Verzweiflung (Отчаяние)

Темно. Душно. Нельзя вздохнуть и все нутро горит от самогона. Грусть. Тоска. Обида. Они сжигают не хуже дешевого алкоголя. Страх. Он липкий, мокрый, скатывается бисеринками пота по волнам суровых морщин, залёгших меж светлых бровей. И ужасно, до безумия больно от бесконечной войны. Он сидит в темноте. Один. И изнутри его пожирают сомнения, бушует пламя непонимания и обиды. Желая заглушить все это, он опрокидывает в себя еще рюмку ужасного пойла, весь морщится, и из-под век вытекают две маленькие скупые, но, как море, соленые слезы. Он так устал. А война только началась. А войне нет конца. А это даже не фронт. Хотя ему уже кажется, что ад не там, далеко, где каждый день за рейх умирают сотни, нет. Он здесь. Он прячется в лесу, за тонкими березами. Он прячется по углам, по сараям, он в каждом из них. Из русских. Потому что они, фашисты, открыли их души для него. Он так устал. Каждый день, каждый час, он останавливает и останавливает руку Томаса, который готов в любой миг обрушить молот… правосудия, устрашающее орудие рейха – невообразимую хладнокровность и жестокость таких, как он, солдат без сердца, солдат-палачей, на головы неповинных женщин и детей. А рука у него все тяжелее, и каждая такая остановка оставляет уже на нем следы синие, с кровоподтеками. И боль от этих синяков пробирается до мозга, до позвоночника, до сердца, заставляет трястись в кровати, заставляет видеть кошмары. Но сдаваться нельзя, иначе ты не солдат. Иначе ты никто. Ты не защитишь невинные жизни, ты не защитишь детей, ты не защитишь маленькую русскую… партизанку. - Даша… - хрипит он севшим голосом, стараясь подавить слезы. «Мужчины не плачут!» - выжигал в его сердце такую неподдельную истину отец. Но как не плакать, когда ты оказываешься настолько слаб, что уже ничего не значишь. Завтра тебя могут отправить куда угодно, ибо ты – не власть. Ибо ты – никто. Просто солдат рейха. Один из многих. И он знает, что это лишь самогон кружит ему голову, но так приятно чувствовать холодное, ставшее родным, дуло Вальтера П38, своего, можно сказать, тезки. И этот тезка шепчет ему, сквозь какой-то неясный шум в ушах, шепчет мягким голосом, но так похожим на его собственный: - Давай, Вальтер, чуть нажми на курок… Я смогу избавить тебя от дурных мыслей… Ты больше не будешь так уставать. Война закончится. Одним выстрелом. Не будет больше боли. Не будет страха. Ничего не будет. Только покой, Вальтер. - Я попаду в ад… - пробормотал он, отвечая собственному оружию. - Но разве сейчас ты не там? – казалось, Вальтер П38 смеется, нет, насмехается над своим хозяином, - И знаешь… Я дам тебе встретиться с Надин… Там вы сможете быть вечность вместе… А может… а может она тебе и не нужна уже… - Заткнись, - закричал Вальтер, встряхнув немеющей рукой, так что дуло скользнуло по виску, но вернулось на прежнее место. - Ну так нажми… Нажми и все. Он отдышался и прикрыл глаза. Он и вправду хотел, чтобы все закончилось. Хотел вернуть все обратно, чтобы не было того, чему следовало бы закончиться. Но так не бывает. И поэтому, только поэтому! Вальтер П38 выигрывает, а Вальтер фон Герц с легкой дрожью в пальцах нажимает на курок. Но было два «но»: одно живое, а другое нет. Живое стояло и наблюдало за солдатом рейха удивленно, но молча. А неживое не дало солдату умереть. Он до сих пор держит оружие у виска. Пустая обойма. И тяжелеют в кармане три запасные пули. Они жгут через мундир кожу, и Вальтеру кажется, что на груди останутся следы. Он смотрит прямо в удивленные голубые