Miroir, miroir, dis-moi...

Люси бежала по коридору. На полпути она остановилась и приказала себе идти спокойным шагом. А остановившись, вдруг поняла, что не может сдвинуться с места. Стало страшно. Волнительно страшно. Предвкушающе страшно. Необъяснимо и странно… Люси вздохнула, отругала себя и пошла дальше. Чем меньше метров отделяло ее от комнаты, тем шире становилась пропасть между ней и Ренфилдом. Так ей казалось. Она видела эту трещину в каменном полу, что росла и росла с каждым ее шагом. Через трещину тянулся узенький деревянный мостик, он беспомощно качался и постепенно натягивался. Люси снова побежала. Она думала о том, что эта пропасть будет всегда. Что она и Ренфилд никогда друг друга не поймут, и нет смысла даже пытаться преодолеть разделяющую их темноту. Эти черные мысли, так несвойственные Люси, холодили руки и мешали видеть что-либо еще, кроме трещины впереди. Она думала только о ней и видела только ее, но упорно бежала вперед, к ее краю. Трескающийся мостик издал жалобный звук. Люси открыла дверь комнаты Ренфилда и замерла. Пропасть перестала расти. Ренфилда в комнате не было. Люси позвала его. Никто не ответил. Она была готова расплакаться — то ли от обиды, то ли от облегчения. Трещина в полу почти срослась. Мостик собрался в смешную гармошку. Люси вышла в коридор и побрела к себе. На мгновение прислонившись лбом к двери, она открыла ее и вошла в комнату. Тут же с громким треском трещина снова разошлась, и из пропасти пахнуло обжигающим холодом. Ренфилд стоял у окна. Люси почувствовала, как сердце забилось почти в истерическом танце. Она шагнула вперед, чтобы успеть пробежать по мостику. Ренфилд обернулся. Мостик порвался ровно посередине, и с двух краев пропасти его половинки рухнули в пустоту, не издав ни звука. Люси понятия не имела, что теперь делать. Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно произнесли «прости». И оба шагнули вперед. Прямо в пасть к пропасти. На том месте, где порвался хлипкий мостик, они взяли друг друга за руки и замерли. Люси казалось, что они парят в воздухе, тихо покачиваясь. Она прильнула щекой к плечу Ренфилда и закрыла глаза. Он обнял ее. Сначала осторожно, словно боясь сделать что-то не так, а потом, шумно выдохнув, крепко прижал ее к себе и зажмурился. Он хотел сказать, что искал ее по всему замку, хотел сказать, что сожалеет о том, что наговорил утром, хотел сказать, что любит… О, как он хотел сказать, что любит ее! Но почему-то не мог произнести ни звука. Да и слова — даже самые важные — казались сейчас какими-то безликими и ненужными. Люси улыбалась и гладила Ренфилда по спине. В его объятиях ей сделалось спокойно и тепло. Все мысли о пропасти исчезли, будто их и не было никогда. Она даже не вспоминала о своих страхах сейчас. Она ощущала, как мимо них течет время, почти не затрагивая их самих. Она ощущала данность момента так, как никогда раньше. Именно эту минуту, секунду, в которую был сделан вдох. Выдох. И снова вдох. Она хотела сказать Ренфилду, как ей хорошо, и как удивительно, что вдруг стало так хорошо и совсем не тревожно, но не могла найти слов, не могла сложить их в нормальную, понятную фразу. Она улыбнулась шире и посмотрела на Ренфилда. Он ответил ей легкой, но счастливой улыбкой. Никогда она еще не видела у него такой. И быть причиной этой улыбки оказалось невероятно сладко. Люси почувствовала, что краснеет. И воздух вдруг стал какой-то слишком теплый… Один взмах ресниц — и на мгновение она вообще забыла, как дышать, потому что Ренфилд коснулся ее губ своими. Обнял за шею. Провел кончиками пальцев по ее щеке. Тихо выдохнул ее имя. Она почувствовала, как его