Мой ангел-2. Богема

      Дин проснулся ночью от острого чувства безвозвратной потери.       Встал тихонько. Энтони спал.       Босыми ногами прошлепал в ванную, включил свет. Отлил, слушая, как журчание странным эхом прокатывается сквозь раскрытую настежь дверь дальше, в пустоту дома. И внутри у него так же пусто – как в склепе. Одна только боль заполняет эту пустоту. И ничего, кроме нее, теперь там больше нет.       И не будет. До этого Дин ЖИЛ НАДЕЖДОЙ. Пускай, призрачной, почти не реальной, фантастической, на грани помешательства. Надеждой – несбыточной, как все наши детские мечты. Мечтал, что, чудесным образом все однажды изменится, и его полюбят. Или, хотя бы у них с Джессикой все расстроится. Ведь такое тоже бывает, помолвка – не свадьба, может быть расторгнута. Даже свадьбы, время от времени, отменяют в последний момент! Жил, подпитываясь редкими встречами, даже если, порой, эти встречи для обоих бывали неприятны. Мучительно радостно было говорить с ним иногда, или хотя бы слышать голос. Увидеть издали улыбку с обожаемыми ямочками на щеках. Насмешливый прищур темных глаз под мягкой челкой. Видеть, как сильная рука заправляет падающие на глаза длинные волосы, отливающие золотом на солнце. Учуять запах – самый любимый и родной на свете, и втайне задержаться в толпе, чтобы вдыхать его хоть на миг еще дольше! И не в силах надышаться. Обнять при встрече. Прикоснуться – хотя бы рукавами, хотя бы проходя мимо, млея от восторга и страха. Его брат. ЕГО АЛЬФА!       А теперь уже НЕ его. Навсегда! Джесс сделает все, чтобы они больше не виделись. Даже случайно, даже изредка, даже издали. Сказала, Сэм этого не хочет. И, очень вероятно, что она не наврала.       Вера, Надежда, Любовь. Он теперь не Верил, что что-то может быть хорошо. И Надежда покинула его. Осталась только Любовь, но любовь приносила только боль и страдания.       Непролитые слезы выжигали глаза, застывая острыми кристаллами где-то внутри воспаленных глазниц – стягивали, царапали. Сердце колотилось в горле – предатель! Что ж тебе все неймется, проклятое!       Дин не плакал – он не будет больше плакать. Ему тридцать три уже. Что ж он, маленький, что ли, рыдать над разбитой игрушкой? Даже если эта игрушка – его собственное любящее сердце.       Говорят, сердце – не камень? Значит, надо просто исправить эту глупую ошибку. Ох, какой же гранит он вырастит в своей груди! Холодный, как лед! Твердый, как алмаз! Он же – Дин, он сильный – он сможет! И, возможно, тогда ему станет легче. Камни не живые, камням не больно. Камни просто холодным грузом лежат в груди и ничего не чувствуют. Это было бы такое блаженство – ничего не чувствовать!       Дин стоял у зеркала, глядя на свое отражение. Он все еще красив. Не той трогательной подростковой красотой – несформировавшейся, едва намеченной, которая пугала его самого. И не той, юношеской – блестящей, отточенной, над которой будто потрудилась рука одного из великих скульпторов эпохи Возрождения. Он изменился. Вон, морщинки у глаз – собираются в веера, когда он улыбается. И губы уже не такие пухлые и мягкие, как у двадцатилетнего. Виски едва заметно тронула первая седина. И главное, глаза. Они по-прежнему зеленые, переменчивые от времени суток и настроения. То прозрачно-хризолитовые, то с золотыми искрами, то ореховые, а то глубокие, темные, изумрудно-карие. Но – что ж не горят они задором и надеждой, как в юности? Или уверенностью в собственной неотразимости и жаждой побед и приключений, как еще пять лет назад. Откуда в них такая неистребимая тоска? Такая щемящая боль и безысходность? Такая зияющая пустота…       И почему так больно внутри? Что бы ни сделали с ним сегодня – эту боль не заглушить. Она накатывается удушающей волной, не дает видеть, слышать, думать. Горит в ссадинах на спине, в воспаленной коже, в синяках и кровоподтеках. Но слишком уж слабо горит. Мало. Ее мучительно мало! Мало, чтобы заглушить жар, испепеляющий изнутри!       Дин опустил взгляд, не в силах больше смотреть в глаза этого незнакомца из зеркала – человека, утратившего надежду.       