глаза, и видит в них свое собственное отражение. Помятый, сгорбленный, мокрый, он сидит напротив, и глупая, бесчувственная улыбка не сползает с лица. Вальтер морщится, опускает пистолет и лезет одной рукой в карман. Его бьет крупная дрожь, настолько сильная, что первые два патрона выскакивают из его пальцев, с тихим звоном падая на пол. Девушка стоит. Армейский жетон огромной тяжестью висит на шее, и Вальтер срывает его. Зарядить – легко, навести – легко, а вот выстрелить во второй раз… - нет. Тем более, когда она стоит напротив. Но пальцы перестают дрожать, почувствовав прохладу курка под подушечками. «Застрелишься – восстановишь честь», - прозвучало у него в голове. Он закрыл глаза. В полной темноте намного легче. Он почти готов. Еще секунда, и… его ладонь накрывают теплые пальцы. От неожиданности Вальтер выкидывает руку с пистолетом в сторону, заваливаясь по инерции со стула и утягивая за собой источник тепла. Приземление болезненное, но немного отрезвляющее, именно поэтому Вальтер П38 летит в угол комнаты и только чудом не стреляет. А два взгляда, полные непонимания и странного вороха чувств, неподдающихся описанию, наконец, встречаются. Не мечутся, не пытаются уйти, просто застывают, ловя отражения друг друга в голубых глазах. Она сидит на его икрах, но он ничего не чувствует, только приятную теплую тяжесть. Он чуть приобнимает ее за талию, но она не пытается отстраниться. Пока он не скажет. - Прости, Даша… Она не понимает, но чувствует то, что говорит Вальтер, а в следующее мгновение, солдат обнимает ее так крепко, как никогда ее никто не обнимал. Объятья почти удушающие, но до боли приятные. И из них не хочется выпутаться, они не противны ей. Хоть и нельзя вздохнуть. Проходит время и его руки ослабляют хватку, а его лицо прячется у Даши на груди. Широкие плечи чуть подпрыгивают, и слышатся тихие всхлипы. Вальтер отчаянно пытался сдержаться. Он держал в руках единственный светлый лучик в кромешной темноте воинского долга, приказов и тюрьмы, построенной из человеческих костей. Словно ангел. - Зачем ты пытался сделать это? – прозвучал ее тихий голосок. - Всякий, кто не верит в будущую жизнь, мертв и для этой, - неожиданно нараспев процитировал Вальтер Гёте. Конечно, она ничего не поняла, но услышала грусть в его словах и тихую насмешку над самим собой. Вальтер опустил глаза и нежным движением провел вдоль хрупкой спины. - Тебе лучше уйти, Даша, - произнес мужчина. - Уходи, Даша, - сказал он уже на русском, чтобы она поняла и ушла. И девушка поднялась. Направилась к выходу. А ноги несли обратно. «Я люблю Гришу!» - шаг к двери. «Он придет за мной сюда!» - шаг к двери. «Он любит меня больше этого проклятого немца!», - остановка. «Но он изменился. Нет больше того Гриши…» - медленный разворот. «Война везде - надо привыкать…» - топтание на месте. «Мама, он, правда, сможет нас защитить? Правда, любит?» - робкий шаг обратно. «Я так боюсь… опять будет больно… Он же такой же как все… такой же фашист» - остановка. «Это предательство!!», - смотреть прямо в опухшие, но до сих пор прекрасные глаза. «Я не хочу этого чувствовать!», - шаг к столу. «Не хочу этого трепета!», - вливание в себя стакана того, что стояло на столе. «Не хочу этой нежности!», - рука медленно приближается к чуть впалой мокрой щеке. «Не хочу этой любви!». Ее мягко притягивают к себе, прижимая к широкой груди. Она виском чувствует, как сильно бухает его сердце. И на секунду ей кажется, что это не будет предательство, и этой секунды хватает, что решиться на что-то