дрожащие губы смелеют и целуют ее, целуют невыразимо нежно и ласково. Она ответила. Конечно же, она ответила. Она хотела целовать его много, долго, забывая обо всем, растворяясь, и заново обретая себя в его руках. Его руки… его руки ласкали ее шею и плечи — немного неловко, будто бы отвыкли совершать простые и естественные движения, облекая чувственные порывы в прикосновения. А они действительно отвыкли. Ренфилду казалось, что его пальцы холодны и непослушны. Он обнимал ту, о которой мечтал, и боялся сделать что-то не так. Он хотел целовать ее, хотел губами ставить отметины на ее теле — «моя», «моя», «моя». Хотел шептать ее коже о том, что у него кружится голова от ее запаха. Он хотел любить Люси без оглядки, хотел утопить ее в себе и раствориться в ней сам. Хотел стать с ней одним целым, стать облаком счастья и звуками их имен. Да, он хотел произносить ее имя. Люси. Люси, Люси, Люси. Люсилюсилюси… Задыхаться, чтобы выжить. Он хотел всего этого, но боялся… быть собой. Вдруг он — не тот, кого хочет она? Он боялся нарушить только что обретенное равновесие. — Ренфилд, — тихо прошептала Люси, и этим звуком, звуком его имени она разбила все его страхи и сомнения. Он вдруг понял, почувствовал, что их желания совпадают. Что она целует его, а не кого-то еще. Господи, какой же он глупец! И как все это странно. И страшно. За что ему досталось такое счастье? Ренфилд улыбнулся, обнимая лицо Люси ладонями, и снова поцеловал ее. Она немного удивлялась своей реакции на его прикосновения и поцелуи. Она воспринимала их так, будто ее кожа стала настолько чувствительной, что еще немного больше — и это было бы уже вне законов природы. Люси никогда не испытывала такого. Даже первые поцелуи Ренфилда, которые сейчас почему-то казались ужасно далекими, не вызвали в ней столь сильных чувств. Она вдруг подумала, что вино, выпитое с Миной, было каким-то любовным зельем, и теперь… О боже… Она тихо рассмеялась и тут же почувствовала себя глупой-преглупой, но это совсем не смутило ее. Смех Люси не смутил и Ренфилда. Он ощущал легкость ее движений, трепет ее касаний и жар, зарождающийся в кончиках ее пальцев. Все это сводило его с ума. Он покрывал легкими поцелуями ее лицо, и ему казалось, что еще немного — и они оба улетят, подхваченные нездешним ветром. Из звуков в мире осталось только ее дыхание. Из запахов — аромат ее кожи и волос. Из красок — цвет ее глаз. Ренфилд отстранился и принялся расстегивать пуговицы на блузке Люси. Его пальцы немного дрожали, касались открывающейся кожи и хотели больше. Еще больше. И еще. Блузка полетела на пол. Спустя минуту к ней присоединилась и рубашка Ренфилда. Люси тихо охнула, когда он коснулся ладонями ее обнаженной спины, и почти задохнулась, когда он обнял ее и прижал к себе. Чувствовать его тело так близко и так ясно было удивительно прекрасно и правильно. Люси коснулась губами ямочки между его ключицами и улыбнулась. Ренфилд запрокинул голову, тихо и медленно выдохнув. Ее невинная ласка раздробила мир на маленькие радужные шарики. Но вот они слились в одно, образуя белое сияющее пространство вокруг них двоих — хрупких, нежных, доверившихся друг другу. — Я люблю тебя, — прошептал Ренфилд, целуя Люси. — Люблю. Он не дал ей ничего ответить, но она отвечала ему без слов. Ее прикосновения рассказывали ему о том, как ей нравится быть здесь, как сладко ощущать его тепло, и как хочется большего… еще и еще... Всего его — целиком. Сейчас. Навсегда. Забрать. Не отпускать. Отдать себя. От первого стона до последнего вздоха. От первого вздоха и до последнего стона — целая жизнь в пространстве ночи, освященной любовью и лунным светом.