Бритва. Странно, не зачем, а ГДЕ Энтони мог купить такую? Старинная, блестящая хирургической сталью – такие уже лет пятьсот, как не делают. Не иначе, специально выписывал из коллекционных запасов какого-нибудь музея с Земли. Необъяснимая блажь эксцентричного богача – бриться опасной бритвой в двадцать шестом веке!       Взял в руки – бритва четко легла в пальцы, будто Дин и сам всю жизнь пользовался такой. Холодно, гладко и удобно. Как влитая!       Как просто было бы сейчас… Но покончить с болью, значит, признать, что она победила.       Нет! Дин не такой. Он не позволит этой бессердечной суке победить! Хрена собачьего! Маме не придется хоронить своего старшего сына. А Сэм никогда не узнает, каким Дин может быть слабым! Не дождутся!       Он в состоянии победить боль! Он заставит эту тварь заткнуться! Даже, если сдохнет сам!       Вытянул руку вперед и провел лезвием по коже. Легонько, едва прикоснулся. Острое лезвие вошло почти неосязаемо. Почти не больно. Удивился даже! Еще раз полоснул – даже не вздрогнул. Почти не больно, почти понравилось. Почти. Кровь алым капала на белый край умывальника. Красиво, живописно, ярко. Капала, стуча. Кап-кап, кап-кап… Теплая, вязкая, противная. Не его кровь. Чужая.       Резал снова – линии ложились параллельно. Каждая линия чуть глубже предыдущей, резал аккуратно, пачкая кровью тонкие золотистые волоски…       - Д И Н !!! – отчаянный крик, похожий на крик одинокого лебедя, срывающегося с поднебесья на землю – головой вниз!       Хопкинс схватил Дина за руку, внезапно, подобно демону, появляясь в дверях ванной комнаты. Выбил из пальцев бритву – она полетела, остро звеня, куда-то на пол. Сорвал с держателя полотенце, перехватил предплечье, рывком задрал его вверх, пережал у локтя:       - Зачем, Дин?! – крик и глаза. Полные невыносимого страха, глаза.       - Я… Мне просто захотелось, Эн. Ты же не думал, что я…       - Нет, нет, – причитал Энтони то ли словам Дина, то ли своим собственным мыслям, – сейчас помогу, сейчас, потерпи!..       Потянул на постель. Вылетел куда-то, и через секунду притащил пакет со льдом. Приложил, держал крепко. Дин безвольно сидел на краю расхристанной кровати – оголенное тело, оголенный нерв. Хопкинса больше всего пугало это отрешенное спокойствие. Лучше бы плакал, или матерился, или жаловался, или еще что. Да, хоть что-то! Но не это.       Порезы не сильно глубокие, крупные вены не задеты – хотел бы уйти из жизни, резал бы не там и не так бережно. Но все же… Все же… Эх, Дин! Эх, мальчик…       Кровотечение постепенно останавливалось. Но не внутри… Но не в сердце.       Они не говорили. Да, и о чем? Слова не были бы красноречивее, чем алое на белом. Перед его глазами все еще стояла картинка, как вместе с капельками крови, падало на белоснежный край умывальника его изрезанное на куски сердце…       - Дин?! – сердце Каса оборвалось при взгляде не любимого омегу: – Что у тебя с рукой?       - Все нормально, – кивнул Дин. Как обычно: – Я в душ – и спать.       Это уже не лезло ни в какие ворота! Ладно, синяки на запястьях и лодыжках и исхлестанный зад! Пускай, иногда розовые полосы на спине или бедрах – к этому Новак уже по субботам привык. Как еженедельный моцион. Синяки и кровоподтеки полностью исчезали за два-три дня – на омегах, и правда, все заживает, «как на собаках».       Но – это! Левое предплечье хорошенько забинтовано, на белом, сквозь многослойный бинт, проступили пятнышки крови. И сам Дин какой-то бледный – веснушки выступили, как ржавые солнышки, и стали заметнее.       БДСМ – личное дело каждого, когда это безопасно. Но рука – это уже истязание! Что бы Дин не собрался утверждать…       А увидев руку Винтера после душа, Новак даже застонал:       - Господи, Дин!       - Иди, помоги. Или заткнись! – нахмурился парень.       Упрямец! Чтобы вымыться, омега сорвал перевязь вместе с подсохшими корочками – снова началось кровотечение.       - Да, что ж это такое?! – причитал Новак, прижимая к руке Дина чистое полотенце: – Дин, дорогой, ты правда добровольно в ЭТОМ участвуешь? Если это не так, просто скажи – я все сделаю, я такую волну подниму! Я… позвоню своему политику, он…       - Я сам! – перебил Дин нетерпеливо: – Я поранился сам, ясно? Случайно.       - Восемь раз?       - Кас! Давай закроем эту тему, ладно? Я не буду это обсуждать ни с кем – даже с тобой!       Дин говорил не грубо, но твердо. Ссориться он не хотел, но и душу выворачивать не собирался. Спрятался, как в скорлупе, да еще и колючки выставил. Ежик!       Помолчали. Дин первым нарушил тишину:       - Прости, я не хотел с тобой ругаться.       - Я знаю, – вздохнул Кас. Сердце стонало: – Я просто очень беспокоюсь о тебе.       - Мне приятно, только… Помоги лучше, пожалуйста, у меня одной рукой не получается…       Новак помогал. А что ему оставалось делать? Кровотечение было не сильным, но раны выглядели не очень хорошо. Бинтовал поверх параллельных надрезов, морщась, словно больно было ему самому. Дин же, наоборот, выглядел сосредоточенным и спокойным. Отстраненным.       - Спасибо, – произнес он, – полежишь со мной?       - Да куда ж я денусь! – вздохнул Кас.       Денется! Непременно. Без вариантов. Примерно через четыре месяца закончится его виза, и ему пора будет лететь. На Терру или Парадиз. Или еще куда-то. Что будет с Дином? Парень на грани – это Кас начинал понимать.       Уже больше, чем семь месяцев, Кас жил на Эдеме. Выборы закончились. Главный заказчик Новака проиграл. И, наконец, позвонил.       - Очень рад, очень! – Константин пожимал его сильную руку с искренним восхищением.       - Взаимно! – улыбался тот умными глазами. Пожилой альфа – еще один на этой планете, которого было за что уважать.       Разговаривали. Новак сказал, что следил за предвыборной кампанией и удивлен, почему граждане Эдема проголосовали именно так.       - Вы прекрасно выступали! И я считаю, что у Вас великолепная программа. Если бы я был гражданином и имел право голоса, то непременно отдал бы свой голос за Вас! – говорил Константин, подготавливая место для работы.       - Благодарю! У меня был достойный соперник. И, если эдемцы приняли такое решение, значит, он более достоин поста Президента планеты, чем я. Я уважаю их выбор.       Константин взял в руки планшет и электронный карандаш, медлил:       - Я искренне восхищен Вами! Вы и поражение принимаете достойно! Простите, возможно, я не очень тактичен, но то, что я говорю – исходит из сердца.       - Я Вам верю! – улыбался политик: – Кстати, если Вы не против, можем перейти на «ты» – на Эдеме все просто, без лишних церемоний.       - Я… даже не знаю, – растерялся художник.       - Не смущайся. Можешь называть меня по-семейному – Тони. Я думаю, нам теперь предстоит встречаться ни раз, Константин, и мы так меньше будем испытывать неловкость.       - Ладно, – кивнул Новак: – Можешь называть меня Кас – меня все здесь так называют.       - Я знаю, – улыбался Тони.       Он хорошо улыбался – глаза голубые, не такие яркие, как у Новака, скорее, бледные, как лед в солнечное зимнее утро. Но не холодные – живые, умные. Лицо в морщинах – это не удивительно, ему за семьдесят. А фигура, как у сорокалетнего – подтянутая, широкие плечи, спину держит прямо. Большие морщинистые ладони с ухоженными ногтями. Строгий, дорогой костюм. Портрет получится отличный!       Новак рисовал. Тони рассказывал.       О том, как был рабом, упомянул лишь вскользь. Больше говорил о том, как было после. Как помогал восстанавливать планету, был лично знаком с Кастиэлем Новаком, какое-то время трудился с ним плечом к плечу. Получил образование, работал психиатром. Успел построить довольно успешную политическую карьеру – неоднократно избирался в Парламент, был мэром Сан-Анджелеса.       Семью, вот, только не завел.       - Я хотел бы с тобой поговорить, – решился начать Тони.       - Слушаю, – кивнул Новак, не отрываясь от наброска.       - Я хотел поговорить про Дина.       - Что?! – Константин вылупил на политика глаза и чуть не выронил карандаш.       - Про Дина Винтера, – кивнул альфа, чтобы художник не думал, что ослышался.       - Про Дина?       - Мы просто вынуждены с тобой стать союзниками, иначе Дин может погибнуть.       Новак отложил планшет:       - Я не понимаю.       - Возможно. Но, думаю, хоть немного догадываешься.       - О чем? – недоумевал Кас, холодея.       - По пятницам он ездит ко мне.       - ЧТО?! – Константин побледнел – даже голова закружилась.       Тони молчал – давал время человеку освоиться с этой мыслью. Так вот, кто тайный партнер Дина по пятницам все последние месяцы! Вот, кто его мучитель! Тот, кто делает Дину больно! Кто связывает его, бьет кнутом, не известно еще, какими способами истязает! И при этом – пялит безбожно! Старый развратный хрыч!       - Ты!.. Вы… – Кас не знал, КАК это высказать.       - Да, это Я, – подтвердил Хопкинс.       - Вы же его…       - Да. Но этого мало.       - Мало? Вам еще МАЛО?! – Новак задыхался от возмущения.       Тони продолжал все тем же ровным тоном:       - Это хорошо, что ты так переживаешь за Дина. Возможно, совместными усилиями мы смогли бы ему помочь.       - Я не буду в этом участвовать, – Кас гневно сплел руки на груди.       Казалось, Энтони усмехнулся слегка – одними глазами:       - Тебе и не нужно, – продолжал он спокойно, – к тому же, это не помогает. Ты и так, Кас, все эти месяцы удерживаешь его у той черты, за которой возврата нет. За которой – смерть. ТОЛЬКО ты! Ему хорошо с тобой, действительно хорошо. Но этого мало. Ты всего лишь человек, хотя, возможно, лучший из них. А Дин запустил механизм саморазрушения. Включил его в себе, понимаешь? Не знаю, как ты, но я это чувствую. Думаю, ты тоже догадываешься об этом. Дин не из тех, кто добровольно лишит себя жизни – он не будет совершать самоубийство, хотя, время от времени, и думает об этом. Но ведь глотать яд или резать себе вены не обязательно! Можно жить так, как Дин – выпивка, легкие наркотики, таблетки. Беспорядочные связи, съемки в жестком порно, экстремальный секс... Да-да, я и НАШИ пятницы имею в виду тоже! Дин потерял смысл жизни – он не видит его для себя. Утратил внутренний стержень. Его сердце разбито, и оно скоро может не выдержать. Он давно балансирует на грани, но теперь Дин хочет упасть туда, в пропасть – он перестал этого бояться. Более того, у него это уже почти получается. Дина пора спасать.       - Но… но как? – Новаку было страшно. Волосы шевелились на голове!       Да, Константин догадывался о чем-то подобном, но надеялся тайно, что все образуется. Время лечит – разве нет? Дин очень ему нравился, наверное, Кас даже влюбился в него. Но Дин любит другого – Дин любит Сэма, и тут ничего нельзя изменить. Здесь – плотная, высоченная, холодная, бетонная стена, за которую Дин никого не пускает. А теперь может сорваться с нее сам…       - КАК, Тони? – переспросил бледный, как смерть, художник.       - Как минимум, звонить мне, если будешь чувствовать, что что-то не так, – попросил Хопкинс: – Ты больше всех бываешь с Дином, ты почти все время рядом. А я не рядом – я могу не успеть вытащить его из очередной передряги, хотя буду ОЧЕНЬ стараться…       - Вытащить? Но ты же сам…       - Да, – кивнул политик, – я делаю Дину больно. Но сам себе он делает больнее. Я не делаю ничего, чего не разрешит мой партнер. От меня не пострадал еще ни один омега – ни у одного не было серьезных травм. Все мои бывшие любовники сейчас живы, здоровы и счастливы со своими семьями. Ты можешь спросить об этом у Дина, но думаю, будет лучше, если Дин не узнает о нашем разговоре.       - Он должен прийти с минуты на минуту…       - Нет. У него сегодня пробы, и он вернется не раньше, чем через час.       - Откуда…       - Дин сказал мне об этом во время последней встречи, – перебил Энтони: – Я перезвонил кое-куда и… Не важно! Когда он вернется, я думаю, меня здесь уже не будет – не хочу его смущать. Останется запах, но, если Дин спросит, скажи правду, что я – твой клиент. Ведь он все равно увидит мой портрет, когда ты будешь над ним работать.       