неизбежное. Шершавые ладони лежали на оголенной пояснице, заставляя ползти по белой коже орды мурашек, но это было приятно. Его ледяные пальцы так обжигали холодом разгоряченную спину, что девушка начинала мурлыкать почти как кошка. Он зарылся лицом в ее волосы, вдыхая аромат дыма и немного чего-то еще… еле уловимого, этому нельзя было дать определение, но сочетание, получавшееся в итоге, очень нравилось Вальтеру. Ему нравились ее волосы, особенно сейчас, распущенные, волнистые от косички, они спускались по плечам серебристыми волнами. У немца волосы почти такие же по цвету, но у Даши они светлые, как свежий снег, а у него седые. Он мягко, не настаивая, тянет кофту вверх, и девушка, не сопротивляясь, послушно поднимает руки, чтобы было легче. У Даши светлая, молочная кожа, шёлковая, несмотря ни на что, или же просто Вальтер все идеализирует, хотя какая разница, если он думает, что она нежна, как бутон, если она думает, что он прекрасен, как ангел. Вальтер нежно проводит по ее груди, смотря только в глаза, показывая, что он не хочет ни причинить боль, ни использовать ее. Он просто хочет капельку тепла в этом холодном аду. И она дает ее ему. Разжигает в нем пожар, прогибаясь в пояснице, стараясь сдержать невинный стон, когда мужчина припадает к нежной коже губами. Они сидят на полу, касаясь друг друга коленями, исследуя руками тела друг друга. Даша снимает с него мундир и рубашку, проводит по крепкой груди тонкими пальчиками, чувствуя, как бешено колотится живое немецкое сердце. Человеческое сердце. Он отрывается от ее ключиц и вновь поднимает лицо на уровень ее глаз, взглядом спрашивая разрешения на поцелуй. Девушка думала, как она смогла понять, чего именно он хочет, а потом уже думала, что так и должно быть. Вот так просто. Без слов. Через некоторое время Вальтер поднимается и без нажима тянет девушку за собой. Они не улыбаются, возможно, глазами, но на лицах какое-то выражение покоя. Она не боится, идет за ним, почти не смущаясь, только чуть проглядывается в темноте легкий румянец на пухлых щечках. Он садится на краешек кровати, не разрывая зрительного контакта, просто смотрит и смотрит, не отводя взгляда, хотя казалось бы, дольше смотреть не представляется возможным, но он смотрит. Ее руки у него на шее, она чуть наклоняется вперед и целует обветренные жесткие губы, не замечая ни того, и другого. Вальтер круговыми движениями проходится по линии талии, по границе ткани юбки, и натыкается на ряд больших круглых пуговиц. Дрожащие пальцы быстро расстегивают их, и юбка падает на пол, за ней через некоторое время отправляется нижнее белье девушки. На этом моменте смущение девушки возрастает, и она не пытается это скрыть, поэтому Вальтер секунду спустя мягко укладывает ее на кровать, полностью закрывая даже от себя собственным телом. Поцелуи становятся более длительными. Flamme (Страсть). Движения более требовательными. Begierde (Желание). С губ срываются несвязные немецкие слова. Liebeserklärung (Признание). Из-под тонких ресниц скатываются маленькие слезинки. Erkenntnis (Осознание). Тонкие руки взлетают к напряженной шее. Traute (Решимость). Шепот «Давай» прямо в ухо. Unabänderlichkeit (Необратимость). Первый вырванный стон. Zufriedenheit (Удовлетворение). Нежные губы, влажная глубина, отзывчивое тело, тихое постанывание на ухо. Lust (Радость). Немое признание в уставших, немного мутных глазах. Seligkeit (Счастье). Утро, привычные крики, повседневность. Ermattung (Усталость) Воспоминания, пустота рядом, холод. Verzweiflung (Отчаяние)