед с Дракулой. Ему хотелось жить, мыслить, принимать решения, но — здесь, только здесь. В замкнутом мирке, где нет посторонних глаз. Ренфилд сглотнул и мысленно съежился. Он чувствовал, как страх (снова!) постепенно заполняет его. Захотелось растолкать Дракулу, чтобы он говорил с ним, о чем угодно, все равно, лишь бы не думать. Пусть поддевает его, пусть мучает неудобными, больными вопросами, но это будет вслух, а вслух — не так страшно, не так больно… Ренфилд ел, почти не чувствуя вкуса. Неужели все возвращается? Куда делись эмоции, переполнявшие его только что? Куда ушла бурлящая внутри жизнь? Почему снова все это заглушает страх, который стал его повелителем, его кровью, его жизнью… Разозлившись, Ренфилд поднялся и поставил поднос на стол. — Наверное, уже можно идти, — произнес он, глядя на Дракулу. — К Люси. Граф открыл глаза и Ренфилд увидел в них свой собственный страх. Это напугало его еще больше, но в то же время воодушевило. Значит, он не один такой! Но чего боится Дракула? Захотелось спросить, но он не решился. — Идем. — Граф встал и зашагал к двери. Чуть помедлив, он открыл ее и вышел в коридор. Спиной чувствуя Ренфилда, идущего за ним, Дракула чувствовал и его страх. Снова. Опять. Мальчишка боится жизни. Все они боятся жизни, поэтому бегут, кто куда, как тараканы, которых кто-то спугнул. Но, как и тараканы, они живучи, и жизнь внутри них борется за свои права, отвоевывая в омертвевших, застывших душах территории, по праву принадлежащие ей. Жизнь. Жизнь… Никто не ценит ее. И он не ценил. А сейчас пытается урвать хоть кусочек того, что еще бьется где-то под лопатками и зовется любовью. Урвать, выпить, утолить жажду. Жажду… Дракула сжал кулаки, сцепил зубы, и едва не застонал в голос. Какую именно жажду он пытается утолить? О какой жизни он вообще ведет речь, разговаривая с самим собой? Одни вопросы. Всегда только вопросы. И никаких ответов, только решения. А решение он уже принял. Ведь принял же? Дракула остановился перед дверью собственной спальни и замер. — Иди к себе, так будет лучше, — повернулся он к Ренфилду. Тот протестующе мотнул головой. — Послушай меня в последний раз, — добавил Дракула, удивляясь мягкости собственного голоса. Пару секунд Ренфилд смотрел на него, потом кивнул, развернулся и быстро пошел прочь. Дракула нацепил на лицо беззаботную улыбку, аккуратно приоткрыл дверь и шепнул: — Девочки, я вам не помешаю?