Да, портрет написать придется – отказаться нельзя. Хотя, Касу этого уже не сильно хотелось.       - Дину нельзя больше применять контрацепцию, – продолжал альфа, – это его убивает. А я бесплоден – со мной Дину не нужно предохраняться. Как и с тобой.       Кас хмыкнул:       - То есть, ты – сплошное благо?       - Это я и пытаюсь до тебя донести, – серьезно продолжал Хопкинс: – Моя первая специальность – психиатрия, это позже я стал писателем и политиком. Я занимался освобожденными рабами. Можешь не верить, но некоторым из них помогала умеренная боль. Мои методы спорны, но иногда, чтобы вытянуть проблемы из глубины и избавиться от них, приходилось прибегать к нестандартным методам. К ограничению подвижности, например, и к боли тоже. Но с Дином это не работает – как бы сильно я ни наказал его, он накажет себя еще сильнее. Это замкнутый круг, в который он сам себя загнал, а определенные люди и обстоятельства этому способствовали. Не могу же я разорвать Дина на части, чтобы он сам себя не разрывал на части? Не могу и не хочу. Дин дорог не только тебе, Кас…       Тут политик не выдержал, встал и, отвернувшись, подошел к окну. Будто заинтересовался пейзажем на улице. А сам старался незаметно унять дрожь в руках.       - Что надо сделать? – прервал молчание Константин.       - Я еще не знаю, – Энтони повернулся к художнику, снова казался спокойным: – Я уже давно не практикую, как врач. В смысле, официально. Я консультировался со специалистами-психологами на Ветрувии, объяснил ситуацию, не называя имен – возможно, они подскажут выход. Я сам не думал, что все НАСТОЛЬКО плохо, пока недавно не убедился в этом сполна...       - Как? – поинтересовался Кас растерянно. Он теперь и сам уже не знал, как относился к этому человеку.       Картинка всплыла перед глазами – как стоп-кадр… Алое на белом… И отпечаталась же в памяти, как то тавро на плече! Навечно... Хопкинс не хотел это обсуждать:       - Не важно, но появились признаки, что становится только хуже. Тут еще и действовать нельзя напролом – это же Дин! Тонко надо, осторожно, чтобы он не понял. Поэтому я не хотел бы, чтобы Дин узнал о нашем разговоре. Если он закроется – это все! Родные его не поддерживают, работа не может стать отдушиной. А когда улетишь ты, Кас, получится, что только я и останусь.       - Охренительная перспективка! – выдохнул Константин.       Тут Энтони улыбнулся – не смог скрыть улыбку. Когда он улыбался, то не был похож на садиста и негодяя, каким представлял раньше Кас мучителя Дина. Хорошо так улыбался, очень светло и немного грустно. Константин не знал, что думать и как поступать. Хопкинс будто услышал его мысли:       - Ничего, Кас, еще не все потеряно. У Сэма скоро свадьба, и главное, не оставить Дина одного в этот период. Если он перетерпит эту боль, возможно, мы его вытянем, но только ты и я – вместе. Больше некому. Я понимаю, что ты растерян и обескуражен, и тебе надо время все обдумать, так?       - Не то слово! – Новак даже вспотел от мозговых усилий.       - Звони, если что. Я постараюсь держать руку на пульсе. Но ты сам понимаешь – я не всесилен, и рядом с Дином ты, а не я. И еще – у Дина скоро течка. Я только примерно могу предполагать, когда. Если увидишь признаки, звони немедленно. Хорошо, Кас? Это ОЧЕНЬ важно! Нельзя допустить, чтобы с Дином делали то, что во время последних двух… Да-да, Кас, про монету я тоже знаю, и не спрашивай, откуда.       Ничего себе! Да, Новаку однозначно нужно было время... И валиум.       - Э-э-эм, признаки? – нахмурил лоб Кас.       - Признаки приближения течки… Ах, да, я, порой, забываю, что ты – человек. Не будь ты человеком, все могло бы быть иначе… Ну, да ладно! По поводу признаков – я скину тебе на почту хорошую ссылку из Космонета. Мой номер у тебя есть. Еще увидимся. Не хочу столкнуться с Дином – пойду. Не провожай меня, будь на связи. Рад был познакомиться, Константин.       И ушел, оставив после себя дюжину